Ночь полная паники и боли, и запрещенная близость, включая встречу с диким животным на рассвете, и только несколько часов спустя жаренные колбаски и фонарики с мамой и папой.

Я позволила моей маме бушевать в моей комнате дальше - мои записи о Колине я на всякий случай закрыла в ящике в прикроватной тумбочки - и переместилась в шезлонг, разукрашенный ужасными цветочками, который папа спас из бабушкиного инвентаря и поставил в тенистом уголке сада.

Мне нужно было сильно постараться и взять себя в руки, чтобы громко не завопить или не сделать ещё что-то более плохое, когда папа с огромными солнечными очками на глазах и банданой на голове начал косить траву - стартовый выстрел для всех остальных жителей деревни. Гул моторов не прекращался до раннего вечера.

Хорошее настроение родителей улучшалось. Мама действительно бегала по траве за папой со шлангом в руках, когда он попытался преднамеренно утопить снова её цветы, пока оба бесшабашно не засмеялись и не упали вмести в траву.

На всё остальное я не захотела смотреть. Я обошла их, сделав круг побольше, и сбежала в свою комнату, чтобы переодеться. Не типично быстро для меня я выбрала футболку с капюшоном и мои любимые джинсы, надела их и пригладила импровизированно свои волосы, проведя влажными руками по непослушным красно-коричневым кудрям.

Поскольку я хотела предотвратить любую попытку сводничества, я даже воздержалась от того, чтобы подвести глаза.

- Ты готова? - спросил папа, сбитый с толку, когда я присоединилась к нему и маме в зимнем саду и начала завязывать кеды.

- Что-то не так? - ответила я колко.

- Нет, - сказал он быстро. - Нет. Ты выглядишь мило. Действительно мило. Я почувствовала, что они переглянулись.

- Может, мы уже пойти? Я хочу покончить с этим, - сказала я холодно.

- Ты ещё удивишься, Элиза, - проворчал папа весело и начал петь "Что нам сделать с пьяным моряком?". Надеюсь, он закончит с этим, когда мы дойдём до торжества. Папа умеет многое, но только не петь. Когда я ещё была маленькой, я всегда начинала кричать, если он пел мне колыбельную. И теперь у меня было желание сделать так же.

Мы шли друг за другом гуськом вниз к ручью. Между этим зазвонил папин мобильник, и он прошептал пару коротких предложений в трубку, которые звучали очень важно. После того как он повесил трубку, он стал напевать ещё громче и понёсся, как на крыльях. Мама и я едва за ним поспевали. Внизу, возле таверны, он остановился.

- Что такое? - спросила я угрюмо. Я почти что врезалась ему в спину, потому что смотрела только в землю. Вместо того чтобы ответить, он повернулся и перевязал мне шалью глаза.

- Папа ..., - застонала я. - Что всё это значит? И перестань, наконец, петь!

Он плавно перешёл на свист. "Ура, поднять на высоту, а потом ещё выше ...". Вместе с мамой он повёл меня через дорогу.

- Сюрприз, - закричали несколько голосов хором, и шаль сорвали с моих глаз. Передо мной стояли Николь и Жени, нагруженные двумя толстыми рюкзаками, а в руках у каждой по чемодану на колесиках. У Николь - розового цвета, у Дженни - сиреневого. Их улыбка пропала, когда они внимательно меня разглядели.

Такой они меня не видели с того времени, как я перестала быть аутсайдером. И, скорее всего, было хуже, когда 17-летняя позволяет себе так опуститься, чем когда это делает 13-летняя. Они обе пытались вернуть самообладание. Но это длилось не долго, и они уже снова воодушевлённо засияли.

- Что вы тут делаете? - спросила я вяло.

- Мы переночуем у тебя, - закричала Николь, которая как всегда была отлично одета и накрашена. Всё подходило, даже лак на ногтях к полоскам на чемодане.

- А потом мы вместе летим на Ибицу. Завтра утром! - добавила Дженни.

- Мы всё устроили, - сказала мама гордо. - Такси в аэропорт заберёт вас в семь утра, тебе осталось только упаковать чемодан. Я уже подготовила тебе твою летнюю одежду.

Так вот почему постоянные телефонные переговоры и косметические пробы. Но к чему мания к уборке и это убийственное хорошее настроение? Мои родители были так рады, наконец, убрать меня с глаз долой?

- Хм, а почему вы не отвезёте нас в аэропорт? - спросила я маму и попыталась улыбнуться.

