— Что вы обо всем этом думаете? — спрашивает меня Дюрбен.

— Доисторическое захоронение. Если судить по сохранившимся предметам — конец бронзового века. Вероятно, жена или дочь вождя. Историки сообщают о наличии весьма древних поселений на сваях или на островках…

— Да, я знаю, — отвечает он. И внезапно спрашивает: — Вы верите в предзнаменования?

— В предзнаменования? Да, большей частью.

— В моей жизни предзнаменования встречаются на каждом шагу. Но ведь главное — уметь истолковать их. Они почти всегда имеют двойной смысл. Могут быть благоприятными или наоборот, в зависимости от того, как вы их воспримете. Вы сочтете меня весьма сентиментальным, но я доволен, что там похоронена именно женщина. Да, меня радует, что в самом сердце вашего города будет женщина. Но опять же неясно, к лучшему это или к худшему. Я несколько изменю план застройки. Надо сохранить этот холм между двумя пирамидами. Бульвар, идущий к порту, будет огибать его. Все не так уж сложно. Вы свободны сегодня вечером? Да? Ну, так заходите ко мне, выпьем по рюмочке, потолкуем обо всем этом.

И он уже снова в джипе и мчится куда-то в солнечных лучах.

И тут я подумал о том, что со времени прибытия в Калляж я вроде бы еще ни разу не встречался с Дюрбеном вне работы. Какой-то рок вмешивается порой в отношения двух людей, хотя, казалось бы, все должно было складываться иначе. Или скорее какая-то натянутость, которую не так-то легко сгладить. Но событие, происшедшее этим утром, некоторым образом сблизило нас.

Окно выходит на террасу. Между двумя дюнами волнуется черно-лиловое море, над которым встает полная луна. Дюрбен нервно меряет шагами комнату, но лицо его спокойно.

— Я просмотрел план застройки, — говорит он, — внести изменения сравнительно легко. Я говорил об этом с Гуру, но он склонен не останавливать работ. Он не из тех, кто станет менять планы из-за такой мелочи. Дай ему власть, он сровнял бы это захоронение с землей. Он говорит, что живые, чтобы жить, должны предать мертвых забвению. Что, кстати, довольно верно. Но это не так-то просто.

— Да, это модная теория: культ настоящего, культ прогресса. Именно она лежала в основе того, чему нас учили в институте.

— Послушайте, Марк, — вы мне позволите называть вас просто по имени? — главное для меня и для всех нас — построить этот город. Мне слишком все это дорого, — и он рукой указал на ту часть стройки, которая виднелась между деревьями, — чтобы увязать во всяких абстрактных проблемах. Но на этот раз речь идет о проблеме конкретной. И тут я не поступлю, как Гуру. Я изменю свои планы — я уважаю мертвых и не хочу нарушать их покоя. Я считаю, что не может быть цемента крепче того, что спаивает живых и мертвых.

— Конечно, это большая сила.

— Гуру, однако, располагает другой, более эффектной силой, поскольку она на поверхности и, следовательно, действие ее распространяется быстрее и шире.

— А как насчет глубины?

— Ну кто в наши дни думает о глубине? — И он устало махнул рукой. — Вот мы и ввязались в эти абстрактные рассуждения, которые я не слишком-то люблю! Впрочем, по моей вине. Главное, повторяю, — построить город, и хорошо построить. Итак, мы сохраним эту могилу. Мы воздвигнем над ней церковь, фасадом обращенную к морю. Мне так хочется.

До сих пор о церкви, как мне кажется, не было и речи, но я не стал говорить об этом.

— Желаете ли вы, чтобы я завтра направил в министерство сообщение о нашем открытии?

— Сообщение? Никакого сообщения мы делать не будем!

Я удивленно посмотрел на него.

— Я велю положить камни на прежнее место и снова замуровать вход. И останется только вот это. — Он вынул из кармана зеленый камешек и покатал его на ладони. — Да, я действительно рад, что это женщина. Мы будем единственные, кто ее видел.

Я почувствовал по его дрогнувшему голосу, что он, вероятно, жалеет, что он не единственный, кто побывал в склепе.

— Вы не боитесь, что кто-нибудь разболтает об этом? — спросил я.

— Будь что будет! Рискнем.

В рассуждениях Дюрбена была какая-то непоследовательность, я не мог понять, почему он отказывается сообщить о находке, которую явно не собирался уничтожать. Не было ли это проявлением как раз тех странностей, даже некоторого безумия, которое ему нередко приписывали? Я с возродившимся интересом взглянул на этого человека, так трезво решавшего многие вопросы, но внезапно по какой-то таинственной причине отступившего, как мне казалось, от своих правил.

Но он уже переменил тему разговора.

— Вам здесь нравится? А работа? Квартира? Все идет хорошо, не так ли?

