Массивная голова совершенной яйцеобразной формы, если бы не раздвоенный подбородок, словно выточенная из слоновой кости, кивнула, а круглые лучистые глаза внезапно закрылись.

— Теперь, когда Испания капитулировала, мы обязаны вернуть войска домой как можно скорее. Они не нанимались завоевывать Филиппины, как напомнил мне полковник Брайан.

— Получается, что они, я имею в виду Агинальдо, в самом деле оказали нам большую услугу. Мы не можем отозвать войска, пока там бурлит восстание. — Хэй начал излагать позицию администрации, но он не имел ясного представления, ради какой цели собирались они осуществить вмешательство. Ведь слово «восстание» подразумевает, что правительство Соединенных Штатов является законным правительством Филиппин; но это не так, они были освободители, а так называемое восстание являлось не чем иным, как войной за независимость от иностранных освободителей, превратившихся в завоевателей, причем Агинальдо выступал в роли Вашингтона, а Маккинли — в роли Георга III. Хэй начал плести новую языковую ткань, появилось слово «попечители», проскользнуло и еще одно — «временные». Внезапно он замолчал, поняв, что президент его не слушает. Глаза Маккинли были закрыты, он глубоко дышал. Не заснул ли он? Или впал в транс? Может быть, президент, как и его жена, эпилептик? — мелькнула дикая мысль. Но в этот момент Маккинли откашлялся и открыл глаза.

— Я молился, — сказал он тихо. — Вы часто молитесь, мистер Хэй?

— Да нет, не очень. — Хэй вспомнил иезуитское поучение: мудрый никогда не лжет, хотя сам давно постиг иную мудрость: не следует говорить всю правду. Он был праведным безбожником.

— Мне кажется, что Бог ответил вчера ночью на мои молитвы. — Маккинли взял цветок и поднес его к носу. — Я встал на колени, что было не так-то легко. — Он улыбнулся, указав на свой необъятный живот, закрывавший половину грудной клетки. — И попросил наставить меня. Это было в Овальной библиотеке. Айда уже легла, я был один. Я сказал Богу, что никогда не желал этой войны и не стремился завладеть этими островами. Но война пришла, и Филиппины в наших руках. Что мне надлежит делать? Во-первых, сказал я Богу, я могу вернуть острова Испании. Но это будет жестоко по отношению к туземцам, которые ненавидят Испанию. Во-вторых, я могу позволить Франции или Германии завладеть ими. Но с коммерческой точки зрения это будет очень невыгодная сделка…

— Уверен, что Бог проникся вашей мудростью, — не смог удержаться Хэй. К счастью, Маккинли был слишком поглощен мыслями о своем неземном собеседнике, чтобы уловить богохульство Хэя.

— … да и позорная к тому же. В-третьих, мы просто можем вернуться домой и предоставить туземцам управлять самим, на что они, как вам известно, не способны. Но по крайней мере нас это не будет касаться. Это легкий путь, разумеется. И вот тогда-то я почувствовал… нечто. — Глаза Маккинли сияли в огнях оранжереи, превращавших стеклянные стены в громадные ониксовые зеркала. — Кто-то был со мной, и я стал перебирать разные варианты, хотя не собирался этого делать. Я просто хотел высказать Богу свои сомнения и надежды. И Бог ответил мне. Я услышал свой голос: в-четвертых, в свете первых трех возможностей, мною перечисленных, Ваша честь, то есть Господь наш, у нас нет иного выбора, как захватить все эти острова и править их народом в меру наших способностей, воспитывать и цивилизовывать их и обратить их в христианство. И вдруг я проникся убежденностью, я знал, что Бог говорит со мной и через меня и что мы все проявим лучшие наши способности с ними вместе, ведь Христос умер ради них тоже. Знаете, мистер Хэй, я никогда не ощущал такого облегчения. Впервые за год я по-настоящему выспался. И вот на следующее утро, не поставив в известность ни вас, ни кабинет министров, я вызвал главного инженера военного министерства и отдал ему приказ. — Маккинли развернул на коленях карту мира. — Вот это я приказал ему сделать. Хэй взял карту. Сначала он не заметил ничего необычного, затем его глаза обратились к Тихому океану, и там, той же желтой краской, какой были раскрашены Соединенные Штаты, на расстоянии целого океана от них были обозначены Филиппины; на архипелаге появилась надпись «Протекторат США».

— Вы их аннексировали?

Маккинли кивнул.

