— Считайте, что я решил, устроить аукцион, — невозмутимо ответил я.

— Ага! В таком случае, вы только теряете время, эта парочка и гроша не имеет в кармане.

— Я никогда не сомневалась, что вы купили свою репутацию ученого, профессор Фаллон, — резко сказала Катрин Холстед. — А что вам не удается купить, то вы воруете!

— Проклятье! — вскрикнул Фаллон. — Вы называете меня вором, юная леди?

— Именно так, — Спокойно подтвердила Катрин. — Ведь письмо Виверо у вас, не так ли?

— А что вам известно о письме Виверо? — чуть слышно выдавил из себя профессор.

— Мне известно, что оно было украдено у нас около двух лет тому назад, равно как и то, что теперь оно у вас. — Катрин взглянула в мою сторону. — На какую мысль, интересно, это навело бы вас, мистер Уил?

Я задумчиво посмотрел на Фаллона. Пока реакция шла просто замечательно, давая все основания надеяться, что в конце концов выкристаллизуется истина. Меня, так и подмывало помешать бурлящий раствор, и я спросил:

— Письмо действительно у вас, профессор?

— Да, — неохотно признал Фаллон. — Я купил его законным образом в Нью-Йорке, у меня даже есть чек. Но не этой парочке, черт подери, рассуждать о воровстве! Как насчет тех документов, что вы похитили у меня в Мексике?

— Я ничего не похищал у вас, кроме того, что мне же и принадлежало, — раздувая ноздри, парировал Холстед. —„Зато вы украли у меня мою репутацию, не более и не менее! К сожалению, в нашей профессии слишком много всякого жулья, некомпетентных самозванцев, делающих Себе имя на чужом горбе!

— Что ты сказал, сукин ты сын? — взревел Фаллон. — Ты уже пытался что-то подобное опубликовать в журналах, но никто не придал ни малейшего значения этому бреду! Ты думаешь, кто-нибудь примет всерьез всю эту собачью чушь?

Оба уставились друг на друга, словно боевые петухи, и готовы были сцепиться не на жизнь, а на смерть, но тут я во весь голос вскрикнул: «Тихо!» — и, когда оба обернулись ко мне, добавил уже спокойнее:

— Сядьте, вы, оба! Никогда в жизни не видел ничего более унизительного! Ведь вы взрослые люди! Либо ведите себя в моем доме прилично, либо я вас выставлю за дверь, и вам уже никогда не увидеть моего подноса!

— Извините меня, Уил, но этот тип вывел меня из себя! — с виноватым видом воскликнул Фаллон, опускаясь в кресло.

Холстед тоже сел и уставился ненавидящим взглядом на профессора, не произнося ни слова. Лицо Катрин побледнело, на щеках выступил румянец. Поджав губы, она некоторое время тоже молчала, бросая на мужа укоризненные взгляды, но наконец не выдержала:

— Прошу вас извинить нас, мистер Уил, — сказала она.

— Не следует извиняться за других, миссис Холстед, — холодно заметил я, — даже за своего, мужа. — Я подождал в надежде, что мистер Холстед выдавит из себя хоть словечко, но видя, что тот продолжает упрямствовать, обернулся к Фаллону:

— Должен заметить, профессор, что хотя меня и мало волнуют детали вашего профессионального спора, я был несколько удивлен услышанными здесь взаимными обвинениями.

— Не я начал эту свару, — кисло процедил профессор..

— Мне на это наплевать, — сказал я. — Поразительно совсем другое! Вы оба настолько увлечены своими грошовыми научными спорами, что забыли о том, что из-за этого проклятого подноса убили человека! Два трупа из-за круглого куска металла! Боже мой!

— Мне очень жаль, что мы произвели на вас впечатлений бессердечных людей, мистер Уил, — сказала Катрин Холстед. — Вас это, конечно же, не могло не шокировать.

— А что еще прикажете мне думать? Теперь слушайте меня внимательно, все! Похоже, что в этой странной игре у меня на руках главный козырь, а именно — этот чертовски важный поднос. Но пока я не узнаю, в какую игру мы играем, ни один из вас и краем глаза не увидит это сокровище. Я не намерен играть в кошки-мышки. Что скажете, Фаллон?

