— Вы правы, вы правы, — мудро и печально кивал Иващенко. — К сожалению, это так. Заблуждающихся людей хватает.

— Согласитесь: при всей своей лживости коммунистическая идеология апеллирует к гораздо более значимым человеческим ценностям, чем идеология капиталистическая. При капитализме мы сами, порой откровенно блуждая впотьмах и натыкаясь на шипы цинизма, вынуждены находить или даже рождать в себе заново такие понятия, как справедливость, гуманизм, милосердие. Тогда как коммунизм поднимает их на щит и, быть может, неумело, но всё же настойчиво призывает нас им соответствовать.

— Вот здесь я уже не могу с вами согласиться, — отвечал перебежчик. — Что лучше: жить в циничной, но честной реальности, которая чётко говорит нам, что природа человека такова и нам никогда её не исправить, или в слащавой, заманивающей благостными посылами, будоражащей волнующими образами, но насквозь лживой тюрьме? Я выбираю первое.

— Да не жили вы в этой честной реальности! — снова не сдержался и крикнул я. — О чём вы вообще рассуждаете? Вы взвоете здесь через год.

Люди одобряюще зашевелились, кто-то даже негромко зааплодировал. Нет, подлые агитаторы мракобесия, никогда вам нас не одолеть! Потому что народ с нами. Пусть сознание у него изнасиловано и порабощено, но душой он всегда к справедливости потянется.

— Вы, молодой человек, так активно отпускаете в мой адрес колкие реплики, — улыбался мне Иващенко, — что я уже начинаю подумывать, будто партийные органы вас вслед за мной из Союза прислали!

Мой дорогой народ, лишь секунду назад бывший на моей стороне, тут же меня предал и засмеялся этой дебильной шутке.

Впрочем, про партийные органы, дядя, ты, пожалуй, прямо в корень зришь.

Я поднялся с места.

— Не знаю, для чего вы решили выступить добровольным агентом нашей недоразвитой и продажной власти, — заговорил я, пытаясь удержать пылающий в груди огонь и не броситься на этого провокатора с кулаками, — но как человек образованный и, как я погляжу, смелый, вы должны найти в себе мужество посмотреть фактам в лицо.

— Каким именно фактам? — раздражённо перебил меня Иващенко.

— Фактам, которые вы излагаете, — продолжал я. — Вся ваша обида на коммунистический строй, с которой вы тут так эмоционально и витиевато с нами делитесь, она, знаете ли, детская какая-то. Вот там мне конфетку не дали, вот здесь лишнюю бутылку пива отобрали. Давайте сопоставим наши миры, наши политические формации сугубо по математическим выкладкам: кто впереди по научно-техническому прогрессу, по медицинскому обслуживанию, по образованию, по социальной защищённости, да и по всему остальному.

— Ну давайте, давайте, — с кривой ухмылкой продолжал язвить недовольный бородач.

— Вот вы в начале вашего выступления рассказали о том, как было открыто существование параллельных вселенных. Из ваших слов следует, что открыто оно было советскими учёными. Я правильно понимаю?

— Да, это они открыли, — согласился Иващенко. — Позвольте, так кто же говорит, что коммунисты не уделяют внимание науке? Они уделяют, ещё как, только всё это делается исключительно в захватнических интересах.

— Так дело в том, — не давал я ему перехватить инициативу, — что здесь, в России, преподносят это открытие как наше собственное. Якобы это мы окно прорубили в Советский Союз, а не они к нам. Вы хотели прорваться в честный мир, так вот вам первое же разочарование: наша страна от начала до конца скроена изо лжи. Никогда российские учёные не могли сделать такое открытие, потому что вся российская наука находится в жопе. Одно название только осталось.

— Ну нет, это вы перегибаете палку… — отчаянно мотал головой герой-перебежчик.

— Дальше: медицинское обслуживание и образование. Тут и сравнивать нечего. Вы говорите: несмотря на то, что репрессировали моих родителей, я сумел получить хорошее образование. Да, там, в Союзе, это возможно. Репрессированы твои родители, пьют ли они безбожно, или их вообще никогда не было — тебя обучат в школе, ты поступишь в институт, ты станешь образованным человеком. Здесь же если у твоих родителей нет средств на твоё обучение, то дорога тебе только в обслугу. Официант, уборщица, дворник, грузчик — вот всё, на что ты можешь рассчитывать. То же самое с медициной: есть деньги — будешь здоровым, нет — подыхай. Никому ты на хрен не нужен.

— Не преувеличивайте! — кривился Иващенко.

