Лодж подошел к Хэю, успев поинтриговать в гардеробе сената; сегодня он еще больше напоминал шмеля.

— Похоже, что мы заручились голосами всех республиканцев, кроме Хора. Несколько демократов тоже с нами. Я мог бы доставить их пред ваши очи.

— Я сделаю все, что в моих силах, Кэбот. Но что в моих силах?

Но Лодж его не слушал. Хэй знал, что сенаторы, особенно когда они находятся у себя дома, то есть в своей части Капитолия, теряют свой и без того не выдающийся слух. Лодж извлек из кармана газетную вырезку.

— А это вы видели? Во вчерашней «Сан»?

Хэй уже знал, какой вклад внес его друг Редьярд Киплинг в американский политический процесс. Блудный сын Англии жил некоторое время в Соединенных Штатах; в 1895 году он надолго останавливался в Вашингтоне, где Хэй и люди его круга с ним познакомились и восхищались им. Особенно привязался к нему Теодор Рузвельт, и эти «мускулистые умы», как сострил Хэй, вместе упражнялись в поднятии гимнастических гирь. Теперь Киплинг разразился громовым раскатом в поэтической форме, причем публикация была приурочена к голосованию договора в сенате.

— Теодор заранее прислал мне копию еще месяц назад. Он считает, что это плохая поэзия, но крайне уместная пропаганда экспансионизма. Мне же кажется, что это настоящий гимн с претензиями на поэзию.

— Гимн богу войны, — сказал Хэй, которого стихотворение буквально ошеломило, особенно его тревожащее название — «Бремя белых».

— Я кое-что использую в своей речи, — сказал Лодж и процитировал:

Мне нравится это предупреждение, сделанное нам, чтобы мы подхватили из рук англичан факел и… где же это место? Ах, вот.

По-моему, это исчерпывающая характеристика малайцев, вам не кажется?

— Конечно, в данный момент они дикари. Но даже блистательный Редьярд находит нужным предупредить нас об опасности. — Хэй взял газетную вырезку из рук Лоджа и продекламировал четверостишие, сильнее всего его поразившее:

— Что это? — прогремел за их спинами зычный голос.

Хэй обернулся: в дверях стоял высокий молодой человек приятной наружности, в сюртуке, усилиями тысяч карикатуристов ставшем знаменитым, наряду с широким ртом и квадратной челюстью. Лодж радостным вскриком приветствовал Уильяма Дженнингса Брайана. Хэя не переставало изумлять врожденное лицемерие истинного политика, лицо которого светится неподдельным восторгом всякий раз, когда перед ним возникает его злейший враг. Но сегодня враги превратились в союзников. Номинальный глава демократической партии, Брайан мобилизовал свое сенатское воинство на поддержку договора. Но сенаторы редко признают себя чьим-либо воинством и менее всего потерпевшего поражение кандидата в президенты. Задача Брайана оказалась трудной еще и из-за амбиций сенатора Гормана[68], который рассматривал антиимпериализм как трамплин для выдвижения собственной кандидатуры в президенты в 1900 году.

Хотя уик-энд выдался суматошный, Брайан выглядел спокойным и уверенным в себе. Нет, ему не попалось на глаза стихотворение Киплинга. Читая его, он шевелил губами, словно пробуя строчки на вкус, а Хэй размышлял, слышал ли вообще когда-нибудь Брайан имя Киплинга. Брайан вернул вырезку Лоджу.

— Что ж, стихотворение можно толковать и так и этак, — сказал он. Он расплылся в широкой, пожалуй, чуть глуповатой улыбке, но глаза смотрели хитро и проницательно. — Сегодня мне не хотелось бы его читать ни так ни этак. У нас и без того хватает хлопот. Нет большего антиимпериалиста, чем я сам…

— Полковник Брайан, мы все сошлись на том, что длительной аннексии не будет. Мы все антиимпериалисты, — с подкупающей искренностью солгал Лодж.

