— Так почему, — спросил Роман, — ты считаешь, что Шуваль не убийца?

— Он объяснил, куда дел нож? — у меня пропало желание излагать Роману свою версию, особенно сейчас, когда комиссар вообразил, что почти закончил расследование.

— Шуваль утверждает, что, когда Беркович побежал звонить по телефону, а Флешман в состоянии прострации стоял над телом убитого, он вышел из лаборатории и бросил нож в мусорную урну в коридоре.

— И араб-уборщик этого не увидел?

— Внимание уборщика было отвлечено Берковичем. А потом тот же уборщик выбросил мусор — и нож в том числе. Мы ведь не проверяли урны, стоявшие в коридоре, все были убеждены, что нож должен быть в лаборатории.

— Ну-ну, — пробормотал я. — И тебя устраивает эта версия?

— Не очень, — нехотя согласился Роман. — Уборщик утверждает, что, кроме Берковича, никто из лаборатории не выходил. И никакого ножа в корзине, когда он опорожнял ее в большой бак, не видел.

— Насколько можно верить уборщику?

— А какой ему резон врать? — удивился Роман. — Во-первых, он, как уже говорил, держится за свою работу. Во-вторых, зачем араб стал бы покрывать еврея и рисковать при этом?

— Незачем, — согласился я, — если уборщик и Шуваль не действовали сообща.

— Песах, — усмехнулся Роман, — ты противоречишь сам себе. Только что ты утверждал, что Шуваль не убивал, теперь хочешь связать Шуваля с уборщиком… Выбери что-то одно.

— Когда судья должен будет продлить срок задержания Шуваля? — спросил я.

— Послезавтра. К этому времени, думаю, все будет надежно запротоколировано и увязано.

— Хорошо, — сказал я, — надеюсь, в камерах предварительного заключения хорошие условия, и у Шуваля не останется печальных воспоминаний. Освобождая невиновного из-под стражи, полиция обычно извиняется или считает это излишним?

— Песах, — Роман поднялся, — твой растворимый кофе не лучше черного, а ход твоих мыслей мне и вовсе не нравится.

Проводив Бутлера до двери, я сказал, когда он уже переступил порог:

— Не убивал Шуваль Грубермана. И араб-уборщик, естественно, тоже не при чем.

— А кто же убил? — равнодушно поинтересовался Роман.

— Завтра, — пообещал я, — вечером я назову убийцу и изложу все обстоятельства.

— Ну и отлично, — заключил Роман. — Если ты возьмешь вину на себя, я не стану возражать и посажу тебя в одну камеру с Шувалем. Вам будет о чем поговорить.

— Это точно, — последнее слово я оставил за собой.

Спал я спокойно.

Мне, собственно, оставалось сделать немногое. Я позвонил в университет и задал несколько вопросов профессору Хавкину. Профессор, работавший на той же кафедре, что покойный Груберман, судя по объявлению, которое я видел на доске, собирался в будущем месяце выступить с докладом, тема которого показалась мне любопытной. Ответы профессора меня вполне удовлетворили.

Потом я узнал в деканате номер телефона в Штатах, по которому могу найти профессора Брандера, и потратил полсотни шекелей на этот затянувшийся разговор. Ничего, кто-нибудь мне этот счет непременно оплатит — либо Управление полиции, если Роман согласится с моей версией, либо университет, если разговор придется относить к категории служебных. Я, впрочем, был уверен, что раскошелиться придется кассиру полиции.

В Балтиморе была ночь, и я поднял Брандера с постели. Услышав мою версию, он сначала отпирался, но, когда я сказал ему об аресте Шуваля, профессор минуту молчал (я уж подумал, что линия разъединилась), а потом сказал коротко:

— Вы правы. Я возвращусь первым же рейсом.

Я был уверен, что он так и поступит. Должна же быть у человека совесть, в конце-то концов.

Мне даже в голову не пришло, что Брандер может сбежать.

Вечером в среду Роман и не подумал подняться ко мне, вернувшись с работы. Видимо, от моего кофе у него началось несварение желудка. Я тоже не торопился напоминать о себе — ждал гостя.

