Глава 7

Лэндон

— Мы играем в молчанку? — шепчет она.

Еще нет десяти утра. Мы с Джеммой едем домой. На пляже я сменил гидрокостюм на брюки-багги и легкую светло-зеленую футболку. Я липкий и мерзкий, в тесном салоне машины она наверняка чувствует, как от меня воняет.

— Нет, я… — перевожу глаза с дороги на нее, — о чем ты?

Она бросает взгляд на заднее сиденье и хмурится.

— С тех пор как Уайт заснул, стало тихо. Ты молчишь. Я как будто помешала твоему утреннему ритуалу. Не стоило падать тебе на хвост, да?

Сжимаю рычаг переключения передач и стискиваю зубы. Молчу я не потому, что нет желания с ней разговаривать. И уж точно не потому, что она помешала моему утреннему ритуалу.

— Нет, я хотел, чтобы ты поехала. Я совсем не против компании.

И это правда.

Она охает, теребя носик на крышке пустого кофейного стакана.

— Хотя тебе, наверное, было скучно.

— Не было, — улыбается она.

Ну и как это понимать?

— Джемма, я не хочу молчать, я…

Я мнусь, прокручивая слова в голове. Все сводится к одному: а что, собственно, я могу рассказать, чтобы Джемма не удрала с воплями? «Я бывший профессиональный серфер, которого два года назад отстранили от турнира за наркотики и потасовки». Да, самое то.

— Я давно этого не делал, и получается погано.

— Давно не разговаривал? — принимает она скептический вид.

— Нет, — говорю я, поворачивая направо. — Давно не рассказывал о своей жизни.

— Может, ты не в курсе, но моя жизнь слишком заунывна, чтобы о ней рассказывать.

Она улыбается, но в голосе улавливается печаль, сжимающая сердце, точно тисками.

— Клаудия говорила о твоем расставании, — произношу я, чувствуя себя придурком.

На щеках проступает легкий румянец, и она прыскает смешком.

— Значит, ты знаешь, что я встречалась с Реном Паркхерстом. Знаешь, что я, как полная идиотка, застукала его с официанткой. Небось, слышал уже, что все можно посмотреть на «Ютубе».

Я откашливаюсь.

— Джемма, этот парень…

— Лэндон, давай обойдемся без речей на тему, что все наладится. Я в порядке. — Она делает длинный успокаивающий вдох. — Скажем так, на куски я не разваливаюсь. Мне не совсем паршиво, но и не очень хорошо.

— Знакомое ощущение, — честно отвечаю я.

— Супер. Так что давай пропустим болтовню о прошлом и поговорим о чем-нибудь другом, пока тишина не свела меня с ума. — Она наклоняет голову к окну и касается указательным пальцем верхней губы. — Что тебя бесит больше всего?

— Хочешь знать, что меня бесит? — выгибаю я брови.

— Почему бы и нет? — Она разворачивается лицом ко мне. — То, что действует человеку на нервы, очень показательно. Если судить по пятничному вечеру, кипятишься ты часто.

Пытаюсь сделать вид, будто фраза меня задела, но актер из меня скверный, да и права она. В этом я преуспел.

— Ну, — настаивает она.

Над зданием поднимается солнце, освещая лобовое стекло и ее лицо. С близкого расстояния я вижу, что ошибся. При свете солнца я замечаю, что глаза у Джеммы не серые, а разноцветные. Голубые и зеленые крапинки пробуждают мысли о небе, истекающем дождем, грозе, колышущихся бездонных водах. Она хлопает тяжелыми черными ресницами, а я подумываю ее поцеловать. Просто притянуть к себе и заткнуть поцелуем на середине фразы. От души удивить.

— Что тебя бесит? Те, кто дышат ртом? Ковыряют в носу? Лопают пузыри из жвачки?

— Обзвонщики, — решаюсь я.

— Обзвонщики? — Она разочарованно качает головой. — И все?

Я смеюсь и пробую еще раз:

— Те, кто мусорят на улице.

— Лучше, — ухмыляется она и тут же отводит глаза.

— Когда пишешь, а карандаши постоянно ломаются.

Она согласно кивает.

— Когда наступаешь на жвачку.

— Молнии, которые заклинивает.

Джемма задумывается.

— Пафосные любители вина.

— Те, кто дают маленькие чаевые.

— Те, кто курят сигары.

— Люди, чья любимая книга «Над пропастью во ржи», — бросаю я.

Она сжимает кулак и вопит:

— Фанаты Холдена Колфилда отравляют мне жизнь.

Меня смешит то, что вид у нее серьезный и вместе с тем глупый.

— Те, кто едут медленно по скоростной полосе, — говорю я.

— Угги летом.

— Люди, которые просят автограф.

— Корка льда на мороженом, — выдает она.

— Дебильный Джастин Бибер.

Она издает звук, будто ее тошнит.

— А как тебе те, кто в людных местах говорят по громкой связи? Как будто кому-то охота слушать, что кто-то готовит на ужин во вторник или как девица расстроена, что из-за лекарств ее парень стал импотентом.

— Кстати о телефонном этикете: давай вспомним об эгоистичных недоумках, которые переписываются или балаболят во время фильма.

Она ежится, словно то, что кто-то говорит по телефону в кинотеатре, причиняет ей боль.

— Когда при личной встрече человек играет в телефоне. И ты такая: «Я здесь!»

Я смеюсь, прекрасно понимая, о чем речь.

— В баре я вижу таких людей постоянно. Они подходят заказать выпивку, потом начинают обновлять статус или чекиниться, а я стою и жду.

