– Слушай, Аури, хватит наглеть, а? Я ведь и уйти могу.

– Уходи, – кивнул я.

Да черта с два! – прикрикнула Санчес, и вдруг подалась вперед, обня-ла меня за плечи, и, сев верхом, повалила, – и этого ты тоже не хочешь потому, что меня нет? – ее тело было объемным, гладким, упругим, и таким приятно теплым. На секунду мне захотелось сделать то, что она хочет, но вместо этого я сказал:

Именно.

– А зря, Аури. Я же есть! Я есть!

– Но мне неприятно думать, что ты где-то там. Быть может, нас разделя-ют тысячи километров. Я бы с радостью сделал это с тобой но именно с тобой. С тобой, а не с машиной. Так что отпусти!

– У, какой же ты сложный, – Санчес выпустила меня, и легла рядом со мной на песок, – пойду завтра к Калигуле.

– Иди.

Мы лежали на песке, и песок грел – я кожей чувствовал каждую песчин-ку, которых здесь миллионы! Теплые лучи пронзали нас, грея кожу и внут-ренности, и я думал о том, что это Солнце ничем не отличается от настоя-щего. Но настоящее Солнце – я ведь не видел его!

И может быть и Полинезия, и Самарканд, и Донецк – все это существу-ет лишь виртуально. Лишь в воображении того, кто написал все это. Что, если Земля мертва? Если там, за пределами наших квартир, лежит ледяная пустыня, где Солнце не греет, а жалит, и где среди голых камней не оста-лось ни единого намека на жизнь.

Интересно, какой сейчас год? спросил я, скорее у неба.

– Две тысячи восемьсот какой-то, – ответила Санчес, и замолчала.

– Две тысячи восемьсот?

– Ну да. Синтетизм наступил году наверное в две тысячи двухсотом, я родилась уже при синтетизме и ни разу в жизни не встречала юзера, жив-шего до синтетизма, а значит, сейчас не раньше две тысячи восьмисотых или девятисотых.

Или много позже. Ведь прогресс стал абсолютным, и дальше развиваться просто некуда. Понимаешь, в чем дело, Санчес – ведь могло пройти и десять миллионов лет. И пройдет еще сто миллионов – а мы ни о чем не узнаем.

– Люди теперь живут триста лет, и в двести девяносто молоды, как в шестьдесят.

– Мне, я думаю, лет тридцать пять. А тебе?

– Не хами, – Санчес отвесила мне подзатыльник, – а вообще-то, Аури, ну какая тебе разница – с машиной ты или со мной? Ведь машина передаст тебе ощущения от меня. От меня, и ни от кого другого!

– А как ты думаешь, Санчес, – говорить о сексе я не хотел, – кто всеми нами управляет?

Откуда мне знать?! Думаю, никто. Да и кто может?

– Мне кажется, есть избранные. Какие-нибудь модераторы и админы. И вот они, управляя всеми нами, греются на настоящем песке и любуются на настоящие Пирамиды. Наверное, им…

Им ужасно! Ведь они могут, например, утонуть вот в этой лагуне. А мы – не можем. Понимаешь: смерти нет!

– А я бы лучше умер – но хоть один раз по-настоящему.

– Так! – Санчес одним движением вскочила на корточки и встала, схва-тила меня за руку и заставила подняться, Аури, ты невыносим! И если так, я буду выбивать из тебя эту дурь.

– Каким образом, любопытно?

– Как? Я покажу тебе, как надо жить! Я тебя научу! Так что…

Не хочу я…

– А кто тебя спросит! Пошли на Арену?

– Да мне твоя Арена…

– Не отпирайся, – Санчес на секунду замерла, а глаза ее остекленели-влезла в меню. Она успела воскликнуть: «Я покажу тебе семь кругов Рая!», и вместе мы покинули Полинезию.

Культурную программу Санчес сочинила мгновенно, но этой програм-мы, я понял сразу, хватило бы на несколько недель. Она пообещала сводить меня на Арену, в Рай, в Ад (если я захочу), к Клеопатре, в церковь, на лите-ратурное моделирование, в мир снов, и еще Бог знает куда.

К чему мы и приступили немедленно.

