Что ты знаешь об аскетах, Элиа? Инквизитор понимал, что Леваро, придя без вызова, имеет какую-то свою цель и молча ждал. Молчал и Леваро. Он обошёл стол, подвинул стул, смахнув с него рукавом пыль, сел у окна. Вианданте являл собой нечто весьма непонятное, и привело прокурора сюда именно желание определиться, до конца постичь этого человека. Леваро хотел сработаться с новым главой Трибунала, а для этого важно было не ошибиться в нём, угодить и приспособиться. Но сейчас, оказавшись наедине с Империали, фискал ощутил неожиданную робость. Молчание становилось гнетущим, и тут инквизитор, почувствовав замешательство Леваро, воспользовался растерянностью подчинённого. Вианданте тоже нужно было кое-что понять. Является ли Элиа доверенным лицом и осведомителем Дориа, это рано или поздно станет понятно, важнее было уяснить: кем он является вообще?…

Голос монаха стал вкрадчив и бестрепетен.

— Вы намекнули мне вчера, Леваро, на мои возможности, одновременно предложив и свои услуги. «Прикажи Гоццано — ему не то, что девку, а и поприличней бы чего нашли», сказали вы. — Голос и лицо Империали тоже приобрели несколько шутовские очертания, он точно скопировал интонации Элиа из вчерашнего разговора. — Покойник, стало быть, ничего не приказывал, но ваша готовность исполнить и не отданное распоряжение пленила меня… — На губах инквизитора запорхала улыбка, странно не вязавшаяся с отяжелевшим, сумрачным взглядом.

Леваро впился глазами в лицо мессира Империали. Чертова красота этого утонченного лица смущала его, сбивала с толку. Он не понимал этого человека. Накануне Леваро показалось, что новый инквизитор слишком красив, чтоб быть умным, потом, напротив, — что он слишком умён, чтоб быть честным. Но днём его странная фраза о подлости заставила его подумать… А сейчас он снова… Что за бестия! Теперь Леваро испугался. Перед ним стоял новый человек с глазами сфинкса и лицом восковой куклы.

Джеронимо видел метания Элиа, чуть наслаждался его замешательством и жалел его. Страшный удел мудрецов, роковое бремя больших умов, почти невыносимая тягота — мгновенно невольно постигать всё. В эту минуту он понял — внезапным прозрением, что не Леваро приставлен к нему. Не стал бы соглядатай так подставлять себя. Тот вообще не лез бы на глаза. Вианданте лучезарно улыбнулся и полушёпотом осведомился:

— Стало быть, вы готовы найти для меня всё, что я прикажу?

Леваро, всё ещё не отрывая встревоженного, растерянного взгляда от лица инквизитора, осторожно кивнул. Его взгляд выдал душевное смятение. Джеронимо стоя, свысока оглядывал фискала. Его улыбка стала ещё лучезарней, но в глазах промелькнуло что-то, что окончательно смутило синьора Леваро. Он безумно жалел о своем приходе сюда.

Инквизитор чуть наклонился к прокурору.

— Ну, и чем вы меня порадуете, Леваро? Чем может похвалиться Тридентиум?

Леваро растерянно молчал. Чего он хочет? Проверить его? Или, действительно, просто распутник, что при такой-то красоте более чем вероятно? Ведь ни одна женщина не устоит. Значит, он давно переступил через все обеты… Но какие странные глаза… Найти ему баб, в общем-то, труда не составит, но… Мысли Леваро конвульсивно проносились в голове, но лицо не успевало обрести к ним нужные маски. Однако следующая фраза инквизитора парализовала все его судорожные размышления.

Голос Империали смягчился, но в этой мягкости, как в кошачьих лапах, таились когти.

— Но, понимаете, Элиа, девка мне не нужна. Я предпочитаю другое. И отрадно, что для этого искать вам никого не придётся… — Джеронимо подошёл вплотную, присел рядом, положил руку на бедро собеседника и, погладив его, заговорил мягко и слащаво, неосознанно копируя речь и интонации своего монастырского собрата Гиберти. — Едва мы познакомились, как понял, что вы нравитесь мне… Вы обаятельны. Я думаю, что мы поладим, не правда ли? — он со странной, порочной улыбкой обнял подчинённого.

