Смех Маниоля колокольчиком прозвенел в уже начавшему грустить о нас доме. Не оплакивает ли? Вроде, нет. Значит, вырвемся. Не впервой убегать!

- Поедим на дорогу? - любимый уже ворожил у печи. Молодец, знает, что я такую работу терпеть не могу.

Узорчатые бело-розовые ширмы, разделяющие пространство домика на комнаты, были сдвинуты к стенам и постепенно теряли яркость. Картины уже стали бесплотными, еле различимыми на грубой деревянной стене. Ткань на шторах утратила загадочный рассветный оттенок.

Статуи и вазы, украшавшие комнаты, вновь превратились в речные камешки и смятые листы бумаги. Вившаяся под потолком диковинная лиана с гроздьями алых кисло-сладких ягод обернулась полузасохшим придорожным вьюнком, по недосмотру горе-садовника проросшим в кадке. Наш дом возвращался с первозданный вид. Усилиями Маниоля. И когда он успел?

Только кухня хранила привычный уют, напоминая поляну в сказочном лесу. На травяном полу бледными звёздочками рассыпались цветы, чьи тычинки светились, если захлопнуть ставни. Стены - плотно стоящие друг к другу стволы. Потолок - сплетение ветвей, через которое виднелись неровные лоскуты вечернего неба или полная луна. Всё - старания Маниоля.

Я всегда удивлялась, почему счастье так легко разрушить, спугнуть. Берегли, годами создавали, а тут раз - и нет ничего. Вот от нашего уютного дома останутся просто деревянные трухлявые стены, скрипящие доски в полу, паутинки в углах...

"Не грусти", - беззвучно говорит мне Маниоль, раскладывая мясо с душистыми приправами по тарелкам, разрезая клюквенный пирог.

Я и не грущу, милый. Я просто пытаюсь разобраться, как дошла до жизни такой.

Перед глазами снова площадь у герцогского дворца. Со всех сторон доносится ропот собравшихся. Ведь задание, придуманное ш`Радебрилем, абсолютно несправедливо - удивить его сильнее всего. Подайте тоскующей душе настоящее чудо! Кто же знает, что ты сочтёшь таковым, капризный герцог Вирнарзии?

На раздумье ночь. А к завтрашнему дню... О, богиня, мне ведь хочется если не выиграть, то хотя бы отличиться! К ведьме с именем отношение будет совсем иным, чем к неизвестной девчонке-грязнуле из опустевшего монастыря. Впрочем, не смотря на всю мою задиристость, я понимала, рядом с той же эльфой я ничтожней втоптанной в пыль пуговицы. Тем более до посвящения, когда сила моя ещё зависит от настроения, фаз луны и места наложения чар. Но тут как раз место хорошее. А с остальными что-нибудь придумаем. Можно удивить и малыми силами. Знать бы ещё как...

Я пошла, проталкиваясь через толпу, вспоминая, умею ли что-нибудь необычное я, водяная ведьма? Больше часа шаталась по улицам, не замечая прохожих, не испытывая голода. Ноги сами привели в гостиницу на окраине. На две ночи у меня здесь оплачена комната.

Затворив хилую дверь и небрежно наложив на неё охранные заклинания, я села на стул и задумалась. Яркий солнечный свет, перебрёхивания собак и низкий голос далёкого певца не позволяли сосредоточиться. Жаль, нет здесь ставен, а только тонкие бледно-желтые занавески с коричневыми розочками, словно тараканы расползшимися по ткани.

Тогда я легла на кровать, накрылась с головой и вновь оказалась на старом тракте. Монастырь богини Даа, покровительницы источников, расположился примерно в середине леса, всего в пяти минутах ходьбы от тракта.

Не думайте, что каждый прохожий мог просто так прийти в гости. Ровно пятьдесят два белых шара висели в воздухе по обе стороны тропы. И каждый хранил память об одной из прежних настоятельниц. Забредёт не свой, непроверенный, неравный по силе - выступят из туманного стекла иссушенные временем лица, загорятся алым огнём пустые глазницы. И такой страх одолеет непрошенного гостя, что пошлите боги живым на тракт вернуться. А что поседел, как заяц зимой, или штаны обмочил - это так, дополнительное приложение к недозволенной прогулке.

