Глава 16

Лэндон

Во вторник утром Эбби открывает дверь в рваных джинсах и розовой футболке с куклами, которая больше подошла бы семилетней девочке. Светлые волосы собраны в низкий хвост, под глазами темные круги, кожа желтая, между губами зажат окурок.

— Наконец-то, — говорит она, затягиваясь.

— Пришлось кое-куда заскочить. — Показываю то, что купил в хозяйственном магазине, как белый флаг.

— По барабану.

В глаза мне она не смотрит, зато кивает и распахивает дверь шире.

В квартире бардак. Пахнет сигаретами и дешевыми духами. Скрипучий вентилятор гоняет теплый воздух. Линялый бежевый диван, который сменил пять или шесть владельцев, заполняет собой маленькую гостиную. Из телика, стоящего в тележке, доносятся громкие голоса и смех. Стены не украшены фотографиями счастливой семьи. Нет диванных подушек, цветочных композиций и прочего «уютного» декора.

По пути к кухне у меня внутри все холодеет. Стойка грязная. В раковине грязная посуда. Рядом с плитой пустая бутылка водки с коричневым осадком.

Вот так росли мы с Клаудией. Квартира другая, декорации те же.

Смеситель сломан. Пару раз поднимаю рычаг, потом забираюсь под раковину. Понять, в чем проблема, несложно; спустя десять минут вода льется ровной струей.

— Что-то еще? — спрашиваю я, вытирая руки о джинсы.

Она прислоняется к холодильнику и смотрит на меня впалыми глазами.

— Как твоя сестра?

— Нормально, — сухо отвечаю я.

Не хочу говорить о Клаудии. Ничем хорошим это не закончится.

— Ты стал редко заходить, — замечает она. — У надзирателя появилась личная жизнь?

— В смысле? — щурюсь я.

— В прямом смысле, — фыркает она и трясет головой, берет новую пачку сигарет.

Эбби бьет ладонью по пачке и вынимает сигарету. Она щелкает черной зажигалкой и делает первую затяжку, втягивая щеки.

Вряд ли стоит рассказывать про Джемму. Сомневаюсь, что Эбби есть до этого дело, но не успеваю об этом подумать, как слова слетают с языка:

— Я кое-кого встретил.

По виду не понять, удивилась она или нет, интересны ей новости или нет. Она глядит туда, где кудахчет телевизор, и снова затягивается. Изо рта струится сизый дым.

— Я устроилась на работу.

Вот это сюрприз. Она не работала почти три месяца, да и предыдущая работа была ерундовой.

— Правда?

— Да, правда, — надменно говорит она.

— Чем занимаешься?

Она пожимает плечами. По дрожащему подбородку я все понимаю — понимаю, чем она занимается. Работой это не назвать. Я бы назвал это смертным приговором.

— Опять торгуешь?

Она сбрасывает пепел в раковину. Веки трепещут.

— Ты обещала. — Я вырываю сигарету из ее руки и бросаю в раковину. Обхватываю пальцами бицепс. Следы от уколов не ищу. Отметины можно спрятать в тысяче мест. — Ты обещала.

Эбби опускает голову и кое-как вырывается.

— Спятил, что ли? — шипит она и бьет меня по руке.

— Это я спятил? — спрашиваю я острым, как битое стекло, голосом. Перед глазами плывет. Пульс колотится быстро. — Ты брала у меня в долг на условии, что больше ты этим не занимаешься.

— Остынь. — Она даже не пытается изобразить извиняющийся вид, лишь берет новую сигарету.

«Остынь?» Сердце переворачивается, тяжело барабанит. Мысли разбегаются.

— Клаудия предупреждала, чтобы я тебе не верил. Она говорила, что ты никогда не изменишься.

И она была права.

Быстро и тихо я иду к спальне. Эбби без надобности меня провожать. Она никогда не отличалась изобретательностью в том, где прятать нычки, так что я точно знаю, где искать.

Все там, где я и думал. В глубине ящика лежат порошок и маленькие белые таблетки; пакеты с двадцатью пилюлями в каждом скатаны в плотный шар и перетянуты резинками, как в фильме про мафию.

Зажимаю один из пакетов между пальцами. Сглатываю горький привкус разочарования и встаю.

Цирк какой-то. Поверить не могу, что я опять повелся. Сколько еще раз я наступлю на одни и те же грабли?

В кухне Эбби стоит там, где я ее оставил. Она почти докурила сигарету. Плечи сгорблены. Пакет в моей руке реакции не вызывает.

— Мы договаривались. — Злит то, как звучит голос. — Ты говорила, что, если я помогу с арендой и продуктами, ты остановишься. Ты поклялась. — Звучит убого, знаю.

— Спустись уже с небес на землю. Подвернулся шанс, и я согласилась, — рычит Эбби. — Хотя тебе не понять!

Дальше так продолжаться не может. Нельзя раз за разом стараться и давать маху. Нельзя ходить по кругу, вечно оказываясь в исходной точке.

Поднимаю пакет над головой.

— Тебе нужна помощь. Если не прекратишь, ты себя угробишь.

— Заткнись, мать твою! Тоже мне Поллианна, — негодует она и прыгает за таблетками.

Я отступаю, чтобы она не дотянулась.

— Хватит! — Я крепче сжимаю пакет.

— Они мне нужны! — орет она. Слюна собирается в уголках рта. — То, что я делаю, тебя не касается. Никогда не касалось!

Таблетки я не отдаю — она молотит кулаками по груди, впивается ногтями в кожу, злобно кряхтит, пинает по голени босой ногой. Так продолжается около минуты.