- Потому что мы едим в другом направлении. В Италию. Тоже на одну неделю, - объявил папа. Окей. Теперь всё стало ясно. Так он убил одним ударом двух зайцев. Дочь отправляется на Балеарские острова, чтобы к ней вернулось благоразумие, в то время как родители отправляются во второй медовый месяц. А после этого всё будет снова в порядке.

- Супер! - соврала я и слабо улыбнулась. - Я ошеломлена.

По крайней мере, это было правдой.

- Давайте мы отнесём ваш багаж! - сказал папа и забрал у Николь и Дженни чемоданы и рюкзаки из рук. Николь улыбнулась ему с широко раскрытыми глазами.

- А вы трое идите вниз к лугу, где будет праздник, - засмеялась мама и подтолкнула меня вперёд. Я тащилась за моими без перерыва трещащими подругами через мостик и через короткий отрывок леса и иногда механически отвечала "да", или "классно", или "супер".

"Торжество" состояло из киоска с картофелем фри, маленького деревянного домика, где толстый мужик заведовал музыкой, пивного грузовика и в беспорядке наставленных скамеек. На подвешенной решётке для барбекю поджаривались стейки и сосиски. Между деревьями были подвешены фонарики и световые гирлянды, а на спортивной площадке боролась орава детей за мяч.

Это было угнетающем, но я всё-таки наслаждалась ситуацией. При других обстоятельствах я бы смогла даже прекрасно развлечься, видя, как Николь и Дженни таращатся.

Прежде чем они поняли, что это действительно было всё, мои родители уже снова присоединились к нам. Держась за руки. Я позволила уговорить себя сесть на одну из скамеек. Напряжённо я пыталась следовать за историям из школы, о ночных похождениях и о наших общих друзьях из Кёльна, о которых рассказывали Николь и Дженни, и одновременно привести в порядок свои проносящиеся в голове мысли.

Я не хотела ехать на Ибицу. Я уже тогда не хотела этого, когда обе позвонили мне. Теперь они были здесь, в лучшем чемоданном настроении, а я всё ещё не хотела туда ехать. Да, это была всего лишь одна неделя, но одна неделя могла быть очень, очень длинной.

С другой стороны, там было Средиземное море, которое я всегда хотела увидеть, и солнце юга, о котором все мечтают и которое я ещё ни разу не пережила. В пол уха я услышала, как папа упомянул, что он и мама хотят выехать уже в три часа ночи. Конечно, они выедут, пока ещё было темно, чтобы не попасть под пылающее полуденное солнце.

Я знала, что они хотели переночевать в Швейцарии. А потом, подумала я, внезапно охваченная завистью, они уже будут на тёплом юге, будут спать днём, а ночью бодрствовать, пробираться по узким улочкам, есть пасту и пить вино. Зато я знала норвежские мрачные фьорды, как свои пять пальцев. Ледяные, дождливые, одинокие фьорды, где даже днём темно.

Товарищеский шлепок по моему плечу освободил меня от моих замораживающих воспоминаний о каникулах. Я коротко закашляла.- Эй, Эли, просыпайся! - Это был Бенни. Конечно. - Ну? - спросил он меня, смеясь. Николь и Дженни изучали его с любопытством. Он весело подмигнул им.

- Ну, - сказала я вяло, потому что мне не пришло в голову ничего другого.

- Подходи позже ко мне, я работаю в пивном ларьке!

И он снова испарился.

- Он такой милый, - сказала Дженни с усмешкой и толкнула меня в бок.

- Забирай его себе, - ответила я сухо. - Его все любят, он префект, хорош в спорте и сын мэра Риддорфа.

Я ковырялась, скучая, в своей картошке фри. Мои родители хотели сделать мне приятно. Дженни и Николь хотели сделать мне приятно. Бенни хотел сделать нам приятно. Колин же был причиной моей боли и душевных страданий. А я сидела здесь и тосковала по нему, вместо того чтобы радоваться жизни и наслаждаться праздником.

Потому что если привыкнешь к этому скудному оснащению, становилось не так уж и плохо. Погода была хорошей, а толстый ди-джей доказал надёжный вкус в музыке. Я немного расслабилась. Всё могло бы быть намного хуже, уговаривала я себя. Я была не одна, было тепло, и я была сыта. По словам господина Шютц, моего учителя по биологии, человеческие основные потребности были этим удовлетворены.