— Как ты ее порвал?

— Серфил. Тогда я был в юниорском туре. Во время состязания меня приложил серфер, и я отключился. Позже мне сказали, что я как-то странно ударился о дно и колено выгнулось назад. Повезло, что я вообще всплыл.

Она удивлена, может, даже чуточку поражена.

— В юниорском туре? Впечатляет. Это что-то вроде соревнований по серфингу?

«Вроде соревнований по серфингу?» Стараюсь безразлично пожать плечами.

— Типа того.

Я умалчиваю, что через несколько лет я участвовал в профессиональном турнире и чуть не увез домой звание чемпиона АПС. Умалчиваю, что меня выбрали новичком года, в «Спортс иллюстрейтед» обо мне написали статью на шесть страниц. Умалчиваю, что два года назад я получил почти миллион долларов призовых и подписал пятилетний рекламный контракт. Я об этом не говорю, потому что придется объяснять про наркотики, арест, чувство вины. Придется сказать, что я все профукал.

Здорово, что она понятия не имеет, кто я. Я чистый лист — никто ничего от меня не ждет, не строит догадок, не осуждает. Если бы Джемма обо всем знала, она все равно видела бы во мне интересного человека?

— В четырнадцать?

— Да.

— Круто, — ослепительно улыбается она. — Очень круто.

В голосе слышится любопытство, она того и гляди начнет расспрашивать о серфинге, о юниорском туре, поэтому я решаю сменить тему:

— А ты какой была?

Она наклоняет голову вбок, хмурится, чуть выпячивает подбородок.

— Когда?

— В четырнадцать.

Она всматривается мне в лицо, цвет глаз меняется, светлеет до зеленого металлика.

— Не знаю. В основном убогой.

От такой откровенности в груди зарождается нечто незнакомое.

— Не верю.

— Это правда. Я хотела стать актрисой, если тебе это о чем-то говорит.

— Драмкружок?

— О да. Драмкружок, лагерь, шекспировские цитаты. До кучи родители у меня настоящие хиппи. Я приносила в ланч-боксе фигню вроде батончиков с зернами киноа и льна и подсолнечным маслом. Ни одна нормальная девчонка в четырнадцать лет не любила книги, старые черно-белые фильмы и Уолта Уитмена так, как я.

Смысл я улавливаю.

— Убогостью и не пахнет.

— Спасибо, конечно, но разуй глаза. В старших классах это не клево.

— Но ты же с кем-нибудь дружила?

— У меня была семья: родители и брат, — говорит она, и что-то во взгляде меняется. — В школе я дружила только с Джули, а в свободное время играла в джин рамми и сумасшедшие восьмерки с пожилой соседкой и ее друзьями.

— Сумасшедшие восьмерки? — смеюсь я.

Мне нравится представлять, как Джемма играет в карты с пожилыми дамами.

Воображаю ее за круглым столом с сигарой во рту и котелком на голове.

— Да. Барб пекла мерзкий яблочный пирог и жульничала в карты. — Она кривится. — А у тебя что?

Я могу сыграть только в сундучки.

— У меня все в норме.

Джемма убирает челку со лба и фыркает.

— Я имела в виду, каким ты был в четырнадцать.

— В джин рамми со старушками я не играл.

— Ну еще бы, — кивает она, словно о чем-то вспомнила. — Правда, я уверена, что ты излучал флюиды убойного серфера.

— Убойного серфера? — приподнимаю я бровь.

— Не скромничай. Ты прекрасно меня понял. — Она переходит на ужасный серферский говор, оттопыривает большой палец и мизинец в жесте шака: — Сделай-ка ханг тэн на этой крутой волне, братан!

— Братан? — смеюсь я.

— Извини, я тебя обидела? — хохочет она.

— Нет, — качаю я головой. — Люблю стереотипы.

— Хочешь сказать, ты не в курсе, что девчонки сходят по такой фигне с ума? — спрашивает она уже нормальным голосом.

Сейчас мне интересно, от чего сходит с ума только одна девчонка.

— Не хотелось бы обламывать тебя, братан, но «ханг тэн» уже лет пятьдесят не говорят.

— Я общалась с соседкой восьмидесяти лет и любила старые черно-белые фильмы. Старомодный жаргон ко мне прилип.

Хохоча, я разворачиваю ее руку, излишне долго касаясь кончиками пальцев согретой солнцем кожи.