— С Божьей помощью. И конечно, — он улыбнулся и взял у Хэя карту, — с некоторой помощью адмирала Дьюи и полковника Рузвельта. Я знаю, что поступил правильно.

— Но если договор будет отвергнут сенатом, никакого протектората не будет…

— Договор пройдет через сенат. Вот почему я посвятил вас в свою тайну, рассказал, почему я так уверен и могу положиться на судьбу. Потому что, — Маккинли встал, — я ничего подобного не хотел. Но теперь это Божий промысел, а мы его скромные слуги.

— Надеюсь, что Бог подскажет нам, как лучше одолеть Агинальдо.

Но Маккинли уже шагал своей царственной походкой по длинному гвоздичному коридору. По просьбе президента Хэй поднялся с ним в скрипучем, похожем на гроб лифте в жилые покои; там Маккинли ввел его в Овальную библиотеку и показал точное место, где состоялось его интервью с Господом. Это священное место теперь занимал не Бог, а миссис Маккинли. Она сидела в своем инвалидном кресле и вязала шлепанцы мужу. Она была худенькая, бледная и на удивление хорошенькая, но говорила, слегка гнусавя, что было Хэю столь же неприятно, как и британский акцент Лоджа. Возможна ли золотая американская середина?

— Когда мне сказали, что Майор беседует с вами, я успокоилась. Вы никогда не засиживаетесь с ним до глубокой ночи, как другие.

Хэй поклонился, как поклонился бы королеве Виктории.

— Я постарался увести президента из гвоздичной оранжереи как можно скорее и доставить его вам в целости и сохранности.

В дверях возник Кортелью.

— Новостей пока нет, мистер президент. Министр Элджер говорит, что доклад генерала Отиса будет готов к утру.

— Спасибо, Кортелью. Ложитесь спать.

Тот вышел. Хэй тоже собирался откланяться, когда миссис Маккинли пожелала высказаться о светских дамах Вашингтона.

— Они позволяют себе хвастаться, что укладывают бедных усталых мужей спать, а сами отправляются в гости и кокетничают там напропалую. Вы только подумайте! Я говорю им, что когда я укладываю Маккинли в постель, я забираюсь туда сама, что мы и намерены сейчас сделать.

— Я тоже, — сказал Хэй и добавил вряд ли уместно: — В свою собственную постель, разумеется.

Миссис Маккинли пристально разглядывала его ботинки.

— Снимите мерку со своей ступни, и следующие шлепанцы я свяжу для вас.

— С удовольствием, миссис Маккинли.

Затем, к изумлению Хэя, миссис Маккинли показала ему язык, непристойно подмигнула и застыла, выкатив белки глаз. Президент неторопливым натренированным движением достал из кармана большой шелковый платок и набросил его жене на голову.

— Меня беспокоит внесенная в сенат поправка Теллера. — Маккинли отсутствующе смотрел на покрытую голову жены. — Что она означает? Прямой смысл ясен: мы не сможем сохранить за собой Кубу. Но не попытается ли сенат распространить ее действие на Филиппины?

— Нет, сэр, ваша прокламация о добровольной ассимиляции была принята всеми, кроме нескольких твердолобых и хвастунов вроде Брайана. Если договор пройдет, архипелаг будет принадлежать нам. Мы заплатим Испании наличными. Двадцать миллионов долларов за десять миллионов филиппинцев.

— Этот имперский бизнес волновал и одновременно смешил Хэя. — Два доллара за голову, — добавил он.

— Полковник… — с мягким неодобрением откликнулся президент. И пожелал Хэю спокойной ночи. — Завтра мы обсудим проблемы, связанные с восстанием. До голосования в сенате.

— Да, мистер президент. — Но когда Хэй спускался по лестнице в восточном крыле Белого дома, дав себе только что зарок никогда не пользоваться лифтом западного крыла, похожем на гроб, он начал мучиться сомнениями о новом «протекторате» Майора.

Все сомнения рассеялись в понедельник, когда по настоянию Лоджа и вопреки рассудку Хэй вступил в Мраморный зал Капитолия в качестве более или менее случайного посетителя сената, который вскоре в соседнем зале заглотнет предложенную ему наживку. Голосование по договору должно было начаться через час, ровно в три. Из окон Мраморного зала, украшенного позолотой и зеркалами, на фоне темно-стального неба виднелись Белый дом и памятник Вашингтону. Хэя сопровождал лишь Эйди; Адамс из принципа не переступал порога Капитолия, а также дома, некогда принадлежавшего его семье, — Белого дома.