Маленькая Стеффи Винг не обладала драматическим талантом. Или как раз наоборот. Кто знает.

— Просто так, потому что она умерла. «Поп-арт» умер.

А потом все-таки — драма.

— Мам-а-а-а! Она умерла! — пока девочка визжа неслась в дом, мне наконец с трудом удалось опустить Фикки в песок. Он плюхнулся в яму и даже успел махнуть мне хвостиком на прощание. Он доволен, я доволен. Тут я повернулся и увидел лицо госпожи Винг.

— Ой, похоже, она не в восторге.

— В восторге?

Ну вот, в глазах зарябило, голова закружилась, и я уже предвидел последующую за этим тираду.

— Нет. И потом это…. ну…. немного мрачновато для шестилетней девочки.

Слово «мрачновато» прозвучало раскатисто, как на выступлении детского хора.

— Вы имеете в виду, что двадцать тысяч евро за произведение искусства для шестилетней девочки — мрачновато? — Я любил недоговоренности.

— Нет, смерть и все такое. Не думаю, что в столь раннем возрасте ей следует с этим сталкиваться. В мире и так полно неприятностей. Так что заберите это обратно.

Сначала я подумал, что она шутит, и, не желая скандалить, направился к входной двери.

— Фикки, пойдем! Прогуляемся!

Фикки не реагировал. Даже больше не вилял хвостом. Ему тоже все это перестало нравиться.

— Он не хочет. Похоже, он умер. Уму непостижимо. Только что еще был жив.

С телефоном наготове она выкрикивала в мой адрес ругательства элитарного хоккейного клуба. Неспешной походкой я вернулся к своему микроавтобусу и сигналившему таксисту. «Гуди, сколько влезет, мне все до лампочки».

Вообще-то компания «Большие-пластиковые-воздушные-фигурки» стартовала благодаря моей матери. Когда я еще учился в академии изобразительного искусства и пудрил ей мозги небылицами о тяжкой жизни студента. Она здорово мне помогла. На еженедельном собрании книжного клуба в Бюссуме она уговорила своих подруг сделать мне заказ. Поскольку за неделю до этого они побывали в музее Дика Бруны[6], то первое, что пришло им на ум, было заказать мне пластиковую Миффи.

В мгновение ока я заработал слишком много денег, чтобы продолжать учиться. Я просыпался в четыре часа дня и ложился спать в половине десятого следующего утра. Деньги разлаживают жизнь человека. Алкоголь и наркотики становятся в ней статистами.

Я не слишком себя утруждал. Самым сложным было изготовить модель. Лепишь из глины нужную тебе форму и обжигаешь. Был у меня для этого один адресок. Сам я не любил пачкать руки в глине.

Затем модель доставляли ко мне в литейную мастерскую. Крис, рыжеволосый парень в очках (по крайней мере, я так себе его представляю, поскольку никогда его не видел), заливал модель жидким пластиком, после чего закачивал туда насосом воздух.

Вообще-то говоря, Крис работал на известном промышленном гиганте, что опять-таки было мне на руку. Ему ничего не стоило приладить пружину к моей собачке-качалке.

Крис отправлял мне готовый продукт. Я же составлял последнее звено в цепочке, которое, говоря начистоту, из нее вообще можно было выкинуть. Но это не понравилось бы клиентам. Искусству полагается блюсти лицо. Беседа с творческой личностью включена в цену.

Кстати, креативной составляющей процесса тоже можно было вполне пренебречь. Кто-то говорит тебе: Карел и Дина сегодня вдоволь попрыгали на надувных аттракционах. Может, обыграешь как-нибудь эту тему?

Запускаю «google», картинки: воздушный замок. Сохраняю под названием: проект 114-а. Посылаю в гончарный цех. Получаю из литейной мастерской готовый продукт и тут же начинаю сорить деньгами.

Я жил за счет воздуха и постепенно сдулся.

Я дружил с Грегором и Флипом, которые по очереди были моими лучшими друзьями. В то лето я больше общался с Грегором. Я познакомился с ним в академии. Он изготавливал стеклянные изделия для домашних интерьеров. Пепельницы для журнальных столиков и тому подобные мелочи. Грегор гнул спину за пару сотен евро в неделю и, бьюсь об заклад, мне завидовал, всякий раз укоряя меня за мое безвоздушное существование.

