Прибежали в Новгород изгнанные Чермным из киевских уделов двоюродные братья князя Мстислава — Ростислав Рюрикович и Мстислав Романович. И воззвали о помощи.

Пока был жив князь Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, двоюродные братья не часто вспоминали о существовании князя Мстислава. Да и Чермный вел себя не так нагло, сдерживаемый владимирской военной мощью. Но теперь Мстислав Мстиславич, слушая жалобы двоюродных братьев, неожиданно для себя осознал, что обращаются они к нему не только как к сильному князю новгородскому, не только отдают дань уважения его воинской удачливости и храбрости, — они прибегли к нему как к единственной и последней надежде на справедливость, как к печальнику по всей земле русской.

А ведь он всегда верил в свое высокое предназначение, верил даже тогда, когда жил сонной и тихой жизнью в захолустном Торопце, и даже еще раньше, много раньше! От отца, наверное, передалось. Вот почему новгородские дела стали как-то скучны Мстиславу Мстиславичу — его звало другое поприще. Это не обиженные князья искали у него защиты — это вся русская земля просила: приди, усмири супостатов, дай справедливый порядок и встань князем над другими князьями!

Дело было, конечно, не только в том, чтобы отомстить Чермному и восстановить права Мономаховичей. Если этого не понимали Мстислав Романович и Ростислав Рюрикович, желавшие лишь вернуть свои города, если этого не понимал даже такой умный человек, как новгородский посадник Твердислав, для которого за Торжком, Луками и Псковом земли как бы и не существовало, то Мстислав Мстиславич знал это отчетливо. Ясно было ему и то, что без новгородской поддержки столь великую задачу — наведение порядка на Руси — не выполнить, даже если и будут помогать ему всегдашняя удача и звонкая слава храбреца. Он отослал в Смоленск двоюродных братьев, пообещал им вскоре прийти с войском и потом совместно двинуться на Киев. Осталось лишь уговорить Новгород.

Но здесь все было не просто. Начиналось лето и вместе с ним — многочисленные заботы горожан. Тут и покосы, чтобы успеть на зиму наготовить сена для лошадей и скота. И промыслы разные в самом разгаре — пасечный ли, кузнечный ли, гончарный. Тут и строительство повсеместное — в городских слободах многие дома сгорели засушливой весной, и теперь надо было спешить отстраиваться жителям, потому что коротко новгородское лето. Одним словом, чтобы отвлечь граждан от их неотложных хозяйственных дел, заставить идти воевать в далекие земли, где еще неизвестно — то ли с добычей вернешься, то ли голову сложишь, — о, для этого надо было найти веские причины. Зимой, к примеру, таких причин искать не надо — зимой у горожанина жизнь скучная, и в поход за добычей он поднимается легко и охотно. Сейчас же — пойди подними их. А поднимать надо. Вот и призвал Мстислав Мстиславич на помощь посадника.

— Скажи-ка мне, посадник, — Мстислав Мстиславич обернулся и посмотрел Твердиславу прямо в глаза, — не из тщеславия тебя спрашиваю, не сладких речей жду. Честно скажи — хорошо ли служил я Новгороду все эти годы? Довольны ли новгородцы, что меня на стол позвали?

— Да что говорить, княже, — тут уже Твердиславу пришла очередь смутиться, — лучше князя, чем ты, у нас и не было. Знаешь ведь, люди какие у нас. То им одно не нравится, то другое. А ты, княже, вроде всем угодил. За лесть не сочти, а — любят тебя.

— А коли так, пусть и мне послужат. В три дня войско надо собрать, и не только людей, но и припасов чтобы было достаточно. До Киева путь далекий, а села по дороге грабить не позволю. Чермный обиду не мне нанес — всему племени Мономахову. И помочь мне — для Новгорода дело святое!

Твердислав медлил с ответом. Казалось, его одолевают какие-то сомнения. Сидел в задумчивости, разглаживая рукой седоватые усы. Наконец, кончив раздумывать, сказал:

— Вече надо собирать, княже. Без веча не обойтись.

— Это — само собой. Я готов. Давай, посадник, пойдем прямо сейчас. Сразу все и решим.

— Нет, княже, — улыбнулся Твердислав. — Надо не так. Сейчас уж за полдень перевалило, пока народ соберем — близко будет к вечеру. Пошумят, руками помашут — приговорят поход на Киев, это не сомневайся. А потом по домам разойдутся да за ночь и передумают. Дела ведь у всех! Не сердись, княже, но когда сядет человек к жене под бочок да на детишек своих посмотрит — тут ему в родном доме глиняный горшок дороже покажется всей чести Мономаховичей! Говорю как есть, княже. — Твердислав с хитрецой во взгляде — не наговорил ли лишнего? — встал перед князем и продолжил: — Не знаешь ты, что ли, княже, новгородцев наших? Их теплыми надо брать, прямо со сна. Пока они не очухались. Завтра рано утром в колокол ударим — тут же и собираться начнем. К вечеру много чего уже готово будет. Начатого не бросят. А я нынче, пока время есть, зайду кое к кому, поговорю. Старост надо предупредить. Да мало ли!

