именно речь, а чтобы она стала возможной, голосовые связки должны были опуститься от зева к глотке, создав таким образом голосовую коробку. У человека это происходило, у шимпанзе — нет. Вся последовательность развития была неимоверно сложной.
Генри надеялся получить трансгенный плод и, исследовав его, выяснить, какие изменения в развитии человека делают возможной речь. По крайней мере, именно в этом состоял изначальный план его эксперимента.
— Почему ты не изъял плод, как собирался? — спросила Линн.
— Потому что в то лето несколько шимпанзе заболели вирусным энцефалитом, и здоровых животных пришлось поместить на карантин. Их развезли по различным лабораториям вдоль всего восточного побережья. С тех пор я потерял из виду самку, которой я имплантировал эмбрион. Я предполагал, что в какой-нибудь неизвестной мне лаборатории, куда ее увезли, у нее произошел самопроизвольный выкидыш и зародыш безвозвратно пропал. Я не мог наводить справки, чтобы не привлечь внимания.
— Поскольку твой эксперимент был незаконным.
— Ну, это слишком сильное слово. Я думал, что эксперимент провалился и на этом все закончилось.
— Видимо, не закончилось.
— Да, не закончилось.
Как выяснилось, самка родила вполне здорового детеныша, и их обоих со временем вернули в Бетесде. Маленький шимпанзе казался обычным во всех отношениях. Правда, его кожа была бледнее, чем у других, и особенно это было заметно вокруг рта, где нет шерсти, но пигментация шимпанзе может варьироваться, поэтому такая мелочь никого не удивила.
С возрастом он стал менее обычным. По мере роста его морда не начала выдаваться вперед, как это происходит у других сородичей, а оставалась плоской, как бывает у детенышей этого вида. Но и это никого не насторожило. До тех пор, пока плановый анализ крови не выявил отсутствие у маленького шимпанзе энзима сиаловой кислоты. Поскольку этот энзим присутствует у всех человекообразных, ученые решили, что в анализ вкралась ошибка, и повторили его, но результат оказался прежним. У детеныша не было этого энзима.
— Отсутствие данного энзима — признак человека, — пояснил Генри. — У людей сиаловой кислоты нет, зато она есть у всех человекообразных обезьян.
— А у детеныша не оказалось?
— В том-то и дело. Тогда ученые сделали полный генетический анализ и выяснили, что разница между геномом человека и этого детеныша на полтора процента меньше обычной. И они начали складывать картинку по кусочкам.
— То есть сравнили ДНК шимпанзе с ДНК всех, кто с ним работал?
— Да.
— И обнаружили наибольшее сходство с твоей ДНК.
— Да. Несколько недель назад из конторы Беллармино мне прислали образец. Я полагаю, для того чтобы запугать меня.
— И что ты предпринял?
— Отнес его другу, чтобы тот сделал анализ.
— К тому самому другу из Лонг-Бич?
— Да.
— А что Беллармино?
— Он просто не хочет нести ответственности, когда все всплывет. — Генри покачал головой. — Я возвращался домой и находился уже западнее Чикаго, когда мне позвонил Ровак, тот человек из обезьяньего комплекса. Позвонил и сказал: «Теперь, парень, можешь рассчитывать только на себя». Вот — их позиция: разбирайся сам, а мы тут ни при чем.
Линн наморщила лоб.
— Но разве это не является выдающимся открытием? Разве оно не прославит тебя на весь мир? Ты создал первую трансгенную человекообразную обезьяну!
— Беда в том, — сказал Генри, — что меня за это могут обвинить и даже посадить в тюрьму. Потому что
НИЗ запрещает проведение трансгенных экспериментов на любых животных, кроме крыс. Потому что всякие психи, протестующие против генной инженерии и «франкенфуда», встанут на дыбы и объявят НИЗ войну, а он этого не хочет и станет открещиваться всеми руками и ногами.
— Получается, ты никому не можешь рассказать, откуда взялся Дейв? Это скверно, Генри, ведь скрыть его от всего мира тебе не удастся.
— Я знаю, — проговорил он несчастным голосом.
— Трейси уже сейчас висит на телефоне, рассказывая всем своим друзьям о том, что у нее на заднем дворе — умный маленький шимпанзе.