— Отвратительно. Поэтому я не сижу в соцсетях. Пока что. — Она кривит губы. — Еще меня бесит, когда люди говорят о протеине и качалках.

Я играю бицепсом и рычу:

— То есть тебе неинтересно узнать про палеодиету и силовые тренировки?

— Господи, нет!

Джемма всплескивает руками и гогочет. Смех у нее фантастический. Как привязчивая новая песня, которую хочется проигрывать на повторе, пока не запомнишь все слова. Слушать смех — это замечательно, но еще лучше ее смешить.

— Крошки в ресторанной кабинке.

— Крошки в постели, — парирует она.

Притормаживаю на светофоре и перевожу взгляд на Джемму. Она перекидывает на плечо волосы цвета меди и выдыхает.

— Когда разминулась с почтальоном и приходится шлепать на почту и стоять в очереди за посылкой.

Я снова смотрю на дорогу.

— Когда в кафе стоишь за человеком, который только у кассы решает, что заказать.

Она косится на меня.

— А как тебе ситуация, когда ты стоишь в очереди, чтобы купить хот-дог, а у стоящей перед тобой девушки проблема с кредитками и тебе приходится платить за ее бензин?

— В мой список это не входит.

Она усмехается, отвернувшись к окну.

— Наверное, ты посчитал меня неудачницей.

— Читать мысли ты не умеешь: мне это даже в голову не приходило. Не переводи тему на меня. Сама начала этот разговор.

— Цыц, я думаю. — Она стучит пальцем по стеклу. — Когда закупаешься в продуктовом и слишком поздно понимаешь, что у стоящего перед тобой человека огромная папка с купонами.

— Или чековая книжка, — вставляю я.

— Или он быстро вынимает папку с купонами, всем папкам папку, выписывает чек и стоит с двадцатью покупками у экспресс-кассы.

— Когда человек набирает много товаров, дает кассиру кучу купонов, выписывает чек, а потом оставляет тележку посреди парковки, и она въезжает в чью-нибудь машину.

Она вскидывает руки.

— Сдаюсь! У меня голова сейчас лопнет.

— Ты согласна, что таким людям уготовано место в аду? — выгибаю я бровь.

— Согласна.

Мы покатываемся со смеху и кидаем друг на друга пытливый взгляд. Может, всему виной любопытство. Может, что-то еще. Поди разберись.

Едва смех затихает, я начинаю беспокоиться, что вернется неловкое молчание, но этого не происходит.

Джемма принимается болтать. Разговор обо всем и ни о чем не досаждает. Она веселая, умная. Все, что она говорит, кажется блестящим и ярким, будто слова подсвечиваются фонариком.

Она рассказывает о первой книге, что растрогала ее до слез («Цветок красного папоротника»), о любимом мороженом (манго-ананас), о том, как в двенадцатом классе они с Джули ездили в Сан-Франциско и у них лопнули две шины.

Она смеется над собой. Часто.

Она говорит о том, что любит кофе, о галереях, которые посетила в Эл-Эй, о группе, которую нашла несколько месяцев назад.

С улыбкой глядя в окно, она поясняет:

— Такую музыку хочется слушать лежа в траве, растворяясь в небе. Такое ощущение, что кожу припекает солнце.

На раз-два я пропал. Попался на крючок. Дело не в том, что она симпатичная (а она симпатичная). Дело в том, как она говорит, как жестикулирует, рисуя пальцами в воздухе, двигая руками в одном ритме со словами. В том, как она теребит кончики волос, постоянно поправляет очки. В том, как она задерживает дыхание, точно волнуется. Дело в ней.

Доехав до дома, мы стоим на балконе рядом с квартирой Джули, не замечая, как вокруг кипит жизнь. Уайт наматывает круги вокруг наших ног, фыркает, слизывает высохшую соленую воду с моих икр.

Джемма смотрит на него и заливается смехом.

А я смотрю на Джемму. Она великолепная, жизнерадостная. Овсяного цвета свитер висит на руке. Мягкие каштановые волосы спадают на обнаженные плечи, щекоча кожу под ключицей. Тонкие лучи солнечного света заливают лицо, отчего становится видна россыпь бледных веснушек на переносице и щеках.

Меня как будто втягивают в нечто важное и мощное. Время словно тянется, вызывая прилив сил. Вспоминается момент, когда под водой зарождается волна. Этого никак не увидеть, можно лишь ощутить то, как поток воды затягивает в пучину океана.

Впервые я не думаю о пустоте, о гнетущей боли, что грызет изнутри. Не думаю о том, что я неудачник. Не думаю о прошлом. Не думаю об Эбби. Не думаю об учебе, счетах. Не думаю ни о чем, кроме этого момента.

— Вот.

— Вот, — повторяет она, приподняв уголок губ.

— Вот… — улыбаюсь я.

— Что случилось? — указывает она на колено, где бледно-красный шрам выглядывает из-под телесной повязки, которую я надеваю на серфинг.

— Акула напала.

Она вытаращивает изумленно-любопытные глаза, разевает рот, обнажая кривоватые нижние зубы.

— Да ну? — выдыхает она.

Она чешет крошечную морщинку посередине лба, прямо над очками. Это так мило. Тянет рассмеяться, но я прячусь за маской строгости, складываю губы в серьезную линию.

— Если точнее, большая белая акула, — киваю я.

Она приваливается к двери, сощурив разноцветные глаза.

— Прикалываешься?

— Прикалываюсь, — хмыкнув, сознаюсь я. — В четырнадцать лет я порвал связку. После операции все зажило, но иногда, если не беречься, все равно беспокоит. Повязку я ношу на всякий случай, если вдруг приходится напрячься.