— Я знаю об этой грустной реальности, но мы ведь говорим о мечтах, не так ли?

Ее превосходство меня подавляло. Мне хотелось бросить ее здесь, на лужайке, и уйти, даже не попрощавшись. Стоявший вдали Рой призывно махал нам рукой.

— Идите сюда!

— Он торопится, — сказала Энджи. — Так мы еще увидимся,

Эрик?

— Вполне возможно.

Она сказала мне:

— Мои номера телефонов записаны на красной странице. Я не хочу, чтобы меня беспокоили и о чем-то просили. Здесь полно больных, психопатов, которые надоедают известным людям.

К нам приближался Рой в сопровождении Кэти. Энджи заговорила быстрее:

— У меня есть еще дом на озере Тахо. Настоящее орлиное гнездо. Мне было бы приятно когда-нибудь встретиться там. Мне хотелось бы многого… Я думаю поехать туда на несколько дней. Запишите мой телефон.

Я стал шарить во внутреннем кармане пиджака. У меня не было при себе ни ручки, ни бумаги.

— У меня тоже ничего нет. — сказала она — Нечем записать.

— Я запоминаю интересующие меня номера телефонов, — сказал я.

Мне казалось, что я сойду с ума, слушая ее. Она выпаливала цифры, эти заветные сезамы, но я не мог пойти в дом за ручкой и бумагой, а потом вернуться… Она бы ушла, пожав плечами.

Я напряженно слушал ее. Память у меня была натренирована, но совсем не на цифры.

— Номер моего дома в Беверли-Хиллз вы можете узнать в справочной…

Вбивая в память эти номера, я наблюдал за Энджи. Она была чисто калифорнийским созданием, наполовину женщина, наполовину ребенок, объект психоанализа, богатая, иногда высокомерная. В ней было также нечто не поддававшееся определению, очарование денег, а значит, и власти.

Она продолжала:

— Повторяю: озеро Тахо, ранчо… Повторяю номер ранчо…

Она насыщала мой мозг цифрами. Зачем она говорит мне о своей кобыле Лаки Герл? Опять цифры…

— Только верхом на лошади в пустыне я чувствую себя свободной. И еще в Африке. Ах, Эрик, если бы я только могла закрыть глаза, посчитать до трех и сразу же очутиться в Кении! В том домике… Вы меня слушаете?

— Да.

— Этот дом будет окружен другими зданиями. Я хочу построить там детский сад и больницу для животных.

Я был идеальным животным для Службы экстренной медицинской помощи. Я кивал головой, восхищался, был растерян и взбешен. Мой мозг, как лихорадочно работающая счетная машина, записывал цифры. Когда к нам подошли Рой и Кэти, я умчался на поиски ручки и листа бумаги. Из-за одной-единственной забытой цифры я не смогу найти Энджи. Рой будет на Гавайях, Кэти — в его квартире в Лос-Анджелесе, адреса которой я не знал. У меня не будет никаких ориентиров.

Я помчался к вестибюлю дома, мне надо было срочно найти блокнот. Рядом с телефоном ничего не было! Я стал бегать из комнаты в комнату, повторяя номера телефонов, пересек салон, натыкаясь на кресла. Ни карандаша, ни листка бумаги! Наконец, в маленьком кабинете я обнаружил бумагу и несколько ручек. Тяжело дыша, я записал два номера телефона Энджи Говард и сунул бумажку в карман. Эти два телефонных номера, если они были правильно мною записаны, давали мне надежду. Я вернулся к Энджи, которая ждала меня в окружении друзей. Кто-то воскликнул:

— Она все еще здесь! Это — ваш успех! Браво, Эрик!

Энджи улыбнулась мне и положила ладонь на мою правую руку. Мне бы следовало перепроверить у нее номера телефонов, но нельзя было этого делать в присутствии других. В кармане у меня лежал карандаш, чтобы дописать или исправить цифры, но нам больше не удалось остаться наедине. Мы стояли в этом парке, уже подернутом серой дымкой сумерек, и болтали о чем-то. Она могла бы сказать мне: «Уедем отсюда вместе. Турнир закончен. Поедемте». Я всей душой ждал, чтобы она увела меня отсюда, я пошел бы за ней с закрытыми глазами. С» на улыбалась мне, а я ждал ее спасительных слов. Но тут, к несчастью, какая-то худая женщина с удивительно белой кожей спросила у меня, который был час. Когда я обернулся назад, Энджи уже не было. У всех гостей этого приема тоже был редкий дар бросать друг друга, переходить от одной группы к другой, прерывать или начинать разговор. Слова «до скорого» тем вечером звучали как «прощайте». Я стал искать Энджи, но силуэты людей растворялись в темноте. Эта игра теней вымотала меня. Энджи не было видно.

