— Всех четверых представьте к медали «За отвагу».

Фельдман молча вынул из планшета несколько сложенных вчетверо листов бумаги, протянул мне.

— Тут представление на них и на других. На Гуляева и Рыбкина — посмертно.

У меня сжалось сердце.

— Рыбкин — это который десятилетку закончил, юнец такой… эрудированный?..

— Да, он… — Фельдман вздохнул. — Плотникова сегодня после первой атаки в медсанбат отправил. Он два танка подбил. Я его к Красному Знамени…

Я взял бумаги, сунул в свою сумку. Фельдман оглянулся на телефониста, сказал, понизив голос:

— Товарищ майор, откровенно говоря, приказ комбрига привел нас всех тут в недоумение…

— Какой приказ? — не понял я.

— Разве вы не знаете? — удивился в свою очередь Фельдман. — Я только что перед вашим приездом получил от комбрига приказ на отход батальона. Какая необходимость в этом? Мы отбиваем все атаки. Правда, мне пришлось бросить в бой резерв, но стоим же… И потом, почему отходить надо немедленно? Не лучше ли ночью?

То, что я услышал от Фельдмана, было для меня новостью.

— Пока пусть батальон не трогается с места, капитан. Я — к командиру бригады…

Вскочив в газик, крикнул шоферу:

— На НП комбрига! Быстро!

На наблюдательном пункте кроме Юдкевича находились майор Дорошенко и несколько других командиров.

По-уставному вытянувшись и отдав честь, я обратился к комбригу:

— Товарищ полковник, разрешите вопрос?

Юдкевич слабо улыбнулся:

— К чему такая официальность, Иван Никонович? Я вас слушаю.

— Правда, что вы отдали приказ первому батальону оставить занимаемые позиции и отойти?

— Не только первому батальону, но и всей бригаде, — медленно, словно размышляя, сказал Юдкевич.

— Чем вызвано такое решение?

— Угрожающей обстановкой. Правый фланг потеснен, и противник вот-вот окажется у нас в тылу. Вопреки нашим с вами предположениям немцы не ослабляют, а наращивают силу ударов. По данным разведки, против бригады развертывается свежая танковая дивизия. Мы же потеряли половину орудий, — комбриг кивнул в сторону Дорошенко, — половину, если не больше, личного состава, две трети приданных нам танков. Если бригаду не отвести сейчас, к вечеру она будет окружена и уничтожена.

— Товарищ полковник, как начальник штаба, я не согласен с вашим решением. — Голос мой звенел от напряжения. — Бригада держит фронт, отбивает атаки, на правом фланге подразделения четвертого батальона под командованием майора Белянкина пытаются не допустить проникновения гитлеровцев в наш тыл, и я уверен — не допустят. Штаб армии знает о вашем решении?

— Вероятно. Я передал шифровку по радио.

— Должен предупредить вас, товарищ полковник: если бригада начнет отход, я вынужден буду через вашу голову довести свое мнение до командующего армией.

Юдкевич пожал плечами.

— Это ваше право.

— Разрешите идти?

— Идите.

Я повернулся подчеркнуто четко и вышел. И только тут почувствовал, что весь мокрый, что рубашка так облепила тело, словно завернули меня в мокрую простыню. Впервые за тринадцать лет военной службы я высказал вслух официально, да еще в присутствии других командиров, несогласие с решением своего начальника. Непросто мне это далось — сразу усох, наверное, килограмма на два. Но не раскаивался. Не мог я за здорово живешь отдать врагу землю, за которую сложили головы сотни бойцов и командиров, за которую погибли Онищенко, мои первые знакомцы по бригаде Гуляев и Рыбкин.

Однако некогда было заниматься переживаниями — на левом фланге опять поднялась стрельба, загремели пушки, забухали взрывы. Я поспешил в штаб.

Поле боя на левом фланге заволокло дымом. В короткие промежутки между грохотом орудий слышался треск пулеметов, далекое протяжное «…а-а-а!».

Видимо, Фельдман контратаковал. Молодец! На такого можно положиться. Минут через десять позвонил начальник штаба 1-го батальона.

— Товарищ майор, капитан Фельдман убит, командование батальоном принял на себя старший политрук Богорад.