Когда я вжимаюсь в стойку, а Эбби того и гляди вонзит в меня зубы, я бросаю пакет. Он шлепается на пол и открывается. Таблетки катятся по полу и исчезают под холодильником. С обиженным воплем Эбби ныряет за ними.

— Ты хоть знаешь, сколько они стоят? — визжит она, сгребая таблетки.

Горло перехватывает. Понятия не имею, что делать. Я тяжело дышу, потею, даже дрожу. Нервы сдают, становится обидно. Хочется по чему-нибудь ударить. Хочется разбить стекло, разломать стены в паршивой квартире.

Вспоминается добрая милая Джемма с нежными серо-голубыми глазами. Хочется уйти. Хочется, чтобы эта часть жизни закончилась. Хочется спихнуть ее в яму и засыпать сырой землей.

— Пойду я, — вдруг говорю я.

— Отлично! — вопит Эбби.

Провожу руками по волосам, с медленным вздохом выпрямляюсь. Уже собираюсь уйти, но что-то останавливает. Я разворачиваюсь и произношу:

— Тебе правда нужна помощь.

В ответ она угрюмо хохочет. Эбби по-прежнему ползает по полу, пакет с таблетками держит в руке. Лицо пошло розовыми пятнами. Тушь растеклась. Кожа вокруг губ в глубоких бороздках. Она выглядит уставшей. Она выглядит постаревшей.

— Серьезно.

Эбби моргает и отводит глаза. Она запечатывает пакет.

— Пожалуйста.

На этот раз гнева в голосе нет. Я снова маленький, снова молюсь, чтобы в мире все встало на свои места. Хочу того, чего хотел всегда: чтобы эта женщина не была наркоманкой, чтобы она нашла нормальную работу. Не хочу видеть, как она спускает все на таблетки, жутких мужиков и схемы быстрого обогащения.

— Пожалуйста, — повторяю я, хотя на успех не рассчитываю.

Эбби на меня не смотрит. Она поднимается с пола.

— Ты не имеешь права приходить и указывать, что мне делать.

— Ты сама меня позвала, — напоминаю я.

— Я передумала. Я хочу, чтобы ты ушел.

Она сует таблетки под мышку и вытряхивает из пачки сигарету.

— Не надо, — вымученно проговариваю я. — Можно жить по-другому.

Она дважды щелкает зажигалкой и прикуривает. Руки у нее трясутся.

— Я сказала: выметайся!

Тяжело сглотнув, я говорю:

— Если я уйду, то насовсем.

— Для того я тебя и выкидываю. Толку от тебя ноль, — выплевывает она.

Слова должны причинить боль, но нет, мне не привыкать.

— Ладно.

У выхода меня останавливает ее голос:

— Я не хотела такого сына.

— Да. — Открываю дверь, острые лучи света проникают в темную квартиру. — А я не хотел такую мать.

Джемма

Когда все хорошо (чересчур хорошо), где-то в подсознании появляется навязчивое ощущение, параноидальная невротическая мысль, что как-то все слишком гладко, слишком правильно, слишком безупречно. Вы начинаете думать, что скоро случится катастрофа. Вы начинаете бояться, что астероиды обрушатся на землю, бояться упасть в котел с кипящим маслом, бояться рака кожи, аневризмы мозга, паразитов и гейзеров в Йеллоустоне.

Понимаете, о чем я?

Во вторник у меня этого ощущения нет.

По пути к машине я напеваю и играю в дурацкую игру на телефоне. Я занимаюсь этим больше часа и застряла на 213 уровне. Меня оправдывает только то, что в игре полно конфет и мне надо их давить.

С чаевыми в кошельке я собираюсь в магазин за продуктами. Хватит уже есть мороженое, шоколад, соленую лапшу и замороженную пиццу.

По-моему, жизнь прекрасна.

— Джемма Сэйерс!

Я с недоумением поворачиваю голову, пытаюсь сообразить, зачем ко мне идет невысокий коренастый мужчина. Синие гольфы доходят до икр толщиной с дерево. Выцветшая красная бейсболка сидит на голове криво. У него темные усы и густые бакенбарды. С чем-то серебристо-черным в руках он мчится по пятнистому тротуару. Вытягиваю шею и щурюсь на солнце.

— Посмотрите сюда! — кричит он.

Даже когда он поднимает камеру, я не понимаю, какого черта он делает и откуда он знает мое имя.

Меня осеняет после щелчка затвора. Слабый звук по ощущениям напоминает удар по ребрам или взрыв маленькой планеты.

ЩЁЛК.

Я кричу, вскидываю руки в жалкой попытке прикрыть лицо от нацеленного на меня объектива.

Фотографу плевать, что я на грани обморока, плевать, что мне нечем дышать, что сердце в груди сжимается. Он подходит и, словно мы две девушки и берем один коктейль на двоих, буднично просит:

— Прокомментируйте срыв Рена Паркхерста.

Сил пошевелиться нет, я прячу горящее лицо в ладонях. Сердце скачет. В ушах стоит гул. Все кружится и расплывается.

ЩЁЛК.

— Вы общались? Сообщения о том, что вы снова вместе, правдивы?

Я наконец-то заставляю ноги двигаться.

Фотограф не отстает. На него я не смотрю, зато чувствую жар его тела, слышу, как он шумно отдувается рядом с моим левым ухом.

— Дайте мне хороший кадр! Улыбнитесь!

ЩЁЛК.

Сквозь щели между пальцами я различаю темный блестящий объектив камеры. Передо мной. Рядом со мной. Повсюду.

«Этого не может быть. Этого не может быть».

ЩЁЛК. Он преследует меня, он ведет себя как лучший друг.

— Что вы скажете людям, которых интересует, как протекает ваша беременность?

ЩЁЛК.

К горлу подступают рыдания.