— Разумеется, — сказал Брайан и удалился, чтобы избежать встречи со своей Немезидой, жирным и белотелым Марком Ханной.

— Видеть не могу этого антихриста, — прошипел Ханна. — Где Хобарт[69]?

Никто не видел вице-президента, этого мало кому известного адвоката корпораций; вице-президентом его сделал Марк Ханна по одной, с точки зрения Хэя, причине — из-за его богатства. Станут ли богачи в один прекрасный день покупать себе высокие государственные должности, как это было в период упадка Римской империи? Адамс считал, что это уже в порядке вещей. В конце концов, сенаторов США выбирают законодательные собрания штатов[70]. Многие депутаты этих собраний продажны. Разве не хвастался чересчур откровенный Роско Конклинг[71], что за свое место в сенате он выложил всего двести тысяч долларов? Значит, это было дешево по меркам семидесятых годов. Хэй возражал, говоря, что это не касается поста президента. Партийный лидер вроде Маккинли вызревает медленно и у всех на виду, либо возникает, подобно Брайану, благодаря внезапному сдвигу общественного мнения. В любом случае лидерство нельзя купить, особенно учитывая то обстоятельство, что будущий лидер обычно либо богат, либо имеет доступ к деньгам. Но именно от этого слова «доступ» и мрачнел Адамс. Ханна финансировал Маккинли в невиданных доселе масштабах. Что может помешать Карнеги или Джею Гулду[72] отыскать какое-нибудь ничтожество и, не считаясь с расходами, получить президентскую власть, номинально врученную этому ничтожеству? Хэй все же полагал, что Адамс слишком уж мрачно смотрит на вещи.

К ним подошел еще один поверенный Маккинли, Чарльз Г. Дауэс[73], рыжеволосый и внушительный молодой политик, сыгравший значительную роль в победе Маккинли на выборах. Когда Брайан начал штурмом завоевывать страну и все сочли его самым выдающимся оратором в американской истории, Ханна ударился в панику. Хотя денежные тузы горой стояли за Маккинли, Юг и Запад поддержали Брайана. Учитывая, что фермеры нищи, как мыши, Брайан обещал увеличить количество денег в обращении. Будет чеканиться серебряная монета ценою в одну шестнадцатую по отношению к золоту. В одной речи за другой Брайан, собирая неисчислимые толпы, каких никто прежде не видел, вещал о том, что Америка не даст себя распять на золотом кресте. А Маккинли редко покидал свой дом в Кантоне, штат Огайо, где вел нешумную кампанию с великолепного крыльца, построенного его почитателями. Проведя двенадцать лет в палате представителей и четыре — на посту губернатора штата, он остался бедным и, следовательно, честным. Ханна считал, что Маккинли следует исколесить страну с речами. Маккинли готов был последовать его совету, но, как рассказывали Хэю, молодой Дауэс убедил Майора тихо сидеть на месте. Все равно он не может соперничать с Брайаном по части демагогии, так зачем же давать бой в невыгодных условиях? Позже сам Маккинли говорил Хэю: «Если бы я нанял для избирательной кампании поезд, Брайан арендовал бы вагон. Если бы я купил себе спальное место в пульмановском вагоне, Брайан поехал бы на дешевом сидячем месте. Если бы я купил дешевое сидячее место, он поехал бы в товарном вагоне. Вот я и решил не шевелиться». В ответ на брайановское золотое распятие Маккинли говорил нечто внушительное и расплывчатое. Он выступал и за золотую, и за серебряную монету, позиция привлекательная, хотя и невразумительная, рассчитанная лишь на привлечение голосов. В конце концов в решающий момент большинство предпочло скучную солидность Майора неистовству Брайана. В какой-то момент в воздухе запахло даже классовыми боями. Потом приграничные штаты, которые когда-то сделали президентом Линкольна, переметнулись от Брайана к Маккинли, и он был избран президентом самым крупным большинством голосов с тех пор, когда выбирали генерала Гранта[74].