– Отменно! – сказал главнокомандующий.

Дежурный генерал, улыбаясь, вертел в руках новый распечатанный пакет.

– Штабс-капитан Фигнер доносит об уничтожении его партией крупной неприятельской магазеи, а к рапорту имеется препровождение. – И генерал Коновницын зачитал официальным тоном: – «При сем препровождаю отбитых у неприятеля… сто волов…»

– Хо-хо-хо! – весь заколыхался от смеха Кутузов. – Рапорт идет, а за рапортом препровождение… мычит! Ну, уморил! Куда ж твои канцеляристы с этаким препровождением денутся? – И, едва отдышавшись, фельдмаршал закончил: – А Фигнера благодарить: ждем, мол, дальнейших препровождений! – и снова заколыхался от смеха.

Вошедший в избу адъютант доложил, что прибывший штабс-капитан Фигнер просит аудиенции по самоважнейшему делу.

– Легок на помине! – молвил Кутузов. – Пусть войдет!..

Выслушав доклад о ляховском деле, он одобрительно покряхтел, обнял Фигнера и приказал отписать в Петербург:

«Победа сия тем более знаменита, что в первый раз в продолжение кампании неприятельский корпус положил оружие перед нами…»

– Так перехитрили, говоришь, господина Ожеро? – обратился фельдмаршал к Фигнеру. – Вот и нам бы эдак Бонапарта перехитрить! – Кутузов посмотрел в слепое, промерзшее окно. – Хотел бы я знать, где он, собачий сын, ночует?..

А тот, о ком столь непочтительно отозвался Михаила Илларионович, все еще откатывался по большаку к Смоленску. Следом за ним, наседая, шли летучие русские полки.

Наполеон не знал, что в этих проводах вовсе не участвуют главные русские силы. Он даже не подозревал о параллельном преследовании, предпринятом Кутузовым. Он все еще верил в свою зимовку на линии Днепра с опорой на Смоленск. Большую часть пути Наполеон шел пешком, чтобы согреться. На нем были соболья шуба, крытая зеленым бархатом, и шапка, отороченная русским соболем. За императором следовала его походная карета. На карете колыхались, пугая коней, густо навязанные спереди и сзади ржаные снопы: тоже для тепла…

Между тем из Ляхова выводили последние колонны пленных.

– Пошел, пошел! – покрикивали на них мужики-конвоиры.

В Новоспасском встретили пленных старики и бабы, к ним опасливо жались ребята.

– Мамонька, который Бонапарт?

– А шут их разберет – все бонапарты!..

Встречали пленных молча; провожая, долго глядели вслед. А пленные все шли и шли, дуя на свои сведенные стужей пальцы.

– Эх вы, выморозки!..

А какой там мороз! Настоящих морозов еще и не было.

Вернувшись после сдачи пленных, новоспасские хозяева принесли с собой маленькие ручные мельницы, брошенные неприятелем на дорогах. Мельницы долго ходили по рукам:

– М-да… штучка!

– Заморская работа!

– Мельницы, вишь, прислали, а про зерно забыли!

Посмеялись мужики от вольного сердца в полный голос и отдали мельницы ребятам.

В тот вечер Аким собрался в путь:

– Прощайте, отцы!

– Ты куда?

– С войском уйду. Земля обиду терпит. А земля наша – гордая; не простит, пока обиду ее не упокоим… Вы здесь хозяйствуйте, а я пойду!..

Не будет и Акиму покоя, пока не вздохнет всей грудью земля, пока вольно не зашумят леса.

Аким шел и думал о вольной земле, о вольных на ней людях. Должна притти такая жизнь! Не согнулся перед Бонапартом мужик, кто ж его теперь согнет?

Мечтательный мужик Аким!

Да что же творится в Ельне? И не только в городе, а по всей округе. Мало что дивизии сюда идут – целыми корпусами войско прибывает. Вся русская армия сюда шествует. Уж не главная ли война по высшим диспозициям на Ельню назначена? Вот тебе и Ельня!

Полки располагались по деревням. Солдаты сушили портянки, надевали чистые рубахи. Бабы обряжали воинство, из последнего запаса пекли пироги.

– Спасибо, бабы! Много довольны!

– Вам, сердешные, спасибо! Вы Расею вернули!..

За армией в Ельню пришло калужское ополчение и свои смоленские ополченцы.

