Леваро изумился, ибо никакого иного запаха, кроме запаха земли и крови, не ощущал, но, всмотревшись, был, пожалуй, готов согласиться с Вианданте. Да, это донна Анна. Похожи руки и плечи. Он, правда, никогда внимательно к ней не приглядывался, но, возможно, это и вправду она.

Выпрямившись, инквизитор в мрачном молчании замер над трупом. Наконец апатично проговорил:

— Помните принца Мирандолу, его дурацкую «Речь о достоинстве человека», Леваро? Я еле прочёл этот бред сумасшедшего. Как это он сказал? «Человека по праву называют и считают великим чудом, действительно достойным восхищения…» Д-да… идиот. Тут неглубоко. Давайте перевернем её. — Вианданте взял труп за ноги.

— Зачем, Боже!?

— Вы говорили, что ваш Ликантроп клеймит женщин.

Синьор Элиа Леваро никогда не считал себя ни сентиментальным, ни чувствительным, но сейчас снова изумился этому удивительному человеку, которому, казалось, это ужасающее преступление служило лишь иллюстрацией для изучения недостатков рода человеческого. Вдвоём они с трудом перевернули тяжелый труп, причём инквизитор с досадой пожаловался, что убитая весит, как бычья туша, а затем внимательно рассмотрел клеймо, алевшее на белой коже ягодицы, как рубрика в старинных фолиантах, переписываемых в монастырских скрипториях. Вгляделся и в рогожу, на которой лежало тело. Уточнил: «В предыдущих случаях клеймо было такое же?» Леваро кивнул. Когда они уложили покойницу на прежнее место, Джеронимо приказал пригласить завтра людей из дома Лотиано и утром вызвать к нему донну Лауру Джаннини.

Прокурор побледнел и, немного помедлив, спросил:

— Донну Джаннини?

«Вы не ослышались, Леваро. Донну Джаннини». «Но зачем? Она не была близка с Анной Лотиано». «Зато была дружна с Амандой Леони, и знала всех троих. Дайте ей спокойно позавтракать, и даже — закусите с нею, — и приведите». Леваро вяло возразил, что напрасно мессир Империали намекает, что он… «Намекаю на что?» — деланно изумился Вианданте, причём, даже не дал себе труд скрыть наигранность.

Леваро с досадой махнул рукой.

Встреча с донной Лаурой на этот раз насторожила инквизитора. Узнав о гибели Анны Лотиано ещё от Леваро, она оказалась куда сдержаннее, чем неделю назад. Она не знает, кто мог убить её подругу Аманду, они виделись за неделю до её гибели: «она не говорила ничего, что натолкнуло бы на подозрения». «Имела ли подруга любовника?» «Как можно!» «Что она знает о Джиневре Толиди?» «О, совсем ничего, они никогда не ладили, и не были близки… Анна Лотиано? Мы вместе росли, но плохо знали друг друга, мало общались». Губы её плотно сжимались и то и дело белели, глаза почти зеркально отражали дневной свет.

Джеронимо молча смотрел на неё. Неожиданно приметно вздрогнул всем телом, закрыл глаза, прижав пальцы к вискам. После минутного каменного молчания, отрывисто распорядился: «Можете идти.» Прокурор-фискал, проводив свидетельницу, быстро вернулся в залу. Вианданте всё ещё сидел молча, погружённый в тяжёлые, сумрачные мысли. Застывшая красота этого лица показалась Леваро какой-то щемящей, мраморно-скорбной. Фискал ничего не понимал. Можно было подумать, что мессир Империали просто желает донну Лауру, но Леваро давно понял, что ничего простое к этому человеку неприменимо. Но что с ним? Между тем Вианданте, словно проснувшись, приказал подать лошадь и, накинув капюшон, стремительно вышел, сделав знак не сопровождать его.

Коня Империали остановил у старого палаццо дельи Элизеи в конце Набережной улицы и, бросив поводья конюху, приказал доложить о себе. Служанка, вышедшая на шум, повинуясь его непринужденной властности, спросила лишь, что сказать хозяйке, но тут сама донна Альбина Мирелли, закутанная в чёрную шаль, неожиданно показалась в дверях. Их взгляды встретились, и старуха, храня молчание, посторонилась, пропуская гостя в дом. Оглядев гостиную, Вианданте увидел, что шторы завешены, а комната, напоминающая келью, полупуста. Инквизитор молчал. Донна Альбина тоже не заговаривала. Империали на мгновение вдруг усомнился в том духовном родстве, что прочёл тогда, в ратуше, в её взгляде, и подумал, что мог и ошибиться. Но вот глухой, потаённый голос синьоры Мирелли зазвучал, словно шум крыльев ворона.

