Дальше следовал душераздирающий рассказ о том, как наш герой из кухонных кастрюль (ну, или чего-то такого) сотворил чудо-агрегат — а гадкие соседи-стукачи, разумеется, заподозрили неладное и принялись бомбардировать анонимками Комитет Государственной Безопасности, от чего приходилось при каждом звонке в дверь разбирать пространственную машину снова на кастрюли, а затем опять собирать — написал на стене своей квартиры нецензурное послание в адрес коммунистического строя, выкурил папиросу «Беломорканал» (других, якобы, там нет), смачно плюнул с балкона на всю советскую власть, залез в железный гроб (он так и сказал «железный гроб», что нас с Никитой чрезвычайно порадовало — значит, мысль наша двигалась в верном направлении) и…

— И вот то ли умер, то ли переместился в рай, — попытался пошутить Иващенко.

Шутка, надо сказать, не прошла. При слове «рай» аудитория как-то напряглась и поёжилась. Ну ещё бы, называть всю эту окружающую срань раем! На такое даже самые беспредельные либералы-западники не решались.

— Сразу скажу, — сообщил Иващенко, — что здесь меня встретили чрезвычайно тепло. Правда, господа из соответствующих органов — друзья, вы не поверите, какое блаженство произносить вслух слово «господа»! — попытались меня несколько ограничить в перемещениях. Я был категорически против. Не для того я сюда убегал, чтобы сидеть по подвалам да бункерам, пусть и оборудованным по последнему слову техники. Я стремился к людям, в самую гущу жизни, поэтому настойчиво стал проситься на преподавательскую работу по физико-математическому профилю. Сейчас, когда такую возможность мне предоставили, я просто счастлив.

Бывает же такое: с виду человек вполне тебе симпатичен. Увидев этого добродушного беженца, в первую минуту я подумал, что даже не отказался бы выпить с ним, присядь он за мой столик где-нибудь в «Прожекторе перестройки». В нём есть стать, порода какая-то особая. У него глаза блестят интересно. Но едва такой симпатичный человек начинает говорить, как понимаешь, что перед тобой подлый и гадкий враг. Что никакого согласия между ним и тобой не возможно во веки вечные. Что на таких глупых людях, наивно сопоставивших свой ограниченный индивидуальный опыт с мировой историей, сделавших из этого сопоставления примитивные выводы и восставших против самого главного, стержневого стремления человека — стремления к справедливости — и распространяет свою вонючую длань по эту и, оказывается, ещё и ту сторону бытия омерзительно-алчный капитализм. Я давал себе зарок просидеть всё время, сколько бы эта встреча ни длилась, молча, но котелок с первых же минут принялся закипать.

Первый же вопрос, который задали Иващенко, более всего интересовал и меня. Дедок-профессор, сидевший в первых рядах, сугубо практично поинтересовался:

— Разрешите узнать, милостивый государь, что же произошло с вашими разработками по теории и практике перемещения в параллельные вселенные. Это же очень интересно. Наверняка вы как-то фиксировали свои достижения и находки. Случайно, не собираетесь заниматься тем же у нас в институте?

— Вы знаете, — немного стушевался перебежчик, — все эти сведения, все эти научные данные являются здесь государственной тайной. Я дал подписку об их неразглашении. По большому счёту Российскому государству они не нужны, этими знаниями соответствующие учреждения и структуры обладают. Что касается меня лично, то да, было бы интересно продолжить разработки в этом направлении, заняться кроме пространственных вопросов вопросами времени, к примеру, и, может быть, я когда-нибудь ко всему этому вернусь. Пока же, увы, я вынужден взяться за более локальные проблемы. Всё же вы должны понимать, что со стороны официальных властей России ко мне ещё существует некоторое недоверие. Представьте себе, они даже проверяли абсурдную версию, а не засланный ли я казачок, так что мне в какой-то степени ещё предстоит доказать свою лояльность к этой общественно-политической системе, хотя доказывать на самом деле нечего. Но вот так всё, так. Я отношусь ко всему с пониманием, я был готов к этому и, более того, я вполне мог бы продолжить мои разработки и здесь, но где-то в закрытом институте, что меня категорически не устраивало. Я хочу жить настоящей, полнокровной жизнью. Только ради этого я сюда и перемещался.