— Надеюсь, о том, что социальная защищённость в Союзе на порядок выше, вы и сами догадываетесь. Кто бы ты ни был, хоть последний кусок дерьма, тебя всё равно не бросят. Будут лечить, исправлять, улучшать, делать всё, чтобы ты вписался со всей своей гнилой натурой в гармоничное советское общество. Здесь же никому ни до кого нет дела. Здоров ты или болен, живёшь или давным-давно умер — всем насрать, просто-напросто насрать. Здесь научили людей ненавидеть друг друга, вся философия жизни строится на этом. Не дай бог, ты протянешь руку помощи ближнему — значит ты лох и неудачник. Здесь общество пожирает само себя. И во всём виновата система: создавшим её кажется, что они подчинили себе большинство и эксплуатируют его в своих интересах, но такое невозможно, не может одна часть компьютерной системы наживаться на другой. Компьютер перегорит, сдохнет. А общество — это та же самая компьютерная система. Гибнет одна часть — погибнет всё остальное.

— Ну а вы-то хоть кому-нибудь руку помощи протянули? — спросил вдруг меня провокатор. Сложив руки на груди, он взирал на меня сейчас как древнегреческий мудрец на своих современных интерпретаторов, которые присобачили к его учению какие-то невероятные домыслы.

— Ну а самое главное заключается в том, — проигнорировал я этот выпад, — что вы просто предали свою Родину. Родину, которую вы якобы любили.

— Я продолжаю её любить! — воскликнул Иващенко.

— Тогда вы наверняка знаете строку из старой советской песни. «Не отрекаются, любя!» — вот как она звучит. Вы думаете, вас встретят здесь как героя и будут носить на руках за этот якобы подвиг, который вы совершили? Ничего подобного! К вам будут относиться как к обыкновенному предателю.

— Я так понимаю, вы человек с ярко выраженными коммунистическими убеждениями, — бородач пытался реагировать на мою эскападу спокойно, хотя получалось у него это с трудом. — А раз так, то вы наверняка хотели бы эмигрировать в ваш вожделенный Советский Союз. Во-первых, я вам этого искренне желаю, а во-вторых, хочу спросить у вас: как вы будете называться в том случае, если у вас это когда-нибудь получится? Надо полагать, вы тоже предадите в таком случае Родину?

Я понял, что зря рассказывал ему всё это. Врагам нельзя ничего доказывать, с ними невозможно вступать в диалог. Если ты это сделал, червоточина, которая гнездится в нём, переберётся к тебе. Диалог — это путь к поражению. Врага можно только уничтожать. Решительно и беспощадно.

— То, что вокруг — это не моя Родина, — зачем-то ответил я ему, усаживаясь на стул.

— Позвольте, молодой человек! — вдруг подал голос сидевший рядом с провокатором Иващенко ректор института. — А вы, собственно, кто такой? Я что-то вас не помню.

Пару мгновений я лихорадочно подбирал ответ, а потом вдруг расслабился. Что они мне сделать могут?

— Значит, на пенсию пора, — ответил ректору.

Тот смутился, публика как-то напряжённо — не дай бог, начальник заметит — хохотнула. Ректор судорожно сквозь стёклышки очков вглядывался в меня, словно действительно усомнился в своей памяти и удивлялся тому, как же так получилось, что он забыл имя, фамилию и даже внешние данные одного из своих сотрудников. В это мгновение — на мою, да и на ректора тоже радость — перебежчику снова задали вопрос. Его просили поподробнее рассказать о подавлении личности в СССР и о зверствах коммунистов. Внимание публики переключилось на Иващенко — вновь почувствовав себя в своей стихии, тот принялся красочно живописать побасёнки о советских тюрьмах и концентрационных лагерях.

— Сопротивление советскому режиму существует во всех возрастных, социальных и профессиональных группах. Лидеры коммунистов это отчётливо осознают, их эта ситуация раздражает, бесит, и они всеми способами пытаются выявить инакомыслящих. Проверки на лояльность начинаются буквально с детского сада. Если ребёнок недостаточно громко кричит «Слава КПСС!», его ставят на медицинский учёт. Если он и через год не начинает кричать эту варварскую фразу громко, ему ставят диагноз — слабоумие. Соответственно, помещают в специальное образовательное учреждение. Дальше цепочка отсева продолжается в школах, училищах, институтах, в трудовых коллективах. Психические заболевания — самая распространённая форма борьбы с инакомыслящими в Союзе. Если у человека шизофрения или идиотизм, это означает лишь одно — его считают неблагонадёжным. Хотя, на самом деле, он может и не быть таковым. В обществе царит атмосфера стукачества, взаимного подозрения, элементарного недоверия. Все следят за всеми. Больше половины жителей Союза, а сейчас уже и всей остальной планеты, потому что вся она стала Советским Союзом, хотя бы раз сидели в тюрьме…