Но если преодолел гость первый рубеж обороны, его ждёт колодец. Ни один человек не способен пройти мимо, не заглянув в его прозрачные хрустальные воды, ибо сияют они даже днём. А уж ночью весь монастырский двор освещают - читать можно.

Заглянет путник, а там монеты. И круглые, что в нашем королевстве чеканят, и квадратные из земли Ирь, и продолговатые с дырочкой посередине с островов. Много-много монет. И каждая достоинства немалого. И близко. Нагнись, протяни руку - сами в ладонь прыгнут.

Знающий не позарится. Да из своего кошеля вытащит - пожертвует в угоду богини и монастыря. А незнающему стоит только руку в ледяную воду сунуть да к монетам тем прикоснуться. Закипит колодец. Заорёт осквернитель, проклиная свою непомерную алчность. Да только пойдет кожа струпьями, пальцы скрючатся. И если не поможет настоятельница, останется на всю жизнь метка разгневанной Даа. И любая проточная вода кипятком будет казаться.

На пятнадцатом году обучения мы научились накладывать на колодец защитные чары. Только не стану я живого человека подобным образом мучить, даже если потом вылечить смогу.

За невысокими белыми стенами во дворе на замшелом камне сидит мраморный менестрель. Каждое полнолунье он оживает, словно спадают с него древние заклятья (но я-то знаю, это настоящая статуя). Белое лицо розовеет, башмаки кажутся деревянными, короткие штаны шелковыми, синими, подвязанными под коленками алыми ленточками. Ветер трогает светлые волосы, выбившиеся из-под соломенной шляпы. Перебирают мертвенно-ледяные пальцы струны арфы, и струится незамысловатая мелодия. Всегда одна и та же. Луна льёт серебристый свет на травы и деревья, отчего кажется, что вернулась зима, и не нежная листва, а острые иголочки инея проросли на ветвях.

Если оживить статую дражайшего герцога? Не получится. Нет под дворцом подземной реки, над корой стоял монастырь. Неоткуда черпать силы. Да и вряд ли это удивит Мила Бенара ш`Радебриля.

Что ещё там было необычного? Наверно, больше ничего. На многие хранящиеся в памяти заклинания силы не хватает. А если бы и хватило, толку-то? Учили нас, молоденьких девчонок, по общеустановленным книгам, заверенным главной ведьмой королевства, этой самой Тарой, как выясняется, эльфой. Не выйдет у меня чуда. А с общеизвестными фокусами нет смысла позориться.

С такими грустными мыслями я уснула, скинув душное одеяло и обняв руками подушку. Во сне глядела в колодец с монетами. И смотрела на меня из него Даа - женщина-богиня с головой черепахи. В её мудрых чёрных глазах стояли золотые слёзы. А на поверхности воды, подёрнутой рябью, льдинкой звенел вопрос: "Почему ты не желаешь попросить помощи у меня, верно служившая столько лет?"

- Выходим.

Голос Маниоля коснулся воспоминаний, и они проросшими семенами посыпались под ноги.

Волшебной поляны вокруг нас уже не было. Голые стены и пошелушившаяся, давно не беленная печь - всё, что осталось от неё...

У порога стояли две заплечные сумки.

- Прощай, дом, - шепнула я лишившемуся волшебства жилищу. Мне ответил тихий скрип половиц и еле ощутимое дуновение сквозняка.

Маниоль надел чёрную куртку, взвалил на плечи сумку. Вторую взял в руки.

- Нет уж, - впихнув себя в шерстяную синюю кофту, я выхватила причитающуюся мне ношу.

- Тише ты, - улыбнулся мой ненаглядный. - Я могу нести и эту сумку, и тебя, и нисколько не устану.

- Не надо. Знаю, что ты можешь. Позволь мне тоже заботиться о тебе.

Я понимала - это обыкновенная вредность. Маниоль не человек. Он может слишком много, что не позволено смертным. Но я-то знаю его главную тайну. Он хоть бессмертен, его слишком просто убить.

Запирать дверь не было смысла. Пусть во взгрустнувшем доме похозяйничают ночные бабочки, летучие мыши и ночная прохлада. Им будет интересно. И дому не так одиноко.

Выйдя вслед за Маниолем на крыльцо, я не сразу поняла, что не так. Мелодия спускающейся ночи была надломленной, сиротливой.

На другом краю деревни играли на гармошке. Подвыпивший голос выводил не всегда приличные куплеты. Пахло дымом и скошенной травой.