И все-таки Морин решилась на эту вылазку, несмотря ни на что. Она рассудила, что лучше одеться поскромнее, в джинсы и старенькое пальтишко, чтобы не выглядеть белой вороной. Однако сразу почувствовала, что рядом с прохожими она смотрится как воплощение сытости и благополучия. Теперь понятно, почему Роберт не хотел, чтобы она пришла к нему в гости. Знал, что она будет переживать, и он был прав, она уже вся испереживалась.

Она снова внимательно смотрит на фотографию. Роберт прислал ее недели через три после отъезда. На фото огромный викторианский секционный дом, слегка обветшавший, дверь — голубая. Морин щурится, пытаясь разобрать номер из двух цифр, ей кажется, что одна из цифр — семь.

Она уже час бродит по всему кварталу и уже не надеется найти дом сына. Возможно, дверь перекрасили, возможно, на этой улице вообще нет такого дома, Роберт нарочно обманул ее.

И вдруг случайно набредает на нужное место. Даже не глядя на фото, Морин уверена, что не ошиблась. На двери прикреплены две цифры: 3 и 7, она расположена в шестой секции. Дверь точно такого цвета, как на фотографии. Над дверью, под аркой, гипсовая розетка. Морин останавливается, присматриваясь. Совсем не то, что она представляла, никаких заколоченных окон и изрисованных стен. Просто та часть дома, которую занимал Роберт, была более обветшавшей, чем все остальные. Краска на подоконниках облупилась, в маленьком садике заржавевший миниатюрный водоем, пустой. Но в целом вполне сносно. Немного успокоившись, Морин сворачивает на дорожку, ведущую к двери.

Доносящаяся изнутри музыка смутно ей знакома, хотя она понятия не имеет, что это за вещь. Музыка громкая, монотонная, назойливая. Исполнитель не поет, а кричит, будто кого-то в чем-то обвиняет. Современная музыка слишком агрессивна. Морин ее не понимает.

Подойдя к двери, Морин ищет кнопку звонка или дверной молоток, но их нет. А дверь заперта. Музыка продолжает звучать, теперь даже еще громче. Набрав в грудь побольше воздуха, Морин начинает колотить по двери своим маленьким кулачком, но удары получаются слишком тихими. Никто не отзывается.

Ей приходит в голову постучать в окно, но прямо под ним — лестница в подвал, спускается футов на пятнадцать, с нее точно не дотянешься. Да еще ступеньки довольно крутые и грязные. Немного подумав.

Морин снимает с правой ноги ботинок и, покрепче его ухватив, начинает каблуком дубасить по двери.

На этот раз ее старания не прошли даром. Звук сильно убавили. Морин слышит чьи-то шаги. Она внутренне приготовилась к встрече с Робертом, к любой реакции на ее появление. Но дверь открывает не Роберт. На пороге стоит Кэрол. Обе женщины молча смотрят друг на друга, не зная, что сказать.

И тут Морин понимает, почему эта музыка показалась ей знакомой. На прошлой неделе Кэрол буквально извела их этой пластинкой. Морин даже пришлось зайти к ней и попросить сделать потише. Кэрол тут же мило извинилась и убавила звук. Вообще-то эта девочка нравится Морин, видимо, поэтому она вдруг обнаружила, что улыбается, и первой нарушила кошмарное молчание.

— Оказывается, вот кто тут у нас, — говорит Морин, не сумев придумать ничего более умного.

— Да, это я тут… — отзывается Кэрол, тоже вполне по-дурацки.

На ступеньках за спиной Кэрол раздается топот. Подняв глаза, Морин видит Роберта, на нем синяя форма охранника, на правом кармашке эмблема компании "Теско". В левой руке он держит детскую бутылочку. Теперь, когда музыка играет тише, Морин слышит детский плач.

— Черт, — вырывается у Роберта.

Он неловко взмахивает рукой, и молоко из бутылочки начинает капать на голый, ничем не прикрытый пол.

--

Вскоре они все вчетвером сидят на кухне. Очень славная кухонька, думает Морин, просторная и не душная. Она держит в руках чашку со свежезаваренным чаем и сама удивляется вдруг охватившему ее спокойствию. Кэрол, приобняв сына, нежно шепчет:

— Шш, Чарли.

Морин улыбается, обуреваемая вихрем эмоций, совершенно не понимая, что же она все-таки чувствует, злобу или нежность? Но в конце концов нежность перевешивает. Морин протягивает руки к карапузу:

— Можно мне его подержать?

