А я лежу здесь и убиваю свое никому не нужное время. Жду, пока зазвенит мой радиобудильник, мой личный блюститель времени. И пока я жду, я точно знаю, что не сделал никому ничего плохого. Я искренне не понимаю, почему здесь чахну. Я ничего не сделал. Никогда и никому. Может, в этом проблема?

Засыпаю я нескоро. На будильнике 3:28. Ребенком я всякий раз хотел нырнуть в сон как можно скорее, чтобы побыстрее начался новый день. Ведь сон пролетает мгновенно. Сейчас же я с ним борюсь. Пытаюсь растянуть время до тех пор, пока хоть кто-нибудь не разберется, что со мной произошло. Пока кто-нибудь не проснется.

6:29. Через минуту наступит очередной новый день. Я посмеиваюсь над своим будильником. Он не в состоянии меня победить. Не в состоянии застигнуть меня врасплох. Пусть завтра снова попробует.

Мое отражение с надеждой взирает на меня из зеркала, но мне пока невдомек почему. Я выглядываю в окно, и наконец до меня доходит: сегодня Рождество. Особенный день, как все особенные дни.

Режим ожидания продолжается, как обычно, но в воздухе уже витает другое настроение. За завтраком все ведут себя миролюбиво и оживленно. Завтрак подают вовремя. Кофе даже имеет цвет. Хлеб еще теплый. Все разговоры крутятся вокруг сегодняшнего вечера. Вокруг встречи Рождества.

Больница — самая не дискриминирующая из известных мне машин, стригущих всех под одну гребенку. У всех здесь все одинаковое. Каждому предоставлены равновеликие (или равно малые) возможности на счастье и успех, а религии, происхождения, преступления, футбольные команды и полы равноценны (или равно бесценны). Поэтому любое торжество отмечается у нас на один манер. Будь то Ураза-байрам, Рождество или День синего хрена — праздник есть праздник. Веселье проходит в актовом зале «Радуги».

В день праздника временно отменяется повседневная рутина, может, поэтому я в столь приподнятом расположении духа. Одна рутина ловко подменяется другой. Здесь мало места для сюрпризов. Гровер, например, из года в год отвечает за обустройство сцены, а мы с Хакимом неизменно украшаем актовый зал.

Сегодня утром Хаким проснулся в одиночной камере, но после краткой консультации с инструктором и заведующим психиатрическим отделением Хакиму все-таки разрешили участвовать в общем гулянье. Его «конфронтацию» с доктором-неумейкой сочли мелким «рецидивом», который подробно проанализируют в новом году, сейчас же он может праздновать все, что ему заблагорассудится.

Между завтраком и собранием «декоративной бригады» мы с Хакимом выкуриваем на улице по сигарете.

— Все путем?

— Все путем.

Я стараюсь не слишком совать нос в дела своих одногруппников. Их головы и так битком забиты, и если я оставлю их в покое, они сделают то же самое для меня. Хаким это ценит и без слов выражает свою благодарность, оперевшись локтем на мое плечо.

По дороге в актовый зал мы проходим мимо небольшого тюремного магазинчика. В нем можно купить разные разности, не ограничиваясь потребностями в бутербродах с арахисовым маслом и джемом. Хоть там и полно всяких продуктов, но выбор не ахти какой. Всего два вида чипсов, например. С паприкой и обычные. Один сорт чая. Обычный. Одна газета: «Телеграф» (тоже весьма и весьма обычная). Зато от сигарет ломятся полки, наверное, потому, что курят здесь все. Единственный минус этого изобилия — каждая пачка стоит на пятьдесят центов дороже, чем в нормальных магазинах. Бесплатно в «Радуге» только солнце встает.

Для многих пациентов это дороговато. Своим принудительным трудом мы зарабатываем здесь примерно девяносто центов в час, которые перечисляют на личный счет, полностью контролируемый больницей. Логично, ведь почти каждый пациент приходит сюда с такими долгами, что волосы дыбом встают. На меня это не распространяется. Не скажу достоверно, какая сумма у меня на счету, но, скорее всего, я раз пятьсот могу купить этот магазин со всем его содержимым.