Ну вот, и Фельдман сложил голову за эту перепаханную снарядами и бомбами землю. Скромный и мужественный человек. Очень он мне был по душе…

Захватив с собою двух старших лейтенантов — работников штаба, я вскочил в машину, и мы погнали в 1-й батальон. Богорада я знал как отличного политработника, но каков он в роли комбата? Однако увидеть Богорада в этой роли мне не пришлось. Начальник штаба батальона доложил:

— Товарищ майор, атака отбита, шестая по счету. Богорад в самом начале боя был тяжело ранен и отправлен в медсанбат. Командование батальоном принял командир третьей роты старший лейтенант Иринархов, но во время контратаки перед траншеей противника его окружили немцы. Патроны в диске автомата у старшего лейтенанта кончились, и он, подпустив гитлеровцев совсем близко, швырнул в них гранату. Десяток фрицев уложил, но и сам тоже…

Веселый румяный крепыш Иринархов… Значит, и тебя уже нет в живых…

— Траншею взяли?

— Да. Пока держим. Трудновато. Командиры рот кто убит, кто ранен. Взводные командуют…

— Как погиб Фельдман?

— Поднял людей в контратаку, а тут на него — танк. Он швырнул под гусеницу гранату, но его из танка пулемет срезал. Упал капитан, а танк на одной гусенице еще вперед прокатился, наехал на него… Так он под танком…

Близкий разрыв снаряда заглушил его слова. Все инстинктивно пригнулись. Второй раз за этот день я получил земляным комком по спине. A оранжевые вспышки взрывов уже мелькали там и тут. Посмотрел в бинокль в сторону захваченной траншеи противника — на нее шли танки, за ними пехота.

— Товарищ майор, вас вызывает командир бригады, — протягивая мне трубку, крикнул телефонист.

— Майор Мошляк слушает!

— Приказываю срочно прибыть на мой НП.

— Нельзя ли повременить? Танки и пехота противника контратакуют первый батальон. Комбат Фельдман убит, комиссар ранен, буду принимать меры.

— Пусть командование примет начальник штаба батальона, а вы — немедленно ко мне.

Комбриг дал отбой. Я приказал принять командование батальоном начальнику штаба.

— Будьте достойны погибшего командира — Стойте насмерть, — коротко сказал я. — Товарищи Капустин и Орлов, — я взглядом показал на прибывших со мною старших лейтенантов, — остаются в вашем распоряжении.

Через полчаса я был на НП, но Юдкевича там не застал. Встретил меня Белянкин. На груди его покоилась забинтованная левая рука. Немецкий автомат «шмайссер» болтался на правом плече.

На мой вопрос, куда девался командир бригады и зачем он меня срочно вызвал, Белянкин ответил, что в мое отсутствие прибыл уполномоченный Военного совета армии, чтобы выяснить, во-первых, почему бригада не сумела прорваться к Болхову, а во-вторых, что побудило командира принять решение об отходе бригады. Ответы комбрига уполномоченного не удовлетворили, и он попросил пригласить начальника штаба. Но потом ему позвонили из штаба армии, и он вместе с Юдкевичем отбыл в своей машине.

— Взял высоту? — спросил я.

Белянкин шумно выдохнул воздух.

— Ясно, взял, а то бы не сидел тут с тобой. — Усмехнулся: — Это ты мне подослал Шмакова?

— Какого Шмакова? — Я ничего не понимал.

— Ну, боец, пожилой такой, в помятой каске…

— А! Он меня от «юнкерсов» в своем окопчике спрятал. Правильно, я его к тебе послал.

— Он так и доложился: «Товарищ майор, по приказанию товарища майора красноармеец Шмаков прибыл в ваше распоряжение».

— И что же он?

— Шустрый оказался мужичок. Фашисты на склоне высоты между валунами пулемет поставили — ну, шагу не дает ступить. Гляжу, мой Шмаков берет булыжник поувесистее — и швырь его далеко в сторону. Булыжник катится по траве, трава шевелится. Немцы как вдарят туда — земля фонтаном полетела. А Шмаков уже на полпути к пулемету и второй булыжник тем же манером кидает. Фрицы лупят по пустому месту почем зря. Шмаков уже около валунов. И так аккуратненько кинул за валуны гранатку, что от пулемета вместе с расчетом и мокрого места не осталось.