Я выключил инфракрасное зрение и включил усилитель остаточного света. Темнота ночи пропиталась зернистой зеленью искусственно произведённых картинок. Я скользнул через забор и пробрался сквозь развесистые кусты в глубину сада. В тени высокой каменной стены я неподвижно застыл, прислушался, слегка прибавив слух на возможные реакции. Ничего.

Возможность отказаться от карманного фонарика – решающее преимущество для взломщика. Тем не менее, у меня был с собой фонарик, маленький, с лучом едва в палец толщиной, а кроме того, несколько подручных инструментов, которые нормальному человеку трудно раздобыть легальным способом и которые я при увольнении с активной службы, должно быть, забыл сдать. Вот и нашлось подходящее место для их применения.

Дома в Ирландии редко имеют веранды, поскольку погода по большей части то дождливая, то ветреная и на веранде нечего делать. Но что, как правило, есть в этих домах – так это вторая дверь на задней стороне; она ведёт из кухни в огород или в хозяйственный двор, посыпанный гравием. Такая задняя дверь была и в доме Бриджит, к ней вела дорожка, вдоль которой стояли мусорный бак и большие растения в кадушках. С виду эта дверь не представляла собой препятствия. Но вопрос состоял не в том, смогу ли я войти – уж это-то я смогу в любом случае; более того, я даже ощутил желание снова проломиться сквозь стену, – а в том, смогу ли я войти, не оставив следов.

Я метнулся через тощий газон и разросшуюся ботву овощных грядок, присел перед дверью на корточки и медленно повёл правой рукой вдоль косяка, прислушиваясь к восприятию прибора, встроенного в последнюю фалангу моего безымянного пальца и изначально задуманного для того, чтобы обнаруживать токовые контуры мин-ловушек. С таким же успехом он годился и для обнаружения охранных систем дома. Но здесь их не было. Я достал один из своих секретных маленьких инструментов, приступил с ним к замку и секунду спустя уже был внутри.

Я очутился на кухне, и пахло в ней странно: запах был застоявшийся, сладковатый и в то же время затхлый. Кухню не мешало бы проветрить, но я тихонько закрыл за собой дверь и осмотрелся, естественно, не включая света. В раковине стояла немытая посуда, чашки, тарелки, кастрюлька. Я ненадолго выключил усилитель остаточного света и заглянул в холодильник. Початая бутылка молока, на маленьком подносе сохло несколько ломтиков колбасы. Всё это не походило на то, чтобы кто-то основательно собирался в долгую поездку. Я закрыл дверцу холодильника и продолжал осмотр. Проверка мусорного ведра под раковиной потребовала недолгого включения карманного фонарика, и после этого мне стало хотя бы ясно, откуда шли эти запахи.

Я продолжил свой путь в гостиную. Я не знал точно, чего я ищу. Какую-нибудь подсказку. Следы борьбы, может быть. Но уютно обставленная гостиная имела прибранный вид. Диван со взбитыми подушками. Телевизор, включённый standby на ожидание сигнала. Стеллаж с книгами, комнатными цветами и коллекцией маленьких керамических ваз. Я спросил себя, побывала ли уже в доме полиция или удовольствовалась тем, что опросила соседей и знакомых. В инфракрасной области, по крайней мере, всё было темно, никто не оставил никаких следов.

Под лестницей, ведущей на верхний этаж, стоял небольшой секретер, на котором стопкой лежали письма и другие бумаги. Место было такое укромное, что я мог воспользоваться карманным фонариком, не опасаясь, что его свет заметят снаружи, но я обнаружил лишь обычные в домашнем хозяйстве счета – ничего, что могло бы насторожить. Но кое-что всё же вызвало мой интерес, предмет, который не бросился мне в глаза, пока я не включил фонарик: портрет мужчины в тяжёлой серебряной рамке.

Это был молодой мужчина с дикими тёмными волосами и дикими тёмными глазами, которого я ещё никогда не видел ни вблизи Бриджит, ни где-либо ещё. Вид у него был мрачный, подбородок воинственно выдвинут вперёд, но в уголках рта всё же можно было вообразить намёк на улыбку. Красивый мужчина. Полный страсти.

И у меня возникло такое чувство, будто этот свирепо смотрящий мужчина того и гляди раскроет рот и спросит: Что это вы делаете в доме моей возлюбленной?