На Арене решили драться три раунда и «без поддавков». Я на Арене был абсолютным новичком, Санчес же по трем видам боя рукопашному, хо-лодному и огнестрельному, балансировала на грани Первого Миллиона, и только по магии была не более чем в первых десяти-двадцати миллионах. Ее на Арене уважали, и почитали поединок с ней за честь, но Санчес сказа-ла, что сегодня она дерется со мной. В первом раунде она настроила себе од-ну, а мне три жизни, себя снарядила в самурайские доспехи и вооружилась катаной, а мне дала короткий лук и шпагу. Сражались мы не очень долго, и в первую жизнь я растратил все стрелы, но так и не смог ее достать, она же настигла меня и обезглавила. Во вторую жизнь я опять пытался ее подстре-лить, и, похоже, случайно, попал ей в бедро – в упор, что меня не спасло-она метнула катану, и отсекла мне руку. Наконец, в третью жизнь я сумел догнать ее, хромавшую и обессиленную, и вонзить шпагу ей в живот. А впрочем, мне так кажется, она просто поддалась.

Во втором раунде мы сидели в окопе, она с пулеметом, я с огнеметом, и косили наступавших ботов. Очереди разрывных пуль резали их тела на кус-ки, а под струей огнемета они и правда очень красиво горели. Наконец, кто-то забросил в наш окоп гранату, огнемет взорвался у меня в руках, и горел уже я. Правда, с выключенной болью это было даже красиво – смотреть на поле битвы сквозь огонь. Санчес, впрочем, перебила всех и одна.

Наконец, в третьем раунде Санчес, вооруженная силой огня, и я воору-женный силой холода, столкнулись с ядерным магом из Первой Тысячи, за пару минут уложившим нас обоих.

Но в целом бои на Арене мне очень понравились. А больше всего понра-вилась Санчес ловкая и бесстрашная, сильная, непобедимая. Она могла иногда увернуться от пули, и совершенно свободно владела искусством боя с мечом или без меча. Но даже тот ядерный маг не сравнился бы с ней во владении собственным телом. Я завидовал Санчес.

После Арены мы отправились в Рай, и долго лежали там в тени нежно-зе-леных незнакомых деревьев, и наслаждались блаженством. Принцип работы Рая я знал – здесь просто стимулировался центр удовольствий,и от того действительно становилось прекрасно. Чистое блаженство, без причины, без примеси, без сомнения и желания что-то делать еще. Разумом я уверял себя, что это отвратительно, и вспоминал тех крыс, но все равно продолжал нас-лаждаться. Впрочем, через пять часов нас изгнали из Рая, заявив, что мы мо-жем лежать тут вечно, и в конце концов умрем от голода или жажды.

– Ну что, Аури, скажи, что там здорово?

– Да уж, – вздохнул я, поняв, что пять часов моей жизни убиты не по-нятно, на что, пошли в Ад?

В Аду, в черной пустыне мертвых камней и огненных струй, стимулировал-ся центр страдания, и я разом испытывал страх, отчаяние, стыд, депрессию, ис-терику, ненависть, зависть, отвращение к себе и к миру, да еще и физическую боль. Санчес не выдержала в Аду и двадцать минут, я же терпел два часа. А вый-дя вслед за ней в город, я почувствовал, что в Ад стоит заходить снова и снова.

Город оказался Сан-Паулу двадцать второго века. Меня и правда окру-жали небоскребы по пятьсот этажей, светящиеся в небе вывески компью-терных корпораций – производителей виртуальной реальности, и далеко-далеко, между башен, поблескивало тусклое Солнце. Я и Санчес стояли в чистом, пустынном дворе, и перед нами была лестница, ведущая к окну на шестом этаже и надписи: «Молельный дом технотеистов».

– Пойдем? – спросила Санчес.

– Нет, не хочу. Сходи одна, а потом расскажешь. Я пока отключусь и пойду поем.

Еще час или два я сидел в квартире, уплетая виноградных улиток и пе-кинскую утку, и переваривал не столько еду, сколько впечатления.

Я помнил, как вонзил шпагу Санчес в живот, и как она замерла, выгнув-шись и закинув голову. Как у нее пошла кровь изо рта и носа, и как она упала к моим ногам. Она никогда не отключает боль. Она совершенна и умеет жить.

Санчес… Этот мир для нее. Она правит этим миром. А я – напротив, жерт-ва синтетизма. Но что делать – ведь в каждом обществе есть люди, не способ-ные жить по законам этого общества. Изгой, отшельник… И просто дурак!

Внезапно, я поймал себя на мысли, что хочу видеть Санчес здесь. Вот прямо здесь, на этой кровати. Хочу видеть ее такой, какой видел в Полине-зии – сильной, молодой, здоровой. Прекрасной и несовершенной. Наслаж-даться этим телом, таким объемным в моих руках, этой кожей, гладкой, крепкой и теплой. Живым теплом… Которого я не ощущал никогда.