— Вы не сможете осудить его по закону. Папаша Вено поднимет клаку, и завопит, что Трибунал не должен посягать на права светской власти и магистрата.

Вианданте безучастно выслушал и уставился в потолок. Новая мерзость — холодная и бездушная, совершенная даже не похоти ради, а скорее — походя, оборвавшая только начинавшуюся, безгрешную жизнь… Надо запомнить, что бездушие — тоже состояние души… Он долго сидел в раздумье на скамье Трибунала. «Если любовь Божия не отвращает тебя от зла, хотя бы страх гиенны сдерживал. Но кто не ведает страха Божия, не может пребывать в добре, но впадает в когти дьявольские. Промыслом Твоим, Господи, поставлен я судьёй, но по закону человеческому убийца уйдет от расплаты. Что делать мне, Господи? Тебе отмщение, ты и воздай».

— Qui parcit nocentibus — innocentes punit, кто щадит виновных, наказывает невинных, — тихо пробормотал он и спокойно провозгласил, — негодяй достоин смерти.

На следующий день, утром, к немалому изумлению Леваро, которого, как обычно, толком не разобравшись, вызвали на место происшествия, изувеченный до неузнаваемости труп Рикардо Вено был вынесен на речную отмель в пяти верстах от города.

Элиа недоумевал. Как же это? С момента, когда Вианданте полушёпотом вынес убийце смертный приговор, прошло всего двенадцать часов. В эти часы сам Леваро, маясь бессонницей, думал о происшедшем, взвешивал шансы привлечь негодяя к ответу, уговорить свидетелей — конюха и дружка Вено, и всё это время слышал мерное и спокойное дыхание инквизитора, развалившегося на трибунальском диване, и иногда при свете свечи невольно любовался удивительной красотой его утончённых черт.

Особых повреждений — ножевых ранений или следов ударов — на теле покойника не было, но голова была разбита. Кое-что наталкивало на мысль, что несчастный мог просто свалиться пьяным в реку с моста, но не исключалась и пьяная потасовка, в результате которой Рикардо мог оказаться в реке. Пьетро Бонито, дружок Вено, как раз накануне был отправлен отцом в Триест, и после его отъезда Рикардо видели в таверне у Никколозы и в кабачке папаши Росси. Да, свидетельствовали они, посетитель был пьян до того, что видел какие-то призрачные тени — incèrte ómbre, а ближе к ночи ушёл куда-то на ту сторону городского моста. С ним никого не было, но мало ли кого он мог встретить по дороге?

По факту обнаружения трупа началось следствие в магистрате. Обезумевший от горя и ярости подеста потребовал, чтобы процесс расследования провёл уже успевший заслужить лавры опытнейшего следователя Джеронимо Империали и во что бы то ни стало отыскал убийц его бедного мальчика. Инквизитор по получении первого известия о гибели убийцы, как померещилось Леваро, до странного трепета приятно изумленный случившимся и пробормотавший славословия Господу, не позволил себе, однако, нарушать закон. Несчастному отцу было выражено соболезнование, но, тем не менее, веско указано, что Священный Трибунал расследует только дела о ереси и колдовстве, и не может вмешиваться в следствие, проводимое светской властью, тем более, что никаких следов дьявола в деле нет, банальная уголовщина. Это дело магистрата.

— Упаси нас Бог посягать на права светских властей, — заметил инквизитор на следующий день за ужином, хрустя огурцом, которым он с аппетитом заедал хвост отлично поджаренной синьорой Терезой форели, и даже угостил целой рыбиной загадочно посматривавшего на него кота Схоластика.

Леваро взволнованно привстал, когда стражник доложил о том, что аудиенции его милости господина Империали добивается донна Мария Руджери. «Что с вами, Леваро?» Тот тихо прошептал, что это одна из самых знатных горожанок, внучка председателя цеховой корпорации Челаре, была замужем за видным негоциантом, недавно овдовела. Признанная красавица.

— Угу, — обречённо обронил Джеронимо, и со вздохом распорядился, — пусть войдет.