Звонок раздался в половине двенадцатого.

— Я в Бен-Гурионе, — сказал профессор. — Отложим до утра или…

— Приезжайте ко мне, — предложил я, — почему не покончить со всем этим прямо сейчас?

— Вы… один?

— Нет, — честно признался я.

Такси остановилось у порога в первом часу, и, пока Брандер расплачивался с водителем, я позвонил Роману.

— У нас гость, — сказал я, — поднимись.

Наверное, что-то было в моем голосе: Бутлер не стал возражать.

Он вошел в салон, когда профессор устало опускался в большое кресло у телевизора.

— Что ж, — сказал я, когда все уселись. — Давайте сначала покончим с этой историей, а потом, если останется желание и если не помешают иные обстоятельства, выпьем кофе.

Роман поморщился, и я отнес его недовольство исключительно к качеству столь любимого им напитка.

— Профессор, — начал я, возможно, излишне торжественным тоном, — в пятницу вам позвонил в Штаты комиссар Бутлер и уведомил о том, что один из ваших докторантов убит, причем убийцей является один из трех других ваших сотрудников. Вы приняли сообщение к сведению и сказали, что возвратитесь сразу после окончания совещания. Комиссар задал по телефону несколько вопросов, и на этом ваши с ним контакты закончились. Скажите, почему вы не прервали свой визит в Штаты и не вернулись в Израиль вечером в субботу?

Брандер развел руками.

— Это был для меня большой удар… Наверное, в тот момент я даже не осознал, насколько большой. Возможно, вы правы, и я должен был вернуться сразу, но чем я мог помочь здесь? А там у меня было важное выступление, и я…

— На какую тему? — перебил я профессора, должно быть, не очень вежливо, потому что Роман бросил на меня неодобрительный взгляд и демонстративно пожал плечами, всем своим видом показывая, что я задаю вопросы, не относящиеся к делу.

— Тема… Извольте… «Магнитострикционное структурирование ферромагнитных материалов в динамических магнитных полях».

— Господи, — сказал я, — кто придумывал это название? В одном предложении три раза повторяется слово «магнитный»…

— Название, — растерянно сказал профессор. — Я придумал, кто ж еще? Оно точно отражает суть…

— Песах, — наконец не выдержал Роман, — может, ты оставишь грамматику в покое и перейдешь к делу?

— Да я уже перешел, — пробормотал я. — И думаю, профессор меня понял. А если некоторые комиссары не обладают нужными знаниями физики…

Я подумал, что, пожалуй, переборщил — уши у Романа мгновенно стали красными, верный признак того, что сейчас он выйдет из себя и дальнейший разговор потеряет смысл.

— Извини, — быстро сказал я. — Дело в том, что название доклада имеет прямое отношение к убийству. Собственно, именно в этом названии содержится разгадка тайны исчезнувшего стилета.

— С самого начала, — потребовал Роман, — и подробнее.

— С самого начала, — сказал я, — мне показалось, что полиция упустила очень важный момент. Вы искали орудие убийства, вы допрашивали подозреваемых и единственного свидетеля, вы исследовали мотивы — в точности так, как если бы убитый был бизнесменом или уличным торговцем. Вы не обратили внимания на специфику дела: убийство произошло в университете, а все докторанты — талантливые физики.

— Ну и что? — сухо сказал Роман. — Мотивы преступлений универсальны. Ненависть не зависит от рода деятельности.

— Ненависть — да, но не способ убийства. Обсудив улики, мотивы и возможности, мы с тобой еще в пятницу вечером пришли к выводу, что убийство не было случайным, оно было подготовлено тщательно и умело… Я не физик, а историк, но могу понять психологию человека, проводящего в лаборатории долгие часы. Историки, Роман, — это особая каста, это иной образ мышления, иной взгляд на мир… Любое событие сегодняшнего дня мы чисто автоматически сравниваем с аналогичными событиями прошлого. Если говорим об убийстве, на память приходят аналогии. И я уверен — если убийство задумает историк, он непременно исследует все последствия, которые аналогичное убийство, случившееся в прошлом, имело для событий, происходивших в мире.