С Флипом мы потом над этим смеялись, поскольку оба видели, что все вокруг — воздух, даже грегоровское выдувание стекла. Флип, днем превращавшийся в Филипа, работал адвокатом на крупной международной фирме. При этом он делал из воздуха почти столько же денег, что и я.

Пока я вылезал из ванной, Грегор черным несмывающимся маркером рисовал эскиз фигуры Эксла Роуза[7] на моем кофейном столике. Попивая можжевеловую водку из фирменной кружки «Старбакс»[8]. Мой дом — твой дом. Точнее: моя баржа — твоя баржа. Еще один мой девиз. И я не мог на него сердиться.

Грегору было тогда двадцать восемь, на два года больше, чем мне. Время от времени он жил с женой и двумя детьми на одном из Фризских островов, но в основном толкался у меня, на вонючей воде Амстела[9]. Он соответствовал своему имени (Грегор-Григорий), потому что был похож на русского охотника. Двухметрового роста, широкоплечий, вечно небритый, он неизменно носил один и тот же обтрепанный толстый свитер. Я вовсе не преувеличиваю. Некоторые люди олицетворяют собственные стереотипы.

Его любимым времяпрепровождением, помимо поглощения алкоголя и порчи ценных вещей, было прыганье. Чтобы разгрузить голову, как он выражался, он ежедневно в течение часа скакал по кромке моей баржи. В тот момент, когда я понимал, что мы вот-вот перевернемся и пойдем ко дну, он вдруг останавливался. Он любил прыгать на воде. Качка. Замедление. Остановка. Движение. В общем, разные там артистические заморочки.

Мы взобрались на палубу. На крыше у меня был разбит сад с дерном и муравьями — все как полагается. Была пятница, стоял теплый солнечный день, и мы долго раздумывали, не поехать ли нам в Амстердамский лес[10]. Там устраивался какой-то грандиозный праздник — веская причина. Для поднятия духа мы решили сначала немного выпить на моей зеленой террасе. Я лицезрел воду и краем глаза наблюдал за Грегором. Мы редко разговаривали и уже давно не боялись неловкого молчания, возникающего между друзьями.

— Что делаешь? — нарушил-таки я наше неловкое молчание.

— Обеспечиваю провизией твое муравьиное гнездо. Это будут самые счастливые муравьи в Амстердаме и окрестностях, я помогаю им делать запасы на зиму.

Муравьи были взбудоражены чрезвычайно, потому что перед входом в муравейник лежал огромный кусок кекса с фисташками. Через несколько минут они, однако, взяли себя в руки и сорганизовались. Мелкие, бесполезные крошки и орешки были отодвинуты в сторону, чтобы расчистить место для главного лакомства. Муравьишки поменьше отвечали за уборку, а большие и сильные гордо затаскивали свалившуюся с неба добычу внутрь. Все видели, что вход слишком узок, но задачу нужно было выполнить любой ценой.

Я забрал у Грегора бутылку водки и отпил большой глоток. Некоторое время назад из мертвой груды старого металлолома он соорудил конструкцию, которая при приближении к ней двигалась. Метафора кводлибета, насколько я помню. Куратор из Энсхеде чуть не обезумел от восторга, и Грегор решил, что лучше всего подписать свое творение именем «ГреБог».

ГреБог погубил муравьиную колонию. Он ввел их в грех алчности, положив тем самым конец трудолюбивой жизни моих скромных домашних питомцев. Вообще-то это было изощренное издевательство над насекомыми. Он не отрывал им лапки, но устроил социологическую катастрофу. Излишества и капитализм — от них не спастись.

Вернувшись с новой бутылкой водки и двумя банками пива, я обнаружил, что кусок кекса уже почти в муравейнике. Наказание последовало незамедлительно — ГреБог «наградил» муравьев пятью стратегически размещенными лакричными конфетками и глотком пива.

Моя прежняя жизнь была пустой жизнью. Но чем скука отличается от заполнения времени? На часах почти десять часов вечера, и я уверен, что Флип и его дружки-юристы строчат сейчас контракты в своей адвокатской колонии. Сидят себе тихо-мирно, переставляют запятые, пока не добьются декларируемого максимума. Время тоже покупается. Одно время ценится дороже другого, но всегда есть поворотный пункт. Твое время в обмен на мое?