Очень немногие рабыни подвергнутые подобному, после дня или двух проведённых в каналах, по возвращении не прилагают максимальных усилий, чтобы услужить хозяину.

- Ты не должен предупреждать Зарендаргара, - меж тем отговаривал меня Самос. – Он и так знает, что будет разыскиваться. То, что случится, в действительности, будет на совести одного из тех самых монстров, с которыми мы говорили этим утром.

- Но он, не знает, что охотники за головами уже высадились на Гор, -попытался объяснить я. - Он, возможно, не знает, что они вычислили его местонахождения. И он не знает, с кем именно придётся иметь дело.

- Эти его собственные проблемы, - не отставал Самос. - Не твои.

- Возможно.

- Однажды, он заманил Тебя на лед, чтобы подставить другим Кюрам.

- Он исполнял свои обязанности так, как должен был делать это.

- И теперь Ты решил отблагодарить его за это? - съязвил Самос.

- Да – сказал я спокойно.

- Да он убьёт Тебя, немедленно, как только увидит! - воскликнул Самос.

- Что ж, то, что он – враг, это правда. Но я обязан рискнуть.

- Он, возможно, даже и не узнает Тебя.

- Возможно, - не стал я спорить. То, что я задумал, было опасно. Так же, как для людей всю кюры на одно лицо, а точнее на одну морду, точно также много кюры считали трудным отличить людей друг от друга.

С другой стороны, я был уверен, что Зарендаргар меня узнает. Впрочем, как и я его. Сложно не узнать такого как Безухий, или Зарендаргар, того кто стоял выше колец, боевого генерала кюров.

- Я запрещаю Тебе идти, - сделал ещё одну попытку Самос.

- Ты не сможешь меня остановить.

- От имени Царствующих Жрецов, я запрещаю Тебе идти.

- Мои войны - это мое собственное решение. Я сам объявляю их, по своему собственному усмотрению.

Я смотрел мимо Самоса, на лодку и охотника в канале. Девушка уже снова сидела на носу лодки с мокрой верёвкой, свисающей с её шеи. Она сидела нагой, согнувшись и дрожа от озноба и пережитого страха. Она сматывала верёвку аккуратными кольцами, укладывая её в деревянное ведро, стоявшее перед ней. Только когда она полностью уложила центральную часть верёвки, соединяющей её шею с кольцом, она получила толстое шерстяное одеяло, сделанное из шерсти харта, и, дрожа, закуталась в него. Её мокрые волосы, казались неестественно чёрными на фоне белого одеяла. Она была миловидна. Мне было интересно, сдавалась ли она в аренду в качестве наказания, или она принадлежала охотнику. Непросто было сказать.

Большинство гореанских рабынь миловидны, либо красивы. Это и понятно. В рабство всегда стремятся обратить как можно лучше выглядящих женщин – это вопрос выгоды. И, конечно, рабынь разводят, для этого отбираются только самые красивые из женщин, обычно их спаривают с красивыми шелковыми рабами мужского пола. При этом и тем и другим на головы надевают непрозрачные мешки, а женщину ещё и привязывают.

Женское потомство этих спариваний, само собой разумеется, необыкновенно изящно. Мужское потомство, что, на мой взгляд, очень интересно, часто рождается красивым, сильным и довольно мужественным. Это, возможно, потому что большинство шелковых рабов-мужчин были обращены в рабство не потому, что они слабы или женоподобны, а как раз наоборот потому, что они - мужчины, и часто истинные мужчины, которым придётся служить женщинам, полностью, тем же самым способом, что рабыня служит своему свободному господину. Безусловно, что также верно, есть немало довольно женоподобных шелковых рабов-мужчин, некоторые женщины предпочитают этот тип, возможно потому, что они боятся истинных мужчин, а от такого шелкового раба они не ждут, что могут проснуться связанной, порабощённой, и начать учиться быть женщиной. Большинство женщин, однако, через некоторое время, устаёт от подобного типа шелкового раба из-за банальности и скуки. Очарование и остроумие могут быть интересными, но если их вовремя не соединить с интеллектом и истинной мужской силой, они станут неубедительными.

