— Что ж, по крайней мере, теперь этот груз над тобой больше не довлеет. Поздравляю тебя!

Мне нечего возразить: этот груз и в самом деле надо мной больше не довлеет, и сейчас я в полной мере наслаждаюсь своей свободой. Но, зная себя, понимаю, что очень скоро мне снова придётся придумывать для себя новую интеллектуальную нагрузку. Иначе никак, — так уж я устроена. Но я, кажется, немного уклоняюсь от темы. Ведь тема моего рассказа — моя подруга Снежана. Вернее, её мечты, фантазии и причуды, с большинством из которых я категорически не согласна. Мне хочется попробовать примириться с её внутренним миром, — поэтому-то я и излагаю свои размышления на бумаге. Нужно будет потом самой всё перечитать и постараться понять, почему я испытываю потребность в общении с этой странной особой. Существует ли для этого хоть какое-нибудь логическое объяснение?

Пока я размышляю о загадках человеческого сознания, Снежана увлеченно рассказывает мне курьёзные истории о некоторых посетителях Летнего садика и о последних проделках Тюльпана. Временами я слушаю Снежану внимательно, потому что некоторые истории и в самом деле очень забавные. И всё-таки мне не даёт покоя мысль: почему она так искренне радуется всему этому? Почему такая нехитрая, незавидная жизнь устраивает её? И не может ли случиться, что Снежана просто-напросто искусно притворяется, и на самом деле работа сторожем её совершенно не удовлетворяет. Ведь не может же такая жизнь нравиться образованному и, в сущности, столь неглупому человеку, как Снежана. Не может!

Мы со Снежаной садимся на скамеечку в ротонде. Сегодня очень тёплый вечер. Я недавно защитила диссертацию. Я свободна. У меня благодушное настроение. Кажется, я наконец готова примириться со многими причудами своей непрактичной подруги. Я могу быть мягкой, деликатной, понимающей. Я готова.

Снежана сегодня в бледно-розовом плаще, и шарфик у неё тоже, разумеется, розовый, только поярче. Попробуйте угадать, какого цвета у неё зонтик? Если вы решили что тоже розовый, то не угадали: зонтик у неё бордового цвета. Любимый цвет Снежаны, разумеется, розовый. Она утверждает, что серый и синий цвета ей не идут. Глупости. Серый и синий идут всем. Вот мне, например, идут же. А у меня глаза того же цвета, что и у Снежаны. Значит, и ей должны идти. Но это, конечно, не очень существенно, просто я считаю, что розовый — слишком мягкий цвет. Я его не люблю.

— Снежана, а почему тебе нравится розовый цвет? — неожиданно даже для себя самой спрашиваю я подругу.

Она немного удивляется моему вопросу, пожимает плечами:

— Не знаю. Нравится, да и всё. А тебе разве не нравится?

— Нет, — отвечаю я.

— Странно, — в свою очередь удивляется Снежана.

Очень содержательный разговор получился!

И мы с удовольствием начинаем говорить о всякой ерунде. Даже странно: говоришь-говоришь о пустяках, а потом как-то незаметно начинаешь рассуждать о смысле жизни.

Спорные мысли 

— Но всё-таки Снежана, — решительно начинаю я, — неужели тебе до сих пор всё это не надоело?

— Что именно? — не понимает или притворяется, что не понимает, она.

— Да вот эта твоя работа сторожем! Неужели тебе не хочется… — я на мгновенье запнулась, пытаясь подобрать какие-нибудь нужные слова. Я ведь и сама ещё не знала, что именно собираюсь предложить Снежане.

— …написать диссертацию? — пришла она мне на помощь.

— Ну, хотя бы и так, — задумчиво протянула я.

— Нет, не хочется, — не раздумывая, ответила Снежана. — Совсем не хочется.

— Почему? — спросила я даже немного обиженно.

— Слушай, — мягким доверительным тоном сказала она, — ты помнишь, как этой зимой я зашла к тебе в институт?

— Ну, разумеется…

— Ты тогда оставила меня в кабинете с высоким стеклянным и шкафом, в котором хранились копии диссертаций.

— Конечно, помню, — подтвердила я.

