— Людмила Михайловна, я пыталась ей объяснить! Что вы уже закончили на сегодня. А она и слушать ничего не хочет, такая наглая!

— Все хорошо, Наталья Петровна, — Люда примиряющее улыбается. — Сейчас разберемся.

Дверь закрывается.

— Слушаю вас.

— Людмила Михайловна… Голубушка… Христом-Богом прошу…

Неожиданное начало разговора. Люся смотрит на свою собеседницу. Как раз такая, какой Люсе всегда хотелось быть. Стройная, изящная. Черные волосы стянуты в хвост, хороший макияж. Только вот глаза — темные, измученные. И голос…

— Простите, мы знакомы?

— Нет, — та вдруг всхлипывает. — Но я вам вчера звонила…

— А, так это были вы, — вспоминает Люся.

— Да, я, — собеседница невесело улыбается. — А вы мне отказали…

— Да почему отказала, — устало вздыхает Людмила. — Не отказала. Просто я же вам объясняла, что у меня сейчас все занято. Через полтора месяца — пожалуйста, милости прошу.

— А мне сейчас надо!

И не успевает Люся ничего сказать, как женщина опускается на стул и начинает… плакать.

Сколько слез она видела в этом кабинете, сколько чужого горя? Ее личная Голгофа. Она садится рядом.

— Что у вас случилось? — как можно мягче.

— ДЦП у нас, — собеседница размазывает тушь по щекам. — Месяц ребеночку.

— Сочувствую. Но есть же другие специалисты, хорошие…

— Мы трех перепробовали! Это какой-то кошмар! А мне подруга про вас рассказала! Что вы… что вы настоящая волшебница!

— О чем вы говорите… — даже никакого чувства не вызывают эти слова. Потому что это неправда. — Не бывает волшебников. Я просто массажист, квалифицированный массажист. Чудес не умею делать.

— Нет! — горячо, убежденно. — Я знаю! Пожалуйста, Людмила Михайловна… Умоляю… Любые деньги, все, что скажете…

— Я же вам объясняла… Ну, поймите… куда я вас поставлю… у меня весь день занят…

— Умоляю… — женщина всхлипывает, — все, что угодно! Хотите, на колени встану?!

— Да ну что вы…

Остановить ее Люся не успевает, и та вдруг действительно падает на колени.

— Господи, да вы с ума сошли! Ну-ка, вставайте немедленно!

— Людмила Михайловна, как мать прошу… умоляю…

— Да вставайте же! — Люся сама подскочила, тянет собеседницу за плечи. Нет, вот видела же она такое: если вбил себе в голову что-то человек в состоянии стресса, то не переубедишь его! — Вы где живете?

Та, с вмиг вспыхнувшей надеждой называет адрес. Что ж, для одних она уже совсем недавно исключение сделала… А ведь этой женщине надо, очень надо, может быть даже, не столько ребенку, сколько самой матери, для душевного успокоения. И отказывать Людмила за все годы так толком и не научилась. Да и потом, ведь деньги всегда нужны, а время… ну и что, что поздно? Будто ей есть куда его девать, это самое время. Все что у нее есть — это работа. И люди, много людей…

— Хорошо, — кивает. — Полдевятого или без пятнадцати девять буду у вас сегодня.

— Людмила Михайловна, дай Бог вам здоровья! Муж вас обратно отвезет, хотите? Поздно ведь уже будет!

— Благодарю вас, не стоит. Я на машине.

Еще одна неожиданная встреча, но теперь уже на улице, как только вышла из «Фламинго». Но это встреча со старыми знакомыми.

— Никитка! Ты ли это?!

— З-з-здра-ав-вствуйте, Л-л-людмила М-михайловна!

— Ой, вырос как… Не узнать! Вас обнять-то можно, молодой человек?

— М-м-можно!

И она обнимает его. Никита Крутов, один из ее первых пациентов во «Фламинго». До сих пор помнит и его, и мать. Тяжелая родовая травма вследствие наложения акушерских щипцов. Голова у Никиты так и осталась неправильной формы. Нарушения речи, слуха, крупной моторики. И мать его, Анна Васильевна, одна сына поднимала. Не бросила, тащила, не давала покоя ни врачам, ни массажистам. На себя рукой махнула, а за ребенка билась. И Люся помогала им как могла.

— Какими судьбами, Анна Васильевна? — она отпускает Никиту. Вымахал выше ее ростом, а ведь помнит его еще десятилетним.

— Да вот, попрощаться зашли…

— Что такое?