Я решил элегантно проститься с Роем и его друзьями и пригласил его, а также Катарину; Джуди, Рони, Милдред с лысым мужем на ужин с ресторан в Кармеле. У них уже были планы на завтрашний день, но они согласились выпить на прощание по рюмке. Я спас свою репутацию, при этом не слишком потратившись. С той небольшой суммой, которая у меня оставалась, я мог прожить в США еще двенадцать дней. Я хотел устроиться на берегу моря в какой-нибудь дешевой гостинице и решил направиться в один из отелей в Санта-Круз, где я когда-то работал нелегалом. Тогда, опасаясь контроля, управляющий меня оттуда уволил. Этот отель, стоявший на небольшом возвышении, был любимым местом американского среднего класса.

В течение ночи, которая предшествовала моему отъезду, я был болен от неудовлетворенности собой и составил список совершенных мною ошибок. В возрасте от двадцати до двадцати пяти лет я метался туда-сюда, летал чартерами в Люксембург, Брюссель, Лондон, привык к полетам с пересадками, проводил целые дни в аэропортах, совершал свои путешествия за смешные деньги. В то время мне надо было раствориться в толпе нелегальных иммигрантов и искать свою нишу. Но мне было страшно это сделать, тем хуже для меня.

Альфонсо сложил мои чемоданы в машину, я отстегнул ему пять долларов на чай. Рой проснулся, чтобы проводить меня, а вскоре к нам примкнула Кэти, еще не снявшая пижаму. Мы высказали друг другу всякие приятные слова, а Кэти наградила меня прощальным поцелуем. Мне предстояло исчезнуть без следа. Отъехав от дома, я увидел в зеркало заднего вида, как Кэти, подпрыгивая, махала мне вслед и послала воздушный поцелуй, сдув его с ладони… Она изображала из себя маленькую девочку, это должно было нравиться Рою. Я едва справился со своей грустью, дорога была забита машинами, моря не было видно, все побережье было застроено бетонными домами.

Я вел машину, словно автомат. Ближе к полудню я уже подъезжал к Санта-Круз. Город сильно изменился, он показался мне неким гибридом стилей. Пригород выглядел убого: его старые здания и улочки, где семенили многочисленные пенсионеры, опять напомнил о Европе. Мне удалось припарковать машину, через центр я пошел пешком. Перед витринами дорогих и шикарных магазинов слонялись панки с ирокезами из раскрашенных в разные цвета волос. Один из них сидел на тротуаре, бренчал что-то на гитаре, возвращая меня в семидесятые годы… Что я здесь делал? Я совершал все новые ошибки и глупости, мне надо было ехать в Лос-Анджелес и скорее возвращаться в Париж, где меня ждали мои подружки с полными слез глазами и влажными ляжками. Зачем надо было ехать в Санта-Круз? Ради того, чтобы переброситься несколькими словами с официанткой из кофе-шопа при отеле? Боже, будь проклята эта жизнь, которая меня вышвыривает вон! Я снова сел в свой «олдсмобиль» и поехал на авеню, которая вела к морю. В моей обонятельной памяти снова всплыл тяжелый запах скользких досок причала.

Я нашел отель, где я когда-то подносил чемоданы клиентов. Я складывал их на раскачивавшуюся во все стороны тележку, которую приходилось с силой втискивать в кабину лифта. Я ездил на лифте вместе с клиентами, следившими за своим багажом, а я в это время разглядывал их носы. Моя низкооплачиваемая работа в Англии приучила меня получать чаевые, но здесь положенные в ладонь центы приводили в замешательство. Надо было преодолевать подобные комплексы, поскольку эти подачки входили в мой заработок.

Каждый вечер после работы я находил убежище в одном из баров с пианино, служивших приютом для мечтателей, наркоманов, бедняков и страдавших ностальгией индейцев. Тип, который играл на пианино, считал себя Рэем Чарльзом[12]: подражал ему, копировал, пытался влезть в шкуру Короля… Воздух там был нечистым, дым сигарет плотным, а горе тяжелым. Я чувствовал себя маленьким, настоящим мушиным пометом. Даже здесь Америка подавляла меня! Я был молод, считал себя вечным и ждал прихода счастья. В этой забегаловке при звуках пианино, которое даже Коппола[13] не взял бы в качестве декорации для нищеты, настолько оно было расстроено, я ненавидел свою распутную мамашу. Она вычеркнула меня из своей жизни, когда мне было десять лет, она научила меня переносить удары, превратив мою душу в замерзший фьорд.