Посадник низко поклонился князю Мстиславу.

— Теперь отпусти меня, княже. Пойду.

— Иди. Завтра чуть свет — на Ярослава дворе буду ждать. Гляди — не опаздывай, — сказал князь. И, когда посадник уже собирался выходить, снова окликнул его: — Твердислав!

Тот остановился возле двери, обернулся всем телом.

— Что прикажешь, княже?

— Ты сам тоже готовься. Пойдешь со мной.

— А как же иначе? Пойду обязательно. — Твердислав посмотрел на князя с лукавой улыбкой. — Без меня в походе с новгородцами трудно управиться будет!

На том и расстались князь с посадником. В этот день Мстислав Мстиславич пребывал в прекрасном расположении духа. Собрал свою старшую дружину в дворцовой гриднице и устроил небольшое застолье, которого никто не ждал. За столом и объявил удивленным дружинникам о предстоящей войне. Весть была встречена с радостью. Среди дружинников немало еще оставалось тех, кто вместе с Мстиславом Мстиславичем оборонял от Чермного город Торческ — и в их сердцах тоже не истлела еще давняя обида. Не сомневался князь Мстислав, что дружина его последует беспрекословно туда, куда он прикажет, но радость, которая зажглась в глазах старых воинов, была ему особенно приятна. И хотя все шло так, как и должно было идти, он готов был посчитать эту радость добрым знаком при начале столь важного дела.

Дружине собраться в поход было нетрудно. Брони и шлемы после прежних битв исправлены и вычищены до блеска, кони сыты и ухоженны, оружие наточено и пригнано по руке. Самое основное дело для дружинника — война! Семья, дети, хозяйство — пусть этим бабы занимаются да рабы под их началом. Мало рабов — еще добудем, пригоним, кого — на продажу, кого — в хозяйстве пристроить, чтоб работал. Веди нас, князь Мстислав!

Проще всех, наверное, было собраться Никите. Он так и не удосужился обзавестись семьей за все время пребывания в родном городе, несмотря на все старания дяди и тетки. Приказать жениться Никите дядя Михаил не мог — не отец все-таки, а сам Никита настолько был увлечен службой у князя, что не до женитьбы ему было. Мстислав Мстиславич сделал его своим меченошей, а значит — от Никиты требовалось все время находиться рядом с князем и ждать его поручений. И конечно, во всех походах сопровождать Мстислава Мстиславича, оберегать его по возможности от разных неприятностей, вроде стрелы, сулицы или удара мечом. В любом бою князь Мстислав желал быть первым, и работы Никите хватало. Но эту работу свою он любил и считал ее Божьим благословением для себя — ни в одной схватке с врагом не был даже легко ранен! Мстиславу Мстиславичу — и то однажды камень, пущенный со стены, сильно расшиб плечо. Так расшиб, что даже хотели снимать осаду — несколько дней князь лежал в шатре, не в силах двинуть рукой. А Никите — хоть бы царапина какая досталась. Неловко было раненому князю в глаза смотреть.

Не так уж часто и приходилось за эти годы вести оседлую городскую жизнь. Дом все же Никита построил — через уговоры дяди Михаила и с его помощью. Не на том месте, где когда-то стоял дом Олексы Сбыславича, а возле дядиного дома, на его обширном подворье. Там и завелось у Никиты нечто вроде хозяйства — было и куда коня поставить, и где поесть, и где голову приклонить. В доме, кроме Никиты, проживала прислуга, из пленных, взятых в походе на Медвежью Голову, — старик, следивший за конюшней, и молодая женщина по имени Лайна, уже немного говорившая по-русски. Старик-то вообще не разговаривал. Эту Лайну Никита даже и не считал рабыней — он ее не в полон взял, а просто подобрал из жалости. Нашел ее в разграбленной и сожженной деревне — в погребе, где она, прижимая к себе закутанного в телячью шкуру ребеночка, пряталась от распаленных победой новгородцев. А к Никите отнеслась почему-то не как к насильнику — рассмотрела его, успокоилась, вздохнула и покорно пошла за ним. Так и привез ее Никита в Новгород. Ребеночек у Лайны вскоре умер — совсем оказался маленьким, не старше месяца, и Никита сильно подозревал, что старый чудин порубил его мелко и скормил свиньям, но правды было не добиться ни от него, ни от нее. Что с них взять — язычники! А дальше Лайна повела себя так, как было для нее, некрещеной, самым естественным в ее нынешнем положении рабыни и добычи сильного воина — с большой охотой Никите отдалась, и с тех пор, когда он не звал ее к себе на ночь — а такое случалось весьма редко, — огорчалась и была уверена, что он ее за что-то наказывает. Никита привык к ней. Была она невысокого роста — на две головы ниже Никиты, беловолосая, широкая в бедрах, крепкая и сильная женщина, родившаяся и выросшая среди густых чудских лесов.