Мы стали беседовать о финансовой стороне дел, о поддержке, которую оказывали нам в министерствах, он говорил, что некоторые связи по-настоящему прочны, иные же — словно сухие ветки: отпадут при первом же ударе. Он назвал мне имена, вызвавшие у меня удивление, и рассеял кое-какие мои иллюзии. У него было столько же врагов, сколько и друзей, но в настоящее время весы склонялись в его пользу, и он явно намеревался удержать их в таком положении.

— Я знаю, чего хочу, — говорил он.

Когда около полуночи я выходил от него, в сосновой роще кричала сова, а вдали на болотах мне послышался какой-то вой.

— Спасибо, что зашли, — сказал он на прощание. — Спокойной ночи. Как-нибудь потом я расскажу вам, что значит для меня Калляж…

А когда я пожимал ему руку, он добавил:

— Скоро сюда приедут мои жена и дочь. Я получил утром письмо. Какое впечатление произведет на них Калляж? Как бы мне хотелось, чтобы им здесь понравилось, чтоб они поняли…

Прежде чем войти в свой коттедж, я обернулся и увидел, что он стоит один на террасе, облитый лунным светом, и смотрит на море.

Дюрбен говорил мне:

— Прежде всего, церковь. Надо построить церковь. Мне хочется, чтобы она стала центром — открытая со всех сторон — и чтобы город складывался вокруг нее… Я работал над этим добрую часть ночи. Какая тишина! Как чудесно работать ночью в комнате одному — только кофе и сигареты, и ты ищешь решение. Теперь я все представляю ясно. У меня есть чертежи. Через несколько дней можно будет начинать. Понадобится всего одна бригада, человек пятнадцать. Это, конечно, очень важно, но церковь не должна отвлекать нас…

Или объяснял:

— …длинный треугольник света, вот тут, видите, очень острый, уходящий в глубину поперечного нефа, поворачивающийся в зависимости от часа дня. Пространство, тень, солнце…

Или еще:

— Надо замуровать гробницу. Никакой двери, только камень и песок. Не оставлять следов. Чтобы не было разговоров. Кто об этом узнает? Люди забудут. И в основании нашего города будет скрыта эта тайна. Принесет ли она нам удачу? Или неудачу? Не знаю, Марк, но мы рискнем. От этих вещей так просто не отмахнешься. Они существуют — и все тут. Надеюсь, это принесет удачу, я чувствую это…

Я ловлю обрывки этих фраз, когда мы сталкиваемся с ним в дверях, среди грохота стройки или на дороге, когда наши машины несутся навстречу друг другу. И порой Дюрбен, махнув мне рукой, останавливается, отирает пот со лба и говорит:

— Все в порядке, Марк? Да? Ну вот и прекрасно. Вы знаете, я подумал, что…

У Гуру звучат совсем иные нотки:

— Надо вдвое увеличить бригады! Работать ночами. Да, с прожекторами, и никаких проблем. Машины будут работать на полную мощность. Я подсчитал: мы выиграем целый месяц! Вы видели Дюрбена? Я восхищаюсь им, сами понимаете. Но все-таки мне кажется, эта «принцесса» вскружила ему голову. Я против церквей ничего не имею, но…

А Вире говорит:

— Дело движется, движется! Великолепная стройка! Рабочие вкалывают вовсю, особенно горцы. Остальные так себе. За ними нужен глаз да глаз!

А вокруг грохочут землеройные машины, скрежещут шины грузовиков по песку, бесшумно разворачиваются в солнечных лучах подъемные краны и, изящно изгибаясь, словно юные девушки, поднимают на своих платформах цемент и балки.

Нас втянул, я ощущал это, отлично налаженный механизм стройки, и на праздные размышления почти совсем не оставалось времени. Дни без остатка заполнены лихорадочной деятельностью, расчетами, бумагами, обрывками разговоров, телефонными звонками. Ни покоя, ни отдыха, разве что короткими ночами, но Гуру уже и ночи собирался заполнить работой, словно опасные бреши в великолепной каменной кладке. Вот так и живут сейчас люди: громко провозглашают, что им необходим досуг, а на самом деле не знают, что с собой делать в свободное время. Я лишний раз убеждался, что подобная кабала, которая действует почти как наркотик, мешала мне быть самим собою, переплавляла в общем горниле, и меня не удивляло, что я почти испытывал от этого какую-то радость, в которой, правда, содержалась известная доля наркоза. А край, что так внезапно покорил меня в день нашего прибытия, который я поклялся себе получше узнать при первой же возможности, теперь стал казаться мне таким далеким от Калляжа, превратился даже в нечто нереальное. Картины, еще совсем недавно преследовавшие меня, странным образом отдалились и словно бы подернулись дымкой. И когда порой в минуты затишья мне случалось глядеть с высоты строительных лесов на глухой болотный край, в мозгу моем шевелилась смутная мысль, что надо бы побывать там; вот так же строишь планы побывать в городах, чьи названия неотступно преследуют тебя, но которых ты, возможно, так никогда и не увидишь.