— Да-да, конечно.

Морин берет малыша на руки, господи, сколько раз она уже видела его, сидящего в колясочке, то на лестничной клетке, то в магазине. При ней Кэрол всегда называла его Чаки. И как же она, полная идиотка, не догадалась, в чем дело…

— Мам, через пару минут мне уже бежать на работу.

— Что скажет по этому поводу твой отец, Роберт?

— Мой отец по этому поводу взбесится, вот что. Пожалуйста, ничего ему не говори.

— Думаешь, это так просто? Я вижу Кэрол почти каждый день. И почти каждый день вижу его внука.

Лицо Роберта каменеет, губы упрямо сжимаются. Знакомая гримаса. Точно такая же, как у нее самой в критические моменты, поэтому Морин знает, что спорить бесполезно. Роберт сидит напротив и смотрит на нее почти угрожающе.

— Ничего ему не говори. Кэрол на той неделе переберется сюда, так что никаких проблем не будет.

— Никаких проблем? У него появился внук, и ты считаешь, что это не проблема? Совсем не проблема?

— Мам, ты не понимаешь! Он и так считает, что я лодырь из лодырей, хуже нет никого. А это будет последней каплей… Я только хочу… я хочу…

— Но так нельзя, Роберт, сам пойми. Как можно скрывать такие вещи от собственного отца?

— Я просто хочу доказать ему, что не такое уж я жалкое ничтожество. Что я могу не только работать вышибалой в этом вонючем "Теско" и жить в норе со своим полугодовалым младенцем. Я хочу добиться чего-нибудь стоящего, мама. Но у меня пока не было времени. Не было времени понять, что стоящее, а что нет. Дай мне немного сориентироваться и встать на ноги. Я хочу, чтобы он обрадовался, что у него есть внук, а не рассвирепел еще сильнее.

— Но что ты все-таки собираешься делать, сынок?

Вся воинственность Роберта вдруг улетучивается.

— Сам не знаю. Работы никакой. Конечно, какая-то всегда есть — разная муть, недостойная человека с моими талантами. Или с отсутствием таковых.

— Ты ведь умный мальчик. Если бы приложил немного больше усилий…

— Если бы то, если бы это, если бы пятое-десятое. А у меня есть то, что есть, приходится исходить из реальных возможностей.

— Тебе надо больше общаться с отцом. Мы месяцами ничего о тебе не знаем.

Роберт прикусывает губу, так крепко, что она белеет.

— Прекрати, Роб. Ты же сам сказал, что готов к жизненным испытаниям. Если хочешь, чтобы я успокоилась, попробуй наладить с ним контакт.

— Хмм.

— Слушай. А что, если тебе как-нибудь поиграть с ними в карты? Это было бы неплохим началом. Недавно я просила его взять тебя с собой.

— И что он сказал?

— Ничего.

— Отлично.

— Ноя знаю, что он будет рад с тобой повидаться.

— Ас чем я пойду играть, а, мам? У охранников лишней наличности не водится.

Перехватив Чарли левой рукой, правой Морин достает кошелек. Роберт упрямо качает головой:

— Не нужно, мам. Я уж как-нибудь сам.

— Не глупи. Я же не на мотоцикл тебе даю. Я хочу, чтобы ты наладил отношения с отцом. Бери. Можешь проиграть. Проиграй их папе, если, конечно, получится. Сам сделай первый шаг. И тогда…

Роберт смотрит на нее умоляюще.

— И тогда я сделаю все, что ты попросишь, — тихо говорит Морин.

Кэрол подходит к Роберту и кладет руку ему на плечо, перебирая пальцами нейлоновую бахрому на погончике.

— Возьми деньги, Роб, — просит Кэрол.

Роберт берет у матери три двадцатифунтовые купюры и ласково трется щекой о ее пальцы. Кэрол, перегнувшись через плечо Роберта, щекочет сына, тот заливается смехом.

— Роберт, он очень хороший, миссис Бак.

— Теперь ты можешь звать меня просто Морин.

— Морин. Большинство парней на его месте просто бы отвалили. Я хочу сказать… мы ведь не то чтобы любим друг друга. Вообще-то мы только друзья. И вдруг все-таки… увлеклись. Но это точно сын.

Роберта, он знает. Поэтому мы и назвали его в честь дедушки. Роберт, он молодец. Правда-правда. Он не хочет перед всеми подряд плясать, "да, сэр", "как скажете, сэр". У него будет работа, хорошая работа. Только пока еще он не знает, какая именно.