Феофан досадливо отмахнулся от грубого сравнения:

— Ну что значит любой? Равенство единое — перед Господним судом. В земной юдоли равенство социальное — мечта неосуществленная. Продолжая вашу аналогию, любой ли может стать комсомольцем? А полярником? Членом ЦК ВКП(б), наконец? Следуя официальной коммунистической пропаганде, безусловно, любой, но де-факто есть многочисленные социальные ограничения. У вас их блюдут сотрудники отделов кадров, руководствуясь по преимуществу собственным правосознанием. В то, более суровое, время такие ограничения фиксировали на бумаге в форме орденского Устава. Вступление в орден предполагало прежде всего наличие ряда добродетелей, затем уплату весьма ощутимого взноса в орденскую казну. А кроме того, членом ордена — Рыцарем или Пажом — мог стать лишь потомственный дворянин, который мог доказать, что ни его предки в нескольких поколениях, ни он сам не запятнали себя ростовщичеством и ремеслом! Такое правило свято соблюдалось во всяком ордене, существовали даже специально уполномоченные лица для проверки подлинности документации о происхождении кандидатов. Знаете, как называли таких уполномоченных лиц, например, в Мальтийском ордене? Комиссарами! — Феофан добродушно хмыкнул.

Прошкину было не до забавных исторических аналогий, в его голове роились догадки одна мрачнее другой. Он облизнул мгновенно пересохшие губы и с неожиданной серьезностью спросил:

— А если родители кандидата принадлежат к древней и уважаемой, почти что царской, династии, но при этом не христианской веры?

— Я не совсем понял, вы о ересиархе толкуете? — заинтересовался Феофан.

Прошкин очень отдаленно представлял, кто такой ересиарх, но толковал не о нем. Что и поспешил донести до Феофана как можно доходчивее:

— Допустим, родители кандидата мусульмане. Ну — просто для примера представим, что отец этого… э… малолетнего кандидата какой-нибудь эмир, вроде покойного Бухарского эмира Бухадур-Хана… Хотя, конечно, мальчик далеко не единственный отпрыск этого благородного отца, а всего лишь шестнадцатый, или двадцать первый…

Феофан по-мальчишески присвистнул, чем совершенно обескуражил уже и так совсем изнервничавшегося Прошкина.

— Вот это новость! Кого-то, конечно, он мне напоминал. Разрезом глаз, улыбкой — уж никак не восточной, но я вот право… вспомнил о княжне Гатчиной отчего-то… Вот уж была сущая амазонка, очень решительного нрава девица… Хотя, сами понимаете, память у меня уже не та… Восьмой десяток… Так вот, который ребенок по счету, не имеет никакого значения. Достаточно, что он мужского пола и рожден в законном браке. Гораздо важнее, есть ли документальные подтверждения законности его происхождения. Вы лично видели документы? Или можете хотя бы уверенно сказать, кто ими располагает?

Прошкин удрученно развел руками:

— Откуда? Я даже смутно представляю, какие это должны быть бумаги. Возможно, покойный Александр Августович располагал… А я ведь в отличие от него не ученый, тем более что у нас речь о древности идет…

— Да, простите мою бестактность, я совершенно отвлекся. Мы сейчас уточним при помощи Оракула, — Феофан заговорщицки подмигнул и перевернул одну из лежавших на столе карт. На ней была нарисована увядающая Дама, устало сидящая в резном кресле с огромным крестом в руках. — Вот видите, все и прояснилось, — успокоился Феофан, — Королева посохов. Я трактовал бы сие так, что мать упомянутого дитяти могла быть высокородной христианкой и, как это подобает доброй христианке, окрестила малютку и привила ему твердость в следовании догматам истинной Церкви Христовой. То есть наш умозрительный кандидат в пажи имел высокородных родителей, был крещен и располагал средствами. Вполне достаточно! Всякое дитя добродетельно по природе, и мы можем предположить, что принят в орден он был в раннем возрасте, в число пажей…

Прошкин удовлетворенно кивнул и задал следующий вопрос:

— А могло ли лицо, пусть даже и крещеное, но родившееся вне законного брака, у таких вот высокородных родителей претендовать на поступление в орден?

