Безвестная Ельня, едва приметная на походных французских картах, снова появляется в документах, написанных собственной рукой Наполеона. Генералу Бараге д'Иллье был послан приказ в Смоленск: форсированным маршем двинуть корпус на Ельню!

Началось отступление из Москвы.

Погрузив московскую добычу, армия Бонапарта вышла на Калугу. По пути, в Боровске, Наполеон отдал новый приказ: маршалу Виктору начать движение из Смоленска на Ельню и оттуда на Калужскую дорогу, чтобы встретиться с армией!

Пробиваясь на Калугу, Наполеону пришлось вести бой за Малоярославец. На короткий час достался ему пылающий город. Но Кутузов, подошедший из Тарутина, стал со всей армией в двух с половиной верстах.

Давно ли Бонапарт изощрял силы, чтобы принудить русскую армию к генеральному бою? Но то было до Бородина. Теперь русская армия, нависая над Калужской дорогой, была снова перед Наполеоном. Однако второго Бородина он уже не хотел. Он повернул назад, снова на Боровск и к Можайску, на выжженный войной смоленский большак. Его провожали казачьи полки атамана Платова. За ним шли по горячим следам корпуса генерала Милорадовича. Выходил на проводы из лесов вооруженный народ. Сам Кутузов двигался иначе: он вел главные силы русской армии боковыми проселками.

– Нанести неприятелю величайший вред параллельным преследованием! – гласило кутузовское повеление.

Когда Наполеон откатился по большаку к Вязьме, отгрызаясь от наседавших на него русских сил, Кутузