– Вам холодно? Вы дрожите.

– Нет…

– Какого чёрта вы бродили под окнами в такую погоду? Схватите простуду и помрёте, и

что тогда будет?.. – Риверте внезапно запнулся, потом добавил своим обычным, резким и

непримиримым тоном: – Слышали, как я тут музицировал?

– Боюсь, что да…

– Ужасно, правда? Нет, не сочувствуйте мне, это ещё более унизительно. Я вам что

говорил? А вы не верили.

– Ну почему же, верил, – возразил Уилл, и Риверте посмотрел на него с подозрением.

– Вот как? Впрочем, я и не ждал, что вы станете мне льстить.

– Освальдо огорчится из-за гитары, – попытался пошутить Уилл, надеясь, что это немного

снимет странное напряжение, которое, он чувствовал, сгущалось тем сильнее, чем

быстрее бежала по его жилам согретая вином кровь.

– К дьяволу Освальдо, – мрачно сказал Риверте. – Я решил отослать его.

– В самом деле?

– В самом деле, – передразнил Риверте и забрал у него бокал. – Он уже слишком взрослый

для пажа, а больше ему со мной всё равно ничего не светит… Уильям, какого дьявола вы

поднялись?

Уилл моргнул.

– Что, простите? Вы ведь сами просили…

– Да, просил. Чёрт подери. Просил. – Он бросил бокал на пол, фактически уронил его, и

тот покатился по толстому ковру. – Но вы могли… чёрт возьми… могли плюнуть на меня и

уйти к себе. Зачем вы пришли?..

Последнее не прозвучало вопросом. Скорее, это был упрёк, полное тоски сожаление о

том, что уже сделано и чего нельзя изменить. Уиллу стало страшно. Страшно от царящего

вокруг полумрака, от мрачной белизны простыней на кровати, от усиливающегося гула

непогоды за окном, от болезненно яркого блеска огня в камине… и ещё более яркого

блеска глаз, не отпускавших его взгляд.

– Ну да чёрт со всем этим, – сказал Фернан Риверте, привлекая его к себе. – Пришли и

пришли, что уж теперь…

Уилл попытался вырваться. Он ничего не сказал – он не мог говорить, страх встал комом в

горле. Риверте даже не шевельнулся. Его кошачьи глаза, находившееся невероятно

близко, с холодным интересом изучали пойманную мышь, испуганно бившуюся в его

когтях. Руки, обвивавшие плечи Уилла и сомкнутые у него на спине, даже не дрогнули.

– Ты не вырвешься, – сказал он очень спокойно после нескольких минут молчаливой

отчаянной борьбы. – И не пытайся. Теперь я тебя не отпущу.

Уилл ощутил, как земля в буквальном смысле уходит у него из-под ног: Риверте легко

подхватил его на руки, словно ребёнка. Плащ Уилла расстегнулся и скользнул на пол.

Риверте переступил через него, шагнул к кровати и бросил Уилла на смятые простыни.

Задыхаясь, Уилл попытался вскочить, но Риверте толкнул его обратно. Уилл знал, что

этот человек силён, но никогда не ощущал эту силу на себе, и даже не думал, что она в

самом деле так велика. Бороться с ним было бесполезно. Закусив губу и изо всех сил

борясь с подступающей паникой, Уилл торопливо отполз на другую сторону кровати.

– Прелестно, – задумчиво сказал Риверте, обращаясь, по-видимому, к камину. – Теперь мне

предстоит гоняться за этим дивным созданием по всей спальне. Интересно, кому из нас

это первому надоест?

– Отпустите меня, – выдохнул Уилл, когда стальная рука сграбастала его за плечо и

требовательно потянула к себе.

– Обязательно, – последовал ответ. – Непременно. Но чуть позже.

Он оказался лежащим навзничь, и стальные пальцы сжались на его запястьях, прижимая

их к кровати по обе стороны от его головы. Губы, горячие и нетерпеливые, требовательно

смяли его рот. Это было уже знакомое чувство, но то ли виноват был сильный запах вина,

чувствовавшийся в дыхании Риверте, то ли всё дело было в обуявшей Уилла панике – но

теперь он не принял поцелуй так безропотно, как в первый раз. Он отчаянно замотал

головой, пытаясь увернуться от этих губ, слишком жарких, слишком жёстких. Риверте

отстранился, впрочем, ничуть не ослабляя хватки, и посмотрел на него, слегка

нахмурившись.