— Когда делаешь жест шака, всегда разворачивай ладонь к себе.

Она морщит нос.

— Извини. Если честно, я избегала ваших, как чумы.

— Наших?

— Да, — расплывается она в улыбке, похожей на солнце. — Твоего племени.

Я невольно улыбаюсь в ответ.

— Большинство просто не понимает ощущений после отличного серфинга. Вокруг нет ничего, кроме тебя, воды и ветра. Только серфер знает, что такое испытывать судьбу. Кажется, что все бесконечно. — Я задумываюсь. Закрываю глаза и вытягиваю руку, словно хочу коснуться воды. — Забыться проще простого.

Мне боязно, что за долгую болтовню она поднимет меня на смех. Но нет. Она выдыхает и говорит:

— Звучит восхитительно.

— Так и есть. Тебе надо попробовать.

Замечаю, как темные ресницы смотрятся на фоне светлой кожи. На миг я представляю, как касаюсь губами нежных ресниц, чувствую, как они трепещут.

— Да ни за что, — говорит она, разрушая фантазию.

— Почему?

— По кочану.

— Ты живешь в Калифорнии.

— И что?

— А то, что ты калифорнийка.

Сердцебиение учащается. Может, потому, что пять секунд назад я подумывал впиться ей в губы, а может, потому, что сейчас я представляю Джемму на воде, гидрокостюм облегает все изгибы, влажные волосы растекаются по спине.

— И что это значит?

— Ты должна хотя бы раз попробовать посерфить. Это записано в кодексе чести штата.

— Как обязанность голосовать?

— Да. Как болеть за «Лейкерс», непонятно за что ненавидеть «Фресно», считать, что с авокадо и замороженным йогуртом все становится вкуснее.

С минуту она задумчиво молчит.

— Ты забыл, что на днях я грохнулась со стула?

Разразившись громовым смехом, я вспоминаю тот случай: Джемма распласталась на полу, синее платье облепило бедра, лицо пылало огнем.

— Нет, не забыл. И вряд ли забуду.

— Тогда тебе должно быть понятно, что я ни за что в жизни не удержусь на крошечной доске. Да еще и на воде.

— Отмазывайся, отмазывайся.

— Я не отмазываюсь. А говорю как есть. Некоторые вещи не меняются. Первый закон Ньютона. Законы Кеплера о планетных движениях. Теория относительности. Несовместимость Джеммы Сэйерс и спорта.

Я опять смеюсь. Она мне нравится. Очень нравится.

— Всего разок, — подстрекаю я.

— Да я без понятия, что делать.

— Я научу.

«Пожалуйста, соглашайся».

— Кошмар. Я опозорюсь.

— Вначале у всех не получается. Когда я серфил первый раз, я разбил губу и доской поставил себе фингал.

— Если ты пытаешься меня успокоить, то выходит паршиво, — тычет она в меня пальцем.

Я хохочу.

— Я возьму у Клаудии гидрокостюм, и на неделе попробуем.

Она таращит на меня разноцветные глаза.

— Не представляю Клаудию на серфе. Она больше похожа на задиристую эмо-герл.

— У нее неплохо получается, — пожимаю я плечами. — В свое время наш дядя был знаменитым серфером и сделал все, чтобы с раннего детства мы стояли на досках.

Джемма задумывается. Прикусывает губу.

— Соглашайся, — тихо подбиваю я, перед глазами плывет, губы онемели. — Соглашайся.

Мне настолько хочется, чтобы она согласилась, что аж становится неловко.

По тому, как она хмурится, видно, что я ее уговорил. Сдержав победный вопль, я жду того, что она скажет.

— Может быть.

— И на том спасибо, — шепчу я, пока она не передумала. — Джемма?

Она наклоняет голову и пальцем поправляет очки. Прелестно.

— Да?

Без раздумий я слегка обхватываю подбородок и большим пальцем провожу по нежному уголку рта. Опрометчивый поступок, но я не сожалею. Кожа на ощупь мягкая, Джемма стоит настолько близко, что я чувствую теплое дыхание. Даже улавливаю запах клубничного блеска для губ.

Она едва различимо смеется. Похоже на вздох, который вдруг превратился в смех.

— Волос?

— Нет. — Я медленно отступаю, не сводя с нее глаз. Уайт следует за мной, прижимаясь к ногам. — На этот раз не волос.