Тем не менее у меня нет доступа к моему счету. Если мне нужна наличность на карманные расходы, я обязан написать запрос в шестнадцати экземплярах и отдать его инструктору группы. После чего запрос изучается и проходит через уйму инстанций. Лишь спустя какое-то время в своем почтовом ящике я нахожу конверт с деньгами. Загадочная коммунистическая система, без сомнения, изобретенная самой крупной шишкой в многоступенчатой организации нашей больницы.

Директор, самопровозглашенный профессор экономики, придумал для нашей официально частной больницы хитроумную финансовую схему, которая выглядит так: во-первых, деловым клиентам предлагается приобрести высококачественную продукцию, производимую в наших мастерских по тарифу концентрационных лагерей. Это весьма прибыльный источник дохода. Во-вторых, психиатрическая больница также является госучреждением, а значит, имеет право на дотацию.

Что касается последнего, то наша больница единственная из всех полугосударственных структур не попадает под бюджетные сокращения правительства. Если по всей стране приходится трижды перекручивать каждую лакричную полоску, прежде чем ее разделить, то психбольница специального типа с интенсивным наблюдением может спать спокойно. В нынешнем политическом климате бюджет не урезают лишь в двух областях: здравоохранении и безопасности. Именно в «Радуге» оба любимых конька политиков чудно уживаются друг с другом. Добавьте к этому автономную организационную структуру больницы и получите финансовый рай для мафии на зависть Берлускони.

«Радуга» попадает под энное количество государственных кормушек (наш директор умудряется воспользоваться всеми) и вправе сама решать вопрос о своей финансовой состоятельности. Мне тут рассказали, что служебное крыло больницы завешено якобы утерянными работами художников поколения «Кобры»[11] (при этом их, похоже, никто не ищет). Судя по всему, искусство по-прежнему считается надежным капиталовложением. Карел Аппел[12] на черный день.

«Декоративная ОргГруппа» насчитывает в этом году восемь человек. Мы тут же переименовываем себя в «ДОГов». Этот увеличенный под лупой обезьянник проникнут небывалым духом коллективизма. Брюс (высокий квадратный негр из другой группы) по прозвищу «Альфа-Дог» открывает собрание распределением обязанностей. Никто не артачится, и по окончании заседания все безропотно приступают к привычной работе. Брюс расценивает это как доказательство своего успешного лидерства и удаляется мыть пол.

Таким мы его знаем гораздо лучше. Брюс страдает мизофобией[13] и почти никогда не расстается со своей шваброй. Поэтому его называют «черномазым» (и вовсе не из-за цвета его кожи — дискриминация и обобщения в нашей больнице строго запрещены). Впрочем, может, и потому, что он ежедневно надевает свой засаленный парик, имитирующий косички «раста» (все, больше об этом не будем).

Нам с Хакимом выдают аэрозольные баллончики с краской и поручают расцветить полотна, натянутые на стене. Сюжет мы вольны выбрать сами, главное, чтобы он не был связан с Рождеством. Дабы не обидеть тех, у кого иные религиозные предпочтения. После краткого «мозгового штурма» длительностью в одну сигарету мы решаем, что темой в этом году будет «все-что-можно-найти-на-ферме-начинающееся-с-буквы-О». Грейтье, назначенная инструктором по оформлению праздника, одобряет нашу идею.

— Только не рисуйте осла. А то он может вызвать ассоциацию с рождественскими яслями.

Хаким начинает с большого зеленого огурца, а я грубыми мазками изображаю фигуру овцы.

Во время обеда к нам присоединяются Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф. Леке, Рул и Дан — бывшие кореши из окрестностей Эйндховена. Эта троица всегда держится вместе, почти прижавшись друг к другу, как сиамские близнецы. Иногда это и вправду необходимо, ведь больничные коридоры слишком узки, чтобы пройти по ним шеренгой из трех человек. Когда топаешь им навстречу, они, завидев тебя, машинально, не замедляя шаг, выстраиваются в ряд. Подозреваю даже, что каждый день они договариваются, кто в таких случаях будет возглавлять строй. Многие команды по синхронному плаванию позавидовали бы их хореографии.