Я был взломщик. Взломщик, склонившийся над личными бумагами в принципе незнакомой ему женщины и светящий фонариком на фотографию чужого мужчины. Я выключил фонарик, выпрямился и огляделся. Будет очень стыдно, если меня здесь застукают; я должен быть осторожнее.

Некоторое время я стоял неподвижно, вслушиваясь в тишину дома, ощущая его холод, и вдыхая чужой запах. Что я тут, собственно, делаю? Действительно ли мне есть дело до Бриджит и до её исчезновения? Неужто я всерьёз думал, что найду какие-то существенные следы? Неужто я вообразил себе, что смог бы их нащупать после того, как это не удалось сделать здешней полиции, людям, которые знают тут всех и каждого, которым с готовностью дают любую информацию и которые могут прибегнуть к помощи любой государственной организации – лишь потому, что я, чужой в этой стране, незнакомый в этом городе, случайно таскаю в своём теле кое-какие технические игрушки, которые могли быть позаимствованы из фильма про Джеймса Бонда?

Ответ очевиден: нет. А вот чего я действительно хотел – так это оказаться ближе к Бриджит. И я не смог остановить себя в том, что делал.

Поднимаясь по лестнице, я прислушался к своему дыханию и услышал неприметное тихое жужжание пассивно подсоединённых к мускулам ног усилителей. Моя рука скользила по перилам, и поскольку ступени немного скрипели, я двигался так медленно, что мог почувствовать обычно почти неощутимую разницу в подвижности своих рук: со времени операции моя правая рука была хоть и сильнее, но неповоротливее левой.

Маленькая лестничная площадка наверху, три двери. Первая, которую я открываю, ведёт в чулан, где стоят полки с обувью, рядом обшарпанный чемодан, несколько коробок с разными вещами и в середине помещения – пустая сушилка для белья. Пригоршня прищепок рассыпана на полу, как будто кто-то сдёргивал высохшее бельё в спешке.

За следующей дверью была ванная. Зубной щётки не было, и ряды косметики на выступах выказывали отчётливые прорехи. И здесь следы спешки: опрокинутые тюбики и флаконы, ватные палочки на полу, смятое полотенце валяется прямо в луже.

В инфракрасной области: ничего. Если бы я пришёл сюда сутки назад, я бы увидел не больше. Бриджит не настолько задержалась в этой комнате, чтобы оставить заметные термические следы. Она пришла домой, собралась так скоро, как только возможно, и снова ушла куда-то. Почему? Что её к этому вынудило? Всё указывало на то, что она входила в дом уже с твёрдым намерением тут же его покинуть.

Третья дверь. Она вела в спальню. Окно выходило в сад, на высокую каменную стену, и его можно было задёрнуть тяжёлым занавесом из толстого бархата. Слабого света ночника должно хватить.

Одна дверца платяного шкафа стояла широко раскрытой, другая лишь притворена, и пуловеры, платья и брюки валялись на смятой постели. Тёмные, помеченные старой пылью полосы указывали, где лежал маленький чемодан, который перед тем хранился предположительно на шкафу. И здесь во всём была видна лихорадочная спешка, как будто за Бриджит кто-то гнался. Кто-то, кого она знала и боялась.

Я дотронулся до её платья, оставшегося висеть на плечиках. В этом платье я видел её в прошлую субботу, направляясь к доктору О'Ши. Оно было из тёмно-зелёного бархата, украшенное изящной вышивкой и по краям отделанное жёлтой оторочкой. На вешалке оно казалось старомодным и вульгарным, но на ней оно выглядело неотразимо. Я провёл рукой вдоль рукава, ощутил мягкую ткань. Платье ещё пахло ею, казалось мне. Весь шкаф источал её аромат.

За дверью стоял комод, на нём стопками громоздились журналы, поверх которых ещё стояли корзинки с вязаньем, загораживая зеркало. На стене над комодом висели многочисленные фотографии в рамках, частью зернисто-коричневые, старинные портреты старинных людей, частью выгоревшие, плохо сделанные снимки из недавних времён, – все они группировались вокруг большого цветного снимка в белоснежной раме: свадебной фотографии. На ней была Бриджит в подвенечном платье, а в качестве жениха – тот мужчина с секретера на первом этаже.