В Новоспасское прискакал Дмитрий Николаевич и рявкнул могучим своим басом, словно у бочки днище вышиб:

– Здорово, мужики, каково воевали?

– Помаленьку, батюшка.

А Дмитрий Николаевич уже шел по амбарам, заглядывал в хлебные ямы:

– Тащи все на божий свет!

Потом созвал баб в контору:

– Ставьте, бабы, опару. Бонапарту поминальные блины печь будем, ого-го!..

Стекла в окнах конторы откликнулись дружным звоном.

– А теперь, – продолжал Дмитрий Николаевич, – вот вам главный приказ: во всех печах сухари сушить! Сухарь ныне у самою главнокомандующего – первая забота. Дальние проводы гостю готовит!..

Кроме того, приказал он немедля пригнать барский скот.

– С братцем Иваном Николаевичем после разберемся, а солдату крошево в щи сейчас надобно!.

Всех Дмитрий Николаевич растормошил и сам упарился, зато дела пошли быстрым ходом. Напоследок забежал тысячный начальник к отцу Ивану; ткнул вилкой в тарелку, хрустнул ядреным огурцом, скинул болотные сапожищи, переобулся в валенки – едва ему во всем Новоспасском по ноге нашлись.

– Ну и человек! – Восхищенно взирая на Дмитрия Николаевича, шептал отец Иван. – Воюет – словно зайцев в полях гонит. Воистину неутомимый человек!

– Чуть не забыл!.. – притопывая ногою в тесном валенке, обратился к отцу Ивану Дмитрий Николаевич: – К тебе тоже дело есть: ехать тебе в Ельню и к утру быть на месте – встречать главнокомандующего!

– Главнокомандующего?! Мне?! – отец Иван как стоял, так и сел на стоявший у стены сундук.

– И бумагу тебе от начальства вез… Да куда ж она запропастилась?.. – Дмитрий Николаевич притопнул еще раз – и был таков.

– Как же я, мать, перед фельдмаршалом предстану? – горестно вопрошал с сундука отец Иван. – Ему по уставу, может, митрополита надо, и вдруг – сельский поп… Тут, мать, торжественность надобна, а какое с меня торжество? – Он посмотрел на подрясник: как назло, попадья наставила на локти разноцветных заплат. – Где, мать, от господ дареная ряска? – Отец Иван подбежал к зеркалу и вовсе пришел в смущение: – Зарос, совсем зарос, сущий Вельзевул!..

Попадья рылась в сундуке и с перепугу вытаскивала вместо ряски нивесть что, совсем неподобное. «Ну как он, в самом деле, перед фельдмаршалом предстанет? Теперь уж окончательно беда, теперь не спасешься!» – и глянула на отца Ивана с робкой надеждой.

– Ты бы, может, схоронился, отец?

– Попробуй, схоронись! – Отец Иван в безнадежности бегал от сундука к зеркалу и обратно: – Да где же, мать, зеленая ряска?..

О событиях на церковном дворе уже знало все село. Вскоре пришел Илья Лукич:

– Собирайся, батюшка, мигом доставлю!

Роксана нетерпеливо играла в упряжке и косила глазом, словно спрашивала: «Попался, поп?..»

«Ох, попался! – думал отец Иван. – Хоть бы какое подобающее слово для встречи приготовить, да какие теперь словеса? Все одно – пропадать…»

Неподалеку от города Роксана нагнала гренадерский полк. Гренадеры развернулись на походе песней:

Есть такие песни на Руси. Ни лихолетья, ни беды над ними не властны. И живут те песни с народом, подстать народу-великану:

Сама зима той песни заслушалась. И мороз застыл как вкопанный.

На ельнинской площади с ночи стояли жители. Из деревень все прибывал и прибывал народ. На крышах, как грачи, суматошились ребята. Утренняя зорька брызнула на них первым лучом и подрумянила скрипучие снега. В Ельню вошла первая батарейная рота…

Отец Иван чаевал у штабных господ офицеров. Пил чай, а вкусу не чувствовал: «Ну-ка, встречай фельдмаршала, он те встретит!.. Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его!..»

Ноябрьский день на воробьиный шаг шагнул, а глядишь – в заполдень попал. Еще шажок шагнул – чуть в сумерках не утонул. Но с площади не только никто не ушел, а еще прибыло народу.