— Толпа не лжёт? Стало быть, и потаскушку Лотиано прирезали?

Империали улыбнулся. Нет, он не ошибся. Любая женщина, наделённая большим умом, подумал он, являет собой особый тип ведьмы. Такая, если поклоняется Дьяволу, становится подлинным исчадием ада, если Богу — то превращается в человека, понимающего женщин в такой немыслимой, запредельной глубине, которая выбрасывает обычного мужчину, как океанская толща — бутылочную пробку. Такие неподсудны Трибуналу. Их можно даже заставить служить ему. Пока их самих это забавляет. Донна Альбина откровенно забавлялась. Вианданте опустился на стул и расслабился, но голос его утратил мягкость, зазвучал отрывисто и язвительно.

— Что происходит в этом клоповнике? Чьи это столь милые кладбищенские развлечения?

Старуха глухо рассмеялась — словно шуршали осенние листья, словно терлись друг о друга шелка. «Вы очаровательны, мой мальчик. Не ожидала увидеть здесь ничего подобного». Донна Альбина помолчала, зябко кутаясь в шаль. «В клоповнике — клопиная возня, чего ещё ждать от клопов-то? — наконец задумчиво проговорила она. — Что до развлечений… — Она бросила на него быстрый взгляд. — А как, кстати, вы догадались, что именно „развлечения“?»

Вианданте поморщился.

— Я видел последний труп. Слишком много театра. И тебе скелет, и клеймо, и кладбище… Убийцы вменяемы и даже веселы, хоть и пытаются выглядеть одиноким маньяком. Да только дотащить эту пышнотелую красотку к могиле — труд немалый. Весит она, как справная коровёнка. А убита не на кладбище — крови под ней почти нет. И это не простолюдины. Те просто стукнули бы по голове, обобрали, ну, попользовались бы, конечно. А это аристократические забавы. Но я плохо знаю этих людей. Вы — хорошо.

Донна Альбина кивнула.

— Я не ошиблась в вас, мальчик. Кровь Империали… Но есть одно обстоятельство, которого вы не можете не понимать — как вы почувствовали отторжение от них, так они — отторгают меня. Я не пользуюсь доверием. Знаю лишь, что все три убитые потаскухи состояли в тайном местном обществе, называемом тоже весьма мило… вы посмеётесь. «Giocoso lupetto» — «Игривый волчонок». Место их сборищ — подвал дома Массимо ди Траппано. Причём, бегали эти дурочки туда не скопом, а поодиночке, или я чего-то не понимаю. Я не знаю ничего про Леони, не заметила. А вот перед тем, как нашли эту… Джиневру… Так она точно там побывала. Дом Траппано внизу, через мост, под склоном. У него бывают приёмы. Потом некоторые, званные, так сказать, остаются.

— Даже так… — Джеронимо ничуть не удивился. Он ожидал и предчувствовал нечто подобное. — Ну, и кто там, кроме самого Траппано, забавляется?

— Не знаю. Там все забавники, каждый на свой манер, но кто отличается таким изуверским умом, мне сказать трудно. Все они выродки.

— Прокурор вхож туда?

— Веронец? — удивилась донна Альбина, — нет, он всегда выходил. Помню его серую кобылу. К тому же… Он ведь был человеком Гоццано. Ему не доверяли. Он кривляка и шутник, но становится куда менее сговорчивым, когда доходит до дела. Вы, кстати, доверия тоже не вызвали, — старуха помолчала, потом, словно невзначай, проронила, — а вы, что, видите в происходящем — вызов инквизиции? Себе лично?

Вианданте поднялся и прошёл к просвету окна.

— «Превысший дар Создателя вселенной, — пробормотал он дантовы терцины, — его щедроте больше всех сродни и для него же — самый драгоценный, — свобода воли, коей искони разумные создания причастны…»

Донна Альбина, закрыв глаза, тихо продолжила:

— «Без исключенья все — и лишь они…»

— И когда подумаешь, до чего в этой свободе воли доходят иные из разумных созданий — оторопь берёт, — Империали поморщился. — А что до вашего вопроса… Нет. Это не вызов Трибуналу. Началось всё, когда Гоццано уже был мёртв. Не вижу здесь и вызова мне. И даже вызова Ему — Создателю вселенной — я в этом тоже не вижу. Что они в своём ничтожестве могут сделать Ему? Потрясать детородными органами? Тоже мне — вызов! Это просто мерзость. — Вианданте умолк.