После такого разговора душевное состояние Прошкина меньше всего располагало к обустройству личной жизни. От мысли, что придется чмокать в щечку пропахших каплями Зеленина и карболкой врачих в белых колпаках или пожимать выпачканные в чернилах пальчики нотариусов, Прошкина била мелкая нервная дрожь. Перед глазами то всплывало разрисованное рунами тело Ульхта, то качался полупрозрачный висельник. А в ушах снова и снова тихо позвякивали колокольчики из жилища Баева и звонко сыпалось стекло от разбитых выстрелом песочных часов. Голова тупо болела, словно сжатая тисками, а во рту было сухо и горячо — сколько ни пей… Прошкину хотелось упасть в свежую, зеленую траву, глотнуть чистого воздуха, поднять глаза к небу, свободному от фабричного дыма, и обрести единственно возможную духовную опору…

Прошкин вдруг четко и ярко осознал, как ему следует провести этот неучтенный выходной. Он поедет в Прокопьевку. Навестить отца Феофана — просто излить измученную в суровых испытаниях душу! Решение было принято, оставалось только придумать, чем порадовать скучавшего в деревенской глуши старика.

Прошкин открыл рабочий сейф — он был доверху набит сокровищами из дома фон Штерна, изъятыми, но еще не внесенными в описи вещественных доказательств. Наткнулся взглядом на серебряную шкатулку, в которой хранилась колода старинных карт с изысканными гравюрами. Прошкин хмыкнул и взял шкатулку в руки. Чем не подарок — говорят, насчет картишек Феофан силен, сокамерники даже прозвали его «трефовым», и отнюдь на за большой нательный крест… Вот и перекинутся в картишки с бывшим служителем культа.

Посвежевший от сельской жизни отец Феофан сидел за столом сельской библиотеки и, поправляя новые очки в стальной оправе, почитывал номер «Комсомольской правды», закусывая политические новости пышными оладьями с медом. Происхождением этих даров природы Прошкин интересоваться не стал. Что грамотный поселенец, занимающий должность помощника библиотекаря, «помогает» председателю колхоза Сотникову строчить речи для ответственных мероприятий и даже стряпает статьи в журналы «Сельская жизнь» и «Культурное садоводство» за его подписью, знал даже ленивый. Увидав Прошкина, тосковавший по полной тайных интриг светской жизни Феофан искренне обрадовался:

— Доброго времечка, Николай Павлович, какие новости? Угощайтесь, что-то вы совсем осунулись, — и подвинул к нему оладьи и крынку с молоком.

— Устал… Отдохнуть хочу от городской пыли и жары. От работы. Вот даже в картишки перекинуться некогда, да и не с кем… — Прошкин пододвинул к Феофану затейливую шкатулку и с удовольствием принялся за оладьи.

Феофан снова поправил очки, извлек колоду из шкатулки и принялся перебирать и раскладывать карты длинными сухими пальцами. Движения его были настолько профессиональными, но при этом утонченными и артистичными, что сравнить их можно было скорее с колдовством фокусника, чем с действиями карточного шулера.

— Это, Николай Павлович, полная колода Таро — все семьдесят восемь карт. Она большей частью не для игры, а для прорицания применяется, — просветил Прошкина ученый Феофан. — А колода, которой играют, — те самые общеизвестные «тридцать шесть картей четырех мастей», собственно усеченный вариант подлинного Таро, — именуется цыганской. Легенда гласит, что полную колоду привезли еще во времена Крестовых походов с Востока. Оттого сию мантическую систему называют по географическому признаку — «Египетским оракулом».

Феофан пребывал в прекрасном расположении духа и, видимо, решил ободрить и поразвлечь поникшего Прошкина. Он тщательно смешал карты, пододвинул колоду к городскому визитеру и спросил:

— Итак, о чем желаете узнать у Оракула, любезный Николай Павлович?

Прошкин облизнул мгновенно пересохшие губы и полушепотом спросил:

— Когда война начнется?