Вианданте хорошо помнил события пятнадцатилетней давности. Он, как и все те, кто был почти нетронут растлением, сохранял обаяние юности и доныне, а в двадцать пять был красив ангельски. Эрменеджильдо Гиберти, чья склонность к мужеложству была многим известна, не мог не воспылать к нему страстью. Джеронимо запомнил и слова, и жесты брата Гиберти, и его несколько приторную мимику. Помнил и то, что поднялось в нём самом в ответ на мерзейший жест Эрменеджильдо. Не убил он его тогда чудом. Господь удержал руку его.

Сейчас, провоцируя Элиа на подобный ответ, Империали понимал: то, что мог позволить себе он сам по отношению к монастырскому собрату, едва ли позволит себе прокурор, чиновник по назначению, по отношению к главе Трибунала.

Но ждал взрыва.

Вианданте ошибся. На глазах у Леваро показались слёзы, и он яростно напрягся, пытаясь прогнать их. Гнусное предложение Джеронимо перевернуло его душу. И дело было даже не в обычном животном отвращении здорового мужчины к себе подобному. Осознав, что перед ним finòcchio, chécca, fròcio, исчадие ада и ничтожество, и этот дьявол — его господин, Леваро был не оскорблён, не унижен, но — уничтожен, раздавлен. Он уже, сам того не замечая, успел восхититься этим человеком и даже… привязаться к нему. В глазах его потемнело. Но что делать? Послать его ко всем чертям? И куда потом деваться с двумя осиротевшими детьми? Донести — кто тебе поверит? А нажить такого врага — это смертельный риск. Пожелай он — просто уничтожит любого. Преследовать инквизитора может только инквизитор. Леваро судорожно проглотил комок в горле. Ножевая боль сковала левое плечо.

— Ну же, Элиа, — Инквизитору был жалок этот несчастный, потерявший себя вдруг человек. Империали хотел поскорее остаться один, но ещё несколько секунд хладнокровно наблюдал, как инстинкт раболепия борется с остатками чести. Чужая боль уже начала причинять боль и ему, но он, так же, как и Элиа, хотел до конца понять, кто перед ним. Благо, у него-то были для этого все возможности.

— Здесь? — трудно было понять, чего больше в голосе Леваро, ужаса или отвращения.

— Почему нет? Здесь не очень уютно, вы правы, но в будущем тут все будет сделано для нашего… удобства, — губы инквизитора по-прежнему кривила порочная улыбка, в глазах танцевало пламя. — Сегодня же и распоряжусь. Здесь нас никто не будет беспокоить во время наших… совещаний. Я вас и сегодня надолго не задержу. Ну же…

Элиа медленно снял плащ. Руки его дрожали. Его одновременно трясло и мутило. Джеронимо неподвижно, страдая до подавленного стона, безмолвно наблюдал за ним. Наконец, глядя на раздетого Элиа, оставшегося лишь в исподнем, не выдержав, прервал молчание. Что-то в его посуровевшем голосе, из которого исчезла вдруг всякая слащавость, заставило Элиа вздрогнуть.

— Хотите, я скажу, в чём причина ваших бед, Леваро?

Тот с опаской молча покосился на него.

— Вы, как я погляжу — не очень подлец. Правда, готовый оподлеть в любую минуту. — Элиа побелел. — Но беда ваша как раз в том, что вы подлец — так, — он щелкнул пальцами, — не очень… Были бы подлецом до конца — спали бы по ночам. Я предложил вам мерзость, и вы подумали, что я — мерзавец. На это понимание вас хватило. Но не останови я вас — вы бы склонились передо мной. Прикажи я, монах, притащить мне девку, вы бы подумали, что я дерьмо. Но девку бы притащили.

— Вы — господин, а я — слуга, — побелевшие губы едва слушались Элиа. Он почти не слышал своего голоса из-за стука сердца, отзывавшегося в голове ударами молота.

— Да, вы — слуга, — жестко подтвердил Империали, — и, не понимая, кто я, ангел или дьявол, вы равно готовы мне… услужить. Но слуг дьявола мы сжигаем, синьор Леваро, — усмехнулся он, потом вяло и несколько брезгливо продолжил, — вы же на службе, а не в услужении, а достоинство мужчины хоть и не является доктриной Церкви, еретическим тоже никогда не считалось. Есть вещи, на которые нельзя соглашаться. Даже под угрозой смерти. А ведь вам даже не угрожали.

Леваро ощутил страшную усталость. Сатана. Это человек, игравший с ним, как кот с мышью, за эти несколько минут страшно обескровил и истерзал его. Леваро не спал прошлую ночь, да и не только прошлую, и сейчас, чувствуя, как в глазах у него снова темнеет, оперся руками об стол. Дыхание его прерывалось, во рту пересохло до жжения.