Снежана в тот день и в самом деле зашла ко мне на работу. Кажется, вечером мы собирались куда-то вместе пойти. Я тогда отлучилась по делу минут на пятнадцать, — не нарочно, конечно, — но, может быть, в глубине моей души теплилась надежда, что Снежана обратит внимание на брошюры, аккуратно стоящие на полочках. Возможно, она посмотрит на эти впечатляющие труды и проникнется желанием внести и свой вклад в науку, — пусть маленький, пусть даже микроскопический, но всё-таки, вклад. Кстати, кое в чём я не ошиблась: собрание диссертаций произвели-таки на Снежану незабываемое впечатление. Но, какое?

— Знаешь, — продолжала Снежана, — когда ты ушла по своим рабочим делам, я осталась одна в кабинете. От нечего делать я начала рассматривать полки с тоненькими брошюрами. Там были и совсем новые книжки, и старые, пожелтевшие от времени. Мне подумалось: все эти труды составлялись очень разными людьми. Одни писали свои работы увлечённо, — что называется, жили и горели идеей, и, возможно, им, и в самом деле, удалось сказать что-то новое. Другие писали, только для того, чтобы с помощью диссертации продвинуться по служебной лестнице. Третьи уже продвинулись, но такой труд им всё равно был нужен, чтобы закрепиться на взятой позиции. Четвёртые писали свои труды только, что называется, для галочки. А результат один: все работы мёртвым грузом осели на полку. И, вряд ли, Анжела, ты станешь спорить со мной. Мы обе знаем, что эти труды почти не используются в реальной жизни. А если некоторые работы кто-то и использует, то лишь для того, чтобы, опираясь на них, написать свою диссертацию. И этот новый труд точно так же, пройдя все необходимые мытарства, ляжет на полку мёртвым грузом.

Это уже слишком! Моё благодушное настроение как рукой сняло. Я ведь сама только что защитила диссертацию!.. Думаю, что лично мне, и в самом деле, не удалось внести в педагогику ничего нового, — но зато мне удалось повторить, то есть вновь озвучить самые полезные, лучшие идеи в педагогике. В конечном итоге, я писала свою диссертацию не только для галочки, хотя — по условиям игры — и для неё тоже. Точнее, я начала писать «для галочки», но в процессе работы по-настоящему увлеклась ей.

— Снежана, если я правильно поняла, ты хочешь сказать, что моя диссертация, которой я так горжусь сейчас, бесполезна и никому не нужна? — мрачным тоном спросила я.

— Ну почему же?.. Прежде всего она нужна тебе самой. Во-первых, для того чтобы удержаться на работе, которую ты выбрала, — тебе ведь нравится преподавать. Во-вторых, эта диссертация нужна тебе для самосознания. Вот ты поставила перед собой цель — и достигла её, захотела справиться — и справилась. А это само по себе не так уж и мало!

— В таком случае я не совсем понимаю, Снежана, что же именно ты хотела выразить своей пламенной речью. То, что моя диссертация не нужна человечеству в целом? То есть, что она не служит для спасения мира? Так, что ли?

— Ну да, мир твоя диссертация скорей всего не спасет! — Снежана рассмеялась так искренне и беззлобно, что я почему-то сразу же перестала сердиться на неё.

— Согласна: мир она не спасет. И что? Ну не вошла я, допустим, на сегодняшней день в тройку-пятерку передовых ученых-первооткрывателей. Что из этого следует-то? Не всем, знаешь ли, повезло Лобачевским или Ломоносовым родиться. Но ведь и ты Снежана, тоже, по-моему, здесь ничем особенно выдающимся не занимаешься. С чего ты обрушилась-то на чужие диссертации?

— Я не на диссертации, как таковые, обрушилась, а на твой образ мыслей, Анжела. Никто и не сомневается в том, что крупные ученые были, есть и, разумеется, будут. Точно так же, как были, есть и всегда будут важные диссертации. Но ведь ты утверждаешь, что этот, выбранный тобой путь, самый важный, значительный и чуть ли не единственно верный. Разве не так?

Я замялась.

— Ну, в общем… Да… По-моему, это самый… правильный, что ли, путь в жизни.

— А вот с этим я как раз и не согласна. Я уверена, что в жизни существует много других гораздо более интересных путей, — с подъёмом говорит Снежана.