Феофан снова водрузил очки на пергаментную переносицу, удивленно воззрился на Прошкина и наконец исчерпывающе ответил:

— Нет. Однозначно нет. Даже если побочное дитя было признано отцом. Членам ордена необходимо подтвердить как свое происхождение, так и законность брака родителей.

— А может ли служить подтверждением законности происхождения тайный знак? — не унимался Прошкин.

Теперь уточнял уже Феофан:

— Какой именно тайный знак?

— Татуировка, — неуверенно сказал Прошкин. Он хотел еще полюбопытствовать насчет перстня, но некая часть его сознания, именуемая в антинаучных книгах интуицией, воспротивилась этому, и о перстне он промолчал.

— Полноте, Николай Павлович! Это же не роман Дюма! Какие еще татуировки? Татуировки теперь есть едва не у каждого урки! Зэ-ка, официально выражаясь, или «бродяги», как они сами себя именуют в рамках своих босяцких «понятий». А орден — это не кабак-с! И тем более не зона, уж простите мою язвительность. Метрика… ну, выписка из книги с записью о крещении! Потом — копия свидетельства о браке родителей, списки жалованных грамот или иные подтверждения дворянства, письменные ходатайства двух действительных и уважаемых членов ордена. Все документы, надлежащим образом заверенные и полностью легитимные! — закончил Феофан даже с некоторой тожественностью.

— Какая бюрократия, — возмутился Прошкин, — хуже нынешней!

Феофан по-доброму улыбнулся и вернулся к карточному раскладу:

— Вы хотите знать, что ждет этого юношу в будущем и чего ему следует опасаться в настоящем? Будьте добры своей рукой перевернуть еще одну карту.

Прошкин покорно перевернул карту — и тут же, словно обжегшись, отдернул руку. На гравюре явственно покачивался висельник! Точь-в-точь такой, как привиделся ему в зеркале ванной комнаты фон Штерна, с той только разницей, что изображение было перевернуто вверх ногами. Феофан рассмотрел рисунок.

— Казнь… Угроза насильственной смерти… Впрочем, в перевернутом положении «Повешенный» вовсе не фатальный знак. Качественное обновление, некая глобальная перемена, давшаяся ценой несоразмерного страдания, — таков глубинный смысл этого символа, — он покачал головой и озабоченно попросил: — Еще одну, пожалуйста, — из верхнего ряда…

Прошкин, которого вид висельника совершенно не воодушевлял, быстренько перевернул указанную карту.

Лучше б уж он этого не делал! Потому что, увидав гравюру, Феофан впал в самый настоящий гнев, едва ли подобающий его летам и духовному сану. Хотя изображение было вполне невинным: крепкий мужик средних лет в старинном камзоле, белом фартуке и перчатках ковырялся среди бутылок и баночек, похожих на аптечные, разбросанных на столе среди книг и измерительных инструментов. Надпись готическим шрифтом на изящной ленте над гравюрой, специально для малосведущих граждан вроде Прошкина, недвусмысленно гласила: «MAGISTER».

— Вот чего он алчет и за что смерть готов принять?! Возложить на себя печать Мастера?! — возопил Феофан. — Ради власти и славы! Посредством знания сокровенного таинства! Так в том оно и состоит, что путь к Божественному свету краток и прост, как выдох младенца, а путь греховный долог и тяжек неизбывно! И нет в нем смертного успокоения!

Отец Феофан опомнился и сам резко перевернул еще одну карту. Здесь изображалось огромное водяное колесо с множеством пытавшихся уцепиться за него мифологических существ. Часть их неудержимо падала со спиц в кипящую воду, иные же, напротив, поднимались на верхушку колеса, освещенную солнечными лучами.

Феофан все так же неодобрительно продолжал:

— Чтобы избежать смертельной опасности, ему следует уехать. Да, его спасет дорога за море, она же приведет к осуществлению его дерзких планов. Но тому, кто хочет пересечь море, следует сперва научиться плавать… И тогда жизнь его будет долгой. Увы, слишком долгой для того, чтобы называться жизнью счастливой… Тут уж поверьте мне, Николай Павлович, долгая жизнь — плохая замена счастью!