— Так восемнадцать нам уже, на той неделе исполнилось. Уходим мы из детской лечебной сети во взрослую. Вот, зашли повидаться, попрощаться. Теперь мы уже к вам на массаж не попадем.

— Ох, — вздыхает Люся, — как время-то летит…

— И не говорите, — кивает согласно Анна Васильевна, увядшая раньше времени сорокалетняя женщина, не утратившая, однако, жизненной стойкости. Вот уж чего-чего, а стойкости ей было не занимать, слава Богу! — Но к вам не могли не зайти. Сказать вам спасибо за все, что вы делали. Светлый вы человек, Людмила Михайловна. Побольше бы таких…

В глазах вдруг начинает щипать. Люся, ну, соберись же! Не позорься перед пациентами!

— З-з-золотой ч-челов-в-век в-вы, — вдруг негромко произносит Никита. Говорить ему непросто, у него серьезное заикание, но он упорно продолжает. — Я в-в-вас в-в-всю ж-жизнь п-п-помнить б-буду. П-п-прав-вда.

И тут она начинает плакать. По-настоящему.

— Вот что ты делаешь, ирод такой, — из глубин подсознания всплывает любимое бабушкино ругательство. — Довел взрослую женщину до слез…

— Н-н-не п-п-плачьте, Л-л-людмила М-михайлов-в-вна, — он как-то совсем по-взрослому снова обнимает ее, гладит по волосам. — В-в-вы х-хорошая, н-н-не надо п-п-плакать. А я в-вам п-п-подарок п-п-приготовил, х-хотите?

— Хочу, — шмыгает она носом, вытирая слезы. — Показывай.

— В-в-вот.

Отпускает ее, достает из сумки отпечатанные листы, согнутые пополам и скрепленные посредине степлером. Такая самодельная книжица.

— Что это?

— Эт-то я к-книжку н-н-написал. Я п-п-писателем б-буду. П-п-почитаете?

— Обязательно, — она снова начинает плакать, улыбается сквозь слезы. — Обязательно почитаю, Никитушка. Ты автограф-то мне оставил, на память?

— Д-да! — он улыбается широко, переворачивает книжку, там сзади тщательно выписанный витиеватый вензель.

— Спасибо! — а потом она сама его крепко обнимает. Совсем расклеилась Люся. — Спасибо, мой хороший. Я уверена, что у тебя все получится.

— Так, — за спиной вдруг раздается совершенно неожиданный голос. — Кто мне объяснит, что здесь происходит?

Конфеты он по зрелому размышлению исключил. Мало ли: еще подумает, что он опять на что-то намекает, кто этих женщин поймет? А букет купил, шикарный букет из ярко-алых роз. Приехал в Центр, где работает Лютик. А там…

Какие-то люди рядом с ней, женщина и молодой парень. А она плачет. И весь мир меркнет, потому что она — плачет. И все затмевает желание закрыть ее, защитить. Знать бы еще, от чего?

— Гриша? — растерянно, судорожно пытаясь вытереть слезы.

— Что здесь происходит? — он повторяет вопрос, голос звучит неосознанно резко.

Анна Васильевна с любопытством разглядывает присоединившегося к ним — представительного мужчину в дорогом пальто с огромным букетом красных роз. А реагирует первым вдруг Никита.

— В-в-вы к-кто т-т-такой?! — так же синхронно резко, даже грозно. И это почему-то не выглядит смешно из уст молодого парня в адрес взрослого мужчины. Да и Гриша смотрит растерянно.

— Это мой знакомый, Григорий Сергеевич, — Люся справилась с первым изумлением. — А это — мои… тоже знакомые… хорошие. Никита… Анна Васильевна…

Григорий кивает женщине, а протянутую Никите руку парень после небольшого раздумья все-таки пожимает.

— Григорий Сергеевич, ты тут… как? — Люся все равно страшно растеряна.

— Поговорить приехал.

— Пойдем мы, Людмила Михайловна, — спохватывается Анна Васильевна. — Спасибо вам еще раз, за все! Никита, пора нам, идем.

Но парень отчего-то медлит, смотрит исподлобья на мужчину рядом. А потом, вдруг:

— В-в-вы Л-л-людмилу М-михайловну не об-бижайте! С-с-слышите?! З-з-за н-н-нее есть к-кому в-в-вступ-питься! Н-н-не д-думайте д-даже!

Григорий молчит и так же пристально смотрит на молодого человека. А потом кивает.

— Понял. Не буду обижать. Обещаю.