Феофан строго взглянул на Прошкина поверх очков из-под изогнутой почти под прямым углом брови:

— Прошкин! Для ответа на такой вопрос не стоит обременять Вселенную. Загляните в любую газету, там крупным буквами черным по белому написано: никакой войны не будет! Во всяком случае, с Германией! — Феофан перевернул газету и указал на передовицу, объясняющую глубокий политический смысл подписания Пакта о ненападении между Советским Союзом и Германией. — Так что потрудитесь задать простой бытовой вопрос, имеющий для вас высокую эмоциональную значимость! Тем более что я ради вас и так иду на этот тяжелый, непростительный для православного священника грех… но что делать? Возможности служить Господу моему у Его престола и приносить бескровную жертву ваше ведомство меня лишило напрочь — приходится довольствоваться служением собственным страстишкам!..

Прошкин на минуту задумался, сдвинул колоду и сформулировал нужный вопрос:

— Как одному казенному валету избежать смертельной опасности?

— Ну вот, совершенно другое дело!

И Феофан, просветлев лицом, принялся вытаскивать и раскладывать карты рубашками вверх, а потом снова посуровел и, перевернув две карты, находившиеся как раз в центре, продолжил просвещать Прошкина:

— В королевском дворе классической колоды Таро нет привычного теперь валета. Валет, с позволения сказать, гибрид вот этих двух карт — Рыцаря и Пажа. Итак, я понял, что, коль скоро они относятся к масти мечей, лицо, о котором вы спрашиваете, имеет воинское звание?

— Имеет, — удивленный Прошкин чуть не ляпнул, что звание совершенно такое же, как у него самого, но тут же больно прикусил кончик языка и быстренько перевел разговор в нейтральное русло: — А почему из двух карт вдруг получилась одна?

— Получилась совершенно не вдруг! А в результате сложных исторических процессов, — Феофан откашлялся и продолжал: — Многие считают, что иерархия Таро — метафора организации рыцарского ордена. Всякий орден имел сложную двойную структуру внутренней подчиненности. Но основой ордена были собственно рыцари — chevaliers de justice, — произнес с французским прононсом Феофан, постучал ногтем по карте, изображавшей закованного в доспехи персонажа на красавце-коне, с грозно поднятым над головой мечом, затем снял очки, потер переносицу и продолжил свой исторический экскурс: — В орден поступали кавалеры трех возрастов — в совершеннолетии, в малолетстве, то есть до пятнадцати лет, и, конечно же, из пажей Великого магистра — главы ордена[15]. Вот вам и сам Паж, — палец Феофана уперся во вторую открытую карту; ее украшала гравюра с изображением очаровательного мальчугана лет десяти, в старинной одежде со свешивающимися до пола рукавами и в узконосых башмаках, опиравшегося на несоразмерно длинный меч. — В тринадцатом веке, когда во Франции правил Филипп Красивый[16], наиболее богатый и весьма влиятельный рыцарский орден — орден тамплиеров, или рыцарей Храма, был обвинен в ереси, его тогдашний Великий магистр — Жак де Моле — с ближайшими сподвижниками после суровых истязаний казнены. Гонения на орден простерлись столь далеко, что даже карты, обозначавшие членов ордена — рыцарей, — исчезли из колоды, а Паж трансформировался в безликого валета. Хотя я лично, — увлекшись, продолжал Феофан, — не столь приземлен в трактовке мантической системы Таро и разделяю мнение тех, кто видит в ней метафору мира и творения… Ибо, все что ни есть, — доброе или дурное — результат Божьего Промысла!

Прошкин уже почти не слушал: у него снова замутилось в голове, а перед глазами поплыли, покачиваясь в знойном чаду, старинные штандарты, сияющие доспехи и потные конские крупы, белые, словно сложенные из сахара-рафинада, стены неведомого города и такой же белый скрипучий песок… Прошкин тряхнул головой, отпил холодного молока и, пытаясь окончательно избавиться от видения, надкусил еще одну оладью. После чего уточнил:

— А что, до этого короля Филиппа любой мог взять и стать рыцарем, а потом поехать рубиться в Палестину, как мы в Гражданскую в Туркестане?