– Ну, что теперь? – голос звучал резко и отрывисто. – Будем дальше строить недотрогу? Не

надоело ещё?

– Позвольте мне уйти! – взмолился Уилл, зная, что это не поможет.

– Ты мог не приходить, – отрезал Риверте – и, выпустив его левое запястье, рванул

рубашку у Уилла на груди.

Он содрогнулся от этого треска – и, через миг, от пронзившей всё его тело дрожи, когда

всё те же требовательные губы припали к его обнажившейся шее. Уилл обессиленно

ударил освободившейся рукой по плечу Риверте – и тот немедленно сгрёб эту руку и

прижал её к постели. Заведя обе руки Уилла ему за голову и без труда удерживая их одной

своей, Риверте запустил ладонь ему под рубашку – Уилл даже не заметил, когда он успел

выпростать её из штанов. Скользящее движение горячей ладони по его взмокшей от пота

коже чуть не свело его с ума. Уилл выгнулся, пробормотал ещё один протест, который

был тут же заглушён губами, завладевшими его ртом. Уилл закрыл глаза и всхлипнул,

когда тёплый шершавый язык заставил его раздвинуть стиснутые зубы. Сильная ладонь

всё так же шарила по его телу, едва касаясь, быстро и в то же время почти бережно. Когда

она задела его сосок, неожиданно ставший твёрдым и острым, Уилл вздрогнул всем телом

и застонал от отчаяния. Он не помнил, не хотел помнить, что было дальше – но через

бесконечно много времени очнулся, обнаружив себя совершенно голым, лежащим под

таким же обнажённым телом, сильным, золотящимся в отблесках огня в камине.

Шелковистые пряди чёрных волос щекотали его подбородок и губы, пока их обладатель

покрывал медленными задумчивыми поцелуями его сведённое судорогой горло.

– Скажи, чтобы я остановился, – услышал он, словно сквозь дымку, негромкий спокойный

голос. – И я сейчас же остановлюсь.

И каким-то невероятным, непостижимым чувством, жившим в такой глубине, о которой

Уилл и не подозревал, он понял, что это правда. Что стоит ему сейчас сказать: «Нет!» – и

это огромное, страшное, резко пахнущее вином и потом, стройное и прекрасное тело

отстранится от него. Сильная рука, только что его обнимавшая, поднимет с пола и бросит

ему штаны, так, что ткань прикроет промежность. Он схватит их и, не натягивая, вылетит

вон, забьётся в первый попавшийся угол и до утра будет рыдать от унижения и горя… и

никогда, никогда больше не окажется в этой спальне, на этой постели, под этим телом, не

ощутит этих губ на своей шее, этих пальцев на своих сосках, этой горячей пульсирующей

плоти, прижимающейся к его собственному, предательски воспрявшему естеству…

Этого не будет. Риверте, отвергнутый однажды, больше ни за что не примет его – слишком

горд этот человек. Уйдя сейчас, Уилл не сможет сделать то, что приказал ему его брат.

Поэтому – только поэтому – он ответил Риверте тихим, судорожным вздохом, в который

вложил всю ту муку, которую не мог, не имел права излить слезами.

Он не увидел, а ощутил улыбку – ощутил собственной кожей, когда улыбнувшиеся губы

нырнули в его волосы возле уха. Руки Уилла больше ничто не держало, и он упёрся ими в

крепкие плечи возвышавшегося над ним человека, всё ещё инстинктивно пытаясь его

оттолкнуть. Он сам не заметил, как попытка оттолкнуть перешла в попытку притянуть

ближе, как его руки с плеч Риверте переместились на его шею и там сжались в замок, так

крепко, словно оба они висели под пропастью, и разжать руки для Уилла – значило упасть

и разбиться насмерть. Впрочем, так и было – это была пропасть, пропасть несмываемого

позора и греха, в которую он падал… падал… падал… и, в точности в соответствии с

Руадами, это падение было вечным.

Когда Риверте раздвинул его колени в стороны и просунул ему под поясницу что-то

мягкое, подушку или свёрнутое одеяло, Уилл едва обратил на это внимание. Он вздрогнул