Странно, но когда Мстислав Мстиславич объявил о походе, Никита вместе с радостью ощутил и легкую грусть: мимолетно подумал о своей рабыне и о том, что больше ее не увидит никогда. И только после так же подумал про дядю Михаила и тетку Зиновию. И про Новгород. Никита понял, что начинается не просто война — начинается новый поворот судьбы князя Мстислава, а значит, и его судьбы тоже. Грусть быстро прошла. К такому повороту Никита в душе был давно готов.

Итак, получив от князя приказ к завтрашнему дню быть готовыми, дружинники не стали рассиживаться за столом, закончили трапезу, простились с князем и разошлись — собираться в поход. Никто и мысли не допускал о том, что завтрашнее вече может отказать Мстиславу Мстиславичу в новгородском ополчении. Начнутся сборы по всему городу. И уж дружине княжеской надо быть для всех примером — вид готовых к походу воинов заставит горожан шевелиться побыстрее. И дополнительно вдохновит их.

Никита поехал домой нарочно кружным путем, чтобы напоследок попрощаться с городом, — через Неревский конец, мимо той пристани — вымола, возле которой его когда-то искали и не смогли найти Мирошкиничевы слуги. Хотелось проехаться по знакомым улицам: завтра, может, уже не будет такой возможности. Дел навалится куча.

Пристань была на месте. Из-за сильно обмелевшего Волхова она казалась чересчур высокой на своих потемневших от времени и воды, вбитых в дно толстых сваях. Никита постоял немного, пытаясь воскресить в памяти тот мартовский вечер, рыщущих по берегу убийц, только что разграбивших его родной дом, и себя — сжавшегося в комок между наваленных беспорядочно бревен и всякого мусора. Несладко ему тогда пришлось, да и потом тоже. Но не отсюда ли началась та дорога, что привела его под руку князя Мстислава? Не здесь ли, ползая как уж между бревен и перевернутых долбленых лодок, он вытряс из души своей все ненужное, накопленное за годы беспечной жизни в родительском доме — лень, изнеженность, детскую доверчивость и боязнь неизведанного? Хоть кланяйся этой бесчувственной пристани: спасибо, что спасла, укрыла, оттолкнула от себя, как ладью по большой воде, — плыви! Кланяться, конечно, Никита не стал, бросил еще взгляд на прощанье и отправился теперь уже домой.

Мирошкиничам он так и не отомстил — не смог. Бывало, пытался растравить себя: нечего, мол, их жалеть, они бы тебя не пожалели, нельзя кровь отца оставлять неотмщенной! Но не мог себе представить, как это он взойдет в Мирошкиничевы палаты да и начнет рубить направо и налево — и правого и виноватого? Суда на них тоже было не найти: Олекса казнен по приказу великого князя, убил его, если правду говорить, Лазарь, боярин владимирский, — пойди найди его! А что Борис Мирошкинич навел убийцу на отца — тоже не докажешь, отопрется и свидетелей представит из своих прихвостней сколько угодно. А существо — что ж, имущества какая-то часть была, оказывается, роздана новгородцам, и нашлось много таких, которые захотели взять! Основное, конечно, прибрали к рукам Мирошкиничи, но и другие тоже брали — о том есть записи: кто, чего и сколько. А ведь Олекса был в городе человек уважаемый, и память о нем хорошая осталась, Никита это знал! И что теперь ему было — со всеми теми, кто посуду да старые порты по домам растащил, сражаться? Да пропади они пропадом! А Борис Мирошкинич от греха подальше, когда узнал о приезде Никиты, из Новгорода убрался с женой и детьми. Отсиделся в дальнем своем селе, потом узнал, что при князе Мстиславе никому голов не рубят и в яму не сажают за старые грехи, — и вернулся. Живет, богатеет. И родственники его, Евстрат, например, с сыном Луготой — переветники оба, хотели, чтобы Новгород под великим князем был, — ничего, живут себе! Лугота, пес, при встречах редких на улицах хоть и отворачивается, да с ухмылкой: что, взял, Олексич? Попробуй-ка заруби его! Судить будут, и князь Мстислав не заступится, нет у него права городскому суду приказывать. Так Никита и угас. Брал бы их всех сатана, Мирошкиничей. Авось когда-нибудь удобный случай подвернется, встретятся они ему на узкой дорожке!

Возвращался Никита из Неревского конца домой тем же кружным путем, теперь — чтобы не ехать мимо Мирошкиничева двора. Вот впереди завиднелся знакомый куполок церкви Власия, вот уж дядин двор, и ворота открыты гостеприимно, вот и свое крылечко. Раб, старый чудин, стоит уже наготове — принимать поводья, вести коня. Вот и рабынюшка вышла на крылечко, стоит покорно и не улыбается совсем, лицо даже строгое, но приглядишься — вся будто светится. Приехал хозяин и повелитель! И больше у женщины в жизни радости нет никакой и не должно быть.

Но сначала Никита прошел к дяде Михаилу в дом — надо было предупредить о завтрашнем вече, о походе, урядиться — сколько чего брать в дорогу. И припасы в кладовых, и телега с лошадьми, которую Никита должен был поставить в обоз, — все принадлежало дяде, и хотя Никита всем мог распоряжаться свободно, все же без совета с ним этого делать не следовало.

Удивительно — и дядя, и тетка Зиновия, оказывается, уже про все знали! Откуда? Про то еще в городе никто не знает, князь лишь своей дружине доверил! Твердислав сказал? Нет, посадника дядя Михаил нынче не видел, да и давно уже не встречались. А откуда узнали? Да как — откуда? Весь город только об этом и говорит! В торгу сегодня на оружие да на брони разные цена прямо подскочила! И не только на оружие. На хлеб, на рыбу сушеную, мед, сало. Бабы уж голосят по дворам — неужели Никита, проезжая по городу, не слыхал? Да как-то не прислушивался. И зря, выходит, не обращал внимания на бабий вой. Ему-то, княжескому мечнику, сам Бог велел ухо держать востро, принюхиваться — откуда ветер дует и что с собой несет. Выходит — в Новгороде уже знают все? Выходит — так. И чего теперь от завтрашнего веча приходится ожидать? Этого никто не знает, и даже те новгородцы, что сегодня спешно покупали в торгу оружие и запасы еды в дорогу, и те наверняка не смогли бы сказать, что им завтра придет в голову кричать на городском вече.

Расстроенный Никита от ужина в дядином доме отказался, чем огорчил тетку Зиновию едва не до слез. Отговорился тем, что, наверное, надо ехать к князю Мстиславу — предупредить его. Так и решил сделать.

Но когда шел в конюшню, мимо своего крыльца, посмотрел на рабынюшку, что стояла и ждала его. Подумал, что ненадолго может зайти. Просто посидеть в прохладе, попить холодного квасу прямо из запотевшей крыницы, которую Лайна сразу подаст с поклоном. И еще Никите захотелось к ней прикоснуться — пока без вожделения плотского, а так — душевно, ласково. Все же предстояла с ней разлука.

Он зашел в дом, сел на лавку возле маленького окошка — и женщина тут же сняла с него сапоги, да так быстро и по-домашнему умело, что у Никиты не нашлось ни сил, ни желания этому противиться. От Лайны, от ее волос шел знакомый сладковато-пряный запах, и от этого запаха не хотелось никуда уходить. Никита расслабился и сидел, думая, что к князю, наверное, ехать не нужно: раз весь город говорит о предстоящем походе, то Мстиславу Мстиславичу, наверное, уже об этом известно. Он что велел? Собираться и быть готовым. Увидит Никиту — еще рассерчает: почему приказа не выполняешь? Вот и не поеду никуда, буду собираться, подумал Никита. Много нужно сделать. Оружие, правда, всегда у него в порядке. Одежда, брони — тоже. Лайна в этом толк понимает, следит, чтобы ее воин и повелитель всегда был готов — на коня и в бой. Воинственного племени дочь! Не то что иные новгородские хозяйки: засунут мужнину сбрую куда-нибудь подальше, под ногами бы не валялась, не мешала хозяйничать и детишки бы не порезались, играючи, — так и сами ее потом найти не могут Так Никита представлял себе семейную жизнь.

Он подумал еще, что телега с какими нужно припасами завтра будет готова — дядя Михаил позаботится, чтобы племянник в походе не голодал и не мерз. Значит, и это, считай, сделано. И из всех занятий, которым можно было посвятить нынешний, может быть, последний спокойный вечер, кроме Лайны да еще, пожалуй, ужина, ему ничего на ум не приходило.