— Ладно, договорились, — проворчал неохотно профессор.— Я скажу вам все, что вам интересно будет узнать, но только с глазу на глаз, без Холстеда.

— Это исключено, — сказал я. — Вы скажете мне все, что вам известно, здесь, в присутствии остальных участников игры. И вы тоже, Холстед!

— Это чудовищно! — дрожа от ярости, прохрипел Холстед. — Вы вынуждаете меня раскрыть результаты моего многолетнего труда этому шарлатану!

— Либо вы согласитесь с моими условиями, либо покинете мой дом. Двери открыты, я никого не удерживаю, — твердо заявил я. — Но если вы уйдете, поднос достанется Фаллону.

Холстед вцепился в подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев, и прикусил губу. Решение за него приняла жена.

— Мы согласны с вашими условиями, — твердо заявила она. — Мы остаемся. И не смотри на меня так, Пол, я знаю, что делаю!

— Что скажете, Фаллон? — спросил я профессора.

— Похоже, у меня нет иного выхода, — улыбнулся он. — Холстед говорит о годах исследований- Я тоже отдал этому вопросу несколько лет жизни. Не удивлюсь, если окажется, что мы, оба исчерпывающим образом изучили эту проблему. Сомневаюсь, что мой оппонент обладает большей информацией, чем я, перерывший все архивы музеев Европы.

— Уж не думаете ли вы, профессор, что мозги есть только у вас? — съязвил Холстед.

— Прекратите немедленно! — оборвал его я. — Играть будем по моим правилам, так что воздержитесь от колкостей и говорите по существу дела. Надеюсь, вы меня поняли?

— Должен вам признаться, Уил, — сказал Фаллон, — вы удивили меня. После первой нашей встречи я не был о вас столь высокого мнения, как теперь.

— Порой я и сам удивляюсь своим поступкам, — усмехнулся я, недоумевая, куда подевался серенький человечек.

Это была удивительная, невероятная, прямо-таки умопомрачительная история, в которую я ни за что бы не поверил, если бы не странная фотография в моей фотолаборатории. Однако Фаллон принял ее всерьез, а он был вовсе не дурак, и Холстед тоже, хотя за адекватность его восприятия действительности я бы не поручился.

Твердо решив пресекать малейшую попытку ученых мужей облить друг друга грязью, я взял бразды правления в свои руки. Ни Фаллону, ни Холстеду не хотелось потерять шанс заполучить заветный поднос, так что им пришлось примириться со всеми моими жесткими требованиями, а я извлекал из своего положения максимальную выгоду.

Начать повествование я предложил Фаллону, поскольку он производил впечатление рассудительного и уравновешенного человека. Потеребив мочку уха, профессор положил на стол свои худые руки и со вздохом произнес:

— Как вам известно, я работаю главным образом в Мексике. Вам что-нибудь известно о народе майя?

Я покачал головой — профессор язвительно усмехнулся и продолжал:

— Что ж, это даже облегчит мою задачу. То, что я сейчас расскажу вам, на первый взгляд, не имеет к майя никакого отношения. В процессе своих исследований я несколько раз столкнулся с упоминаниями о семье де Виверо из Мексики: она восходила к старинному испанскому роду, один из представителей которого, Хайме де Виверо, основатель мексиканской ветви, добился значительного положения в обществе после ухода со сцены Кортеса[3]. Хайме оставил своим потомкам огромное состояние, они стали богатыми землевладельцами, прибрали к своим рукам рудники и шахты, и в конце концов семья де Виверо вошла в число самых крупных и влиятельных семей в Мексике.

Благополучие простых людей мало волновало де Виверо, львиную долю своего богатства они получили за счет гнувших на них спину крестьян. Когда в 1863 году французы посадили на престол эрцгерцога Максимилиана Габсбурга, провозгласив в Мексике империю, де Виверо имели неосторожность поддержать неудачливого монарха. Это была их первая роковая ошибка, потому что Максимилиан не удержался долго на троне. Затем последовала череда новых диктаторов и бунтов, и всякий раз де Виверо ставили не на ту лошадь. За сто лет семья была истреблена, и теперь уже не осталось в живых ни одного из представителей этого знатного когда-то рода. Тебе не попадался след хотя бы одного живого де Виверо? — покосился профессор на своего горе-ученика.