— Да…
— Ее подружки набегут сюда через несколько минут. Как ты объяснишь им появление Дейва? А ведь вслед за подружками здесь появятся репортеры. — Линн взглянула на часы. — Через час, максимум два. Что ты им скажешь?
— Не знаю. Может быть, я скажу, что эта работа была проведена в другой стране — Китае или Южной Корее. А потом его прислали сюда.
— А что скажет Дейв, когда репортеры заговорят с ним?
— Я попрошу его не разговаривать с ними.
— Репортеры так просто не отвяжутся, Генри. Они разобьют лагерь вокруг нашего дома и будут смотреть на нас через подзорные трубы и телеобъективы, они будут кружить на вертолетах над нашими головами, они вылетят первым же рейсом в Китай и Южную Корею, чтобы взять интервью у человека, сделавшего Дейва, а когда они такого человека не найдут… Что тогда?
Линн выжидающе посмотрела на мужа, а потом подошла к двери и выглянула на задний двор, где играли Дейв и Джеми, крича и бегая между деревьями. Некоторое время она молчала, а потом сказала:
— Знаешь, а кожа у него действительно бледная.
— Я знаю.
— Лицо — плоское, почти человеческое. Интересно, как бы он выглядел без шерсти?
* * *
Так родился синдром Гандлера — Крюкхайма, редкая генетическая мутация, жертвы которой отличаются маленьким ростом, обильным волосяным покровом по всему телу, деформацией черт лица, придающей им сходство с обезьяной. Это явление встречается настолько редко, что в прошлом веке оно было зафиксировано всего четырежды. Первый раз в аристократической венгерской семье в Будапеште в 1932 году. Там с этим синдромом появились на свет двое детей. Этот случай был описан в медицинской литературе австрийским ученым, доктором Эмилем Крюкхаймом. Второй эпизод был зафиксирован в 1944 году, когда ребенок с аналогичной патологией родился в семье инуитов на севере Аляски. Третий ребенок, девочка, родился в Сан-Паулу в 1957 году, но уже через несколько недель умер от инфекции. Четвертая жертва синдрома появилась на свет в бельгийском городе Брюгге в 1988 году. Мальчика мельком видели журналисты, но впоследствии о нем больше никто ничего не слышал, и его нынешнее местонахождение неизвестно.
— А что, мне нравится! — сказала Линн, подняв голову от ноутбука, на котором она печатала все это. — Как будет называться этот синдром? Избыточная наследственная волосатость?
— Гипертрихоз, — поправил ее Генри.
— Правильно. — Она продолжила печатать. — Значит, так. Синдром Гандлера — Крюкхайма… связан… с гипертрихозом. Полностью это называется наследственный hypertrichosis langinosa, и за последние сто лет известно не более пятидесяти случаев этого явления.
— Ты это пишешь или читаешь?
— И то, и другое. — Линн откинулась назад. — Ладно, пока нам этого хватит. А ты лучше пойди и скажи Дейву.
— Что я должен ему сказать?
— Что он — человек. Хотя он, наверное, и без того считает себя им.
— Хорошо. — Генри направился к двери и по дороге спросил: — Ты думаешь, это сработает?
— Я не думаю, а знаю, что сработает, — сказала Линн. — В Калифорнии существует закон, запрещающий вмешиваться в частную жизнь детей с отклонениями. Многие из них имеют серьезные уродства. Они и без вмешательства назойливых журналистов испытывают огромные трудности в жизни — в общении со сверстниками и когда приходит пора идти в школу. На беспардонных репортеров накладывают крупные штрафы, поэтому они предпочитают не рисковать. Значит, и к нам не полезут.
— Возможно, — согласился Генри.
— Это — все, что мы пока можем сделать, — сказала Линн и вновь принялась печатать.
Возле двери Генри остановился и, повернувшись к жене, с улыбкой спросил:
— Если Дейв — человек, означает ли это, что мы не можем отдать его в цирк, как тебе поначалу хотелось?
— Об этом и речи быть не может! Дейв будет жить с нами. Теперь, благодаря тебе, он член нашей семьи. У нас нет иного выбора.