Женоподобных шелковых рабов, вообще-то, редко отбирают для племенных целей. Гореанские заводчики рабов, имеют некоторые предрассудки в этом отношении, и предпочитают, разводить тех, кого они считают здоровыми, чем тех о ком они думают как о больных. Они всегда отбирают для этого сильных особей, предпочитая их слабым. Некоторые рабыни, кстати, считаются породистыми, выведенными посредством нескольких поколений рабских спариваний, и их владельцы хранят бумаги-родословные подтверждающие это.

Подделка или фальсификация подобных родословных по гореанским законам считается серьёзным уголовным преступлением. Многие гореанские мужчины полагают, что все женщины рождаются для ошейника, и что ни одна женщина не может полностью ощутить себя женщиной, пока не найдётся сильный мужчина и не наденет на неё ошейник, пока она не найдёт себя низведённой до её глубинных женских инстинктов у его ног.

В случае породистой рабыни, конечно, она по закону и без преувеличений, в любом понимании, рождена для ошейника, из чисто коммерческих и практических соображений, как удачное вложение денег со стороны владельцев.

Свойствами, чаще всего желаемыми заводчиками в породистых рабынях, являются красота и страсть. Было выяснено, что умственные способности, женского вида, в противоположность интеллекту псевдомужского типа, часто обнаруживаются в женщинах с большим количеством мужских гормонов, это обычно связывается, очевидно, генетически с этими двумя выше упомянутыми свойствами. Есть также некоторое количество рабов-мужчин с длинными родословными.

Гореане, хотя и признают юридическую и экономическую законность мужского рабства, не расценивают это, как обладание на биологическом уровне, как это закреплено в женском рабстве. Естественная ситуация, для большинства гореан, состоит в том, что господин устанавливает отношения с рабом единолично, и эти отношения идеально существует между мужчиной и женщиной, с женщиной в положении собственности. Рабы мужского пола, время от времени, могут получить возможность получить свободу, хотя, надо признать, обычно в ситуациях высокого риска и большой опасности. Такая возможность никогда не предоставляется рабыне. Она полностью бесправна и беспомощна. Если она и может получить свободу, это будет целиком и полностью, решение её владельца, и только.

- Ты, всерьёз, рассматриваешь поход в Прерии? - спросил Самос.

- Да, - ответил я.

- Ты - глупый и упрямый идиот, - возмущался Самос.

- Возможно, - не стал я спорить. Я поднял свёрток кожи кайилиаука и показал Самосу. - Я могу забрать это себе?

- Конечно, - буркнул Самос.

Я вручил рулон одному из моих служащих. Я подумал, что эта кожа могла бы оказаться полезной в Прериях.

- Ты решил окончательно?

- Да.

- Подожди, - сказал он, и спустился в трюм баржи. Через мгновение он вернулся, неся в руках переводчик, прихваченный нами из развалин. -Возможно, тебе это пригодится, - проворчал Самос, вручая это одному из моих мужчин.

- Спасибо, Самос.

- Я желаю Тебе удачи, - сказал он.

- И Тебе удачи, - ответил я отворачиваясь.

- Подожди! – окликнул меня Самос.

Я повернулся к нему лицом.

- Будь осторожен.

- Постараюсь.

- Тэрл, - внезапно позвал он меня ещё раз.

Я повернулся к нему, снова.

- Как могло получиться, что Тебе пришло в голову пойти на это?

- Зарендаргару, скорее всего, понадобится помощь, - объяснил я. - И я могу её предоставить.

- Но почему, почему? – допытывался моё друг.

Как я мог объяснить Самосу то странное тёмное родство, которое я почувствовал к тому, кого я однажды встретил на дальнем севере, несколько лет тому назад, к тому, кто совершенно ясно, был для нас никем, но монстром?

Я вспомнил долгий вечер, который я тогда провел с Зарендаргаром, и нашу долгую, оживленную беседу, наполненную разговорами о сражениях и бойцах знакомых с оружием и воинскими ценностями. О тех, кто почувствовал вкус и ужас войны, о тех, для кого тупой материализм был не больше чем, средством для более достойных побед. О тех, кто познал одиночество командования, кто никогда не забывал значения таких слов, как дисциплина, ответственность, храбрость и честь. О тех, кто знал опасности, длинные походы и лишения, для кого комфорт и семейный очаг значили меньше чем военные лагеря и дальние горизонты.