Женщине было около тридцати. В отличие от приходивших ранее жалобщиц, донна Мария не пыталась приблизиться к столу и остановилась в отдалении. Белый овал лица подчеркивали чёрные, уложенные нимбом вокруг головы волосы, покрытые поднятой вуалью. Изгиб полных губ её чувственного рта надолго приковал к себе взгляд Леваро, который, тяжело дыша, исподлобья жадно разглядывал донну Марию. Вианданте заметил, что черты Элиа вдруг заострились, губы пересохли, нос вытянулся. Он перевёл глаза на приблизившуюся донну Руджери и в заворожённом недоумении тоже начал разглядывать вошедшую, чей жабий рот был так огромен, что невольно наводил на мысль, что его обладательница сейчас заквакает. Чёрное вдовье платье затягивало её от горла до щиколоток. Зелёные с поволокой глаза смотрели безжалостно и прямо. Эта женщина пришла не обольщать, а мстить.

Вопреки ожиданиям инквизитора, речь донны Марии оказалась человеческой, вполне внятной и достаточно вразумительной. Она обвиняла Сальваторе Чиньяно, конкурента своего мужа, в его убийстве. «Почему синьора пришла в Трибунал?» «Потому что мерзавец обратился к колдунье, чтобы избавиться от Массимо». «Вы можете это доказать?» Она судорожно вздохнула. Её бледные руки, на фоне чёрного бархата казавшиеся ослепительно белыми, нервно сжались. Её сестра Роза видела, как Чиньяно заходил к этой бестии Лучии Вельо, а через три дня её муж умер. «Сколько было лет вашему мужу?» «Сорок четыре!» Голос женщины надрывно прозвенел в тишине. «Но мало ли зачем Чиньяно мог зайти туда? Об этой женщине идёт дурная слава?» «Да. Она говорила Сандре Чиокко и Джованне Сароне о том, что умеет готовить множество удивительных снадобий, и может приворожить любого мужчину, а если потребуется, то и избавиться от любого». «Это они вам говорили?» «Да». «Когда?» «Не помню, но около года назад» «Почему же вы не донесли об этом?» Вдова молчала. Вианданте понимал причины молчания и того, почему она раньше не сочла нужным исполнить свой долг. Пока донне Марии требовались «удивительные снадобья», она покупала их у Вельо, не собираясь доносить, но как только таланты старухи обернулись против неё, куда девалась её сдержанность?

Но то, что было рассказано, особых сомнений не вызывало. Чёртовы ведуньи, занимавшиеся подобным промыслом, всегда продавали свои услуги и зелья, а раз так, — постоянно нуждались в новой клиентуре и вынуждены были, пусть шёпотом и по кухням, но рассказывать о себе.

На этом-то часто и погорали.

Разница во взглядах народа и клириков на колдунов состояла в том, что священство видело в них слуг дьяволовых, которых ненавидело как таковых, тогда как остальные относились к ним с почтительным страхом, озлобляясь лишь в годины лютых бедствий, если в этих бедствиях видели бесовщину. Народ был беспощаден к колдуну или ведьме, как к источникам болезней, но ценил их как целителей и ворожей. И потому иной нищей бабе или мужику-поденщику было и лестно, и выгодно прослыть колдуном или ведьмой: их старались задобрить, к их услугам прибегали в болезнях, при сведении счетов с недругами, при затруднениях по любовной части, а это хорошо оплачивалось. К ним обращались с тем большей охотой, что знали — никто, кроме чёртовых слуг, им не поможет: глупо просить у Бога благословения на расправу с врагом или помощи в совращении девицы.

Однако молчание затягивалось. «Как умер ваш муж? — возобновил допрос Империали, — что-то свидетельствовало о насильственной смерти?»

— Его ногти посинели, пред смертью он начал задыхаться. На губах была пена. Эта мерзавка околдовала его или отравила!

— А она была у вас дома?

Вдова опустила глаза в пол.

— Нет, её не видели.

— Почему Чиньяно желал смерти вашего мужа?

— Он ненавидел его, кричал, что тот разоряет его.