— В Союзе у вас кто-нибудь остался? — спросил женский голос. — Семья, дети?

Вопрос тоже оказался не совсем тем, что хотел бы услышать Иващенко. Несмотря на все его широкие жесты.

— Я был женат некоторое время тому назад. У нас родился сын, но через десять лет брака мы с женой, мягко говоря, охладели друг к другу и развелись. Она тоже учёный, ей предложили место в одном из научных центров в США, она зачем-то согласилась и вместе с ребёнком — сейчас ему уже семнадцать — уехала работать в разрушенную ядерной войной, умирающую Америку. К сожалению, я не смог её удержать. Последние несколько лет мы не общались.

— Им ничего не будет за то, что вы бежали из Союза? — поинтересовался тот же сердобольный голос.

— Кто его знает?! По крайней мере, надеюсь, что всё обойдётся. Хотя… Коммунисты — это законченные изверги, они на всё способны. Но я отгоняю от себя плохие мысли: мы с супругой слишком давно не общались, чтобы она могла быть им интересна с каких-то там аспектов государственной безопасности. Гораздо сильнее меня волнует здоровье моего сына. В Штатах, точнее, в том, что от них осталось, до сих пор жуткая радиоактивная обстановка. Дикие мутации. Об этом официально не говорят, но до меня доходили слухи и даже фотографии тех ужасающих существ, в которых превращаются там люди. Сложите воедино все фантастические произведения о последствиях ядерной войны — и вы получите объективную картину этого чудовищного коммунистического преступления.

«Подлая ложь!» — хотел крикнуть я в это мгновение. — «Где доказательства? Нелепые слухи да картинки, скроенные в Фотошопе — вот и вся твоя аргументация?!» — но неимоверным усилием воли сдержался.

— А что вообще представляет собой этот коммунизм? — задавал предателю-перебежчику вопрос мужчина средних лет. — Я имею в виду, с экономической точки зрения. Как он выглядит на самом деле? В тех телевизионных репортажах из Союза, что мы видим, он предстаёт, честно говоря, весьма соблазнительно: отсутствие денег, всесторонняя социальная поддержка.

— О, все эти репортажи — сущая профанация! — воскликнул Иващенко. — Не верьте ни единому слову. Деньги-то коммуняки отменили, правда, не везде, зато людям приходится жить впроголодь. По сути, это та же самая карточная система. Больше определённого набора продуктов или каких-то других товаров в одни руки взять нельзя.

Вот тут уж я не выдержал.

— А зачем больше-то? — крикнул с места. — Все получают по потребностям.

— Зачем больше? — усмехнулся бородач. — Ну, а вдруг вы захотите чего-то оригинального. Немного разнообразить этот унылый продуктовый паёк. Съесть, скажем, не два яйца, а четыре, выпить не бутылку пива, а три. Душа, знаете ли, требует разнообразия.

— Думаете, вы здесь будете есть и пить всласть? — снова подал я голос. — На ту зарплату, что получают институтские преподаватели, можно только штаны поддерживать. Подождите, вы ещё вспомните эту так называемую карточную систему добрым словом.

И народ, я видел, понимал моё негодование. Десятки глаз, устремившиеся в мою сторону, искрились сочувствием. Они же всей шкурой, эти униженные капиталистическим режимом институтские таланты, успели за последние десятилетия прочувствовать собственную никчемность. Осознать ту ничтожную обслуживающую роль, которую отводили им на собственном празднике жизни капиталюги.

— Вы знаете, — поднялся ещё один дедок, — я в продолжение вот этого скепсиса, который прозвучал сейчас из уст молодого человека, хочу вот о чём вас спросить. Или даже не спросить. Право слово, на мою реплику, пожалуй, и не стоит давать ответ. Дело в том, что, несмотря на все те ужасы, о которых вы нам рассказываете и в правдивости которых лично я не сомневаюсь, всё же та система, которая сложилась в реальности, откуда вы к нам прибыли, она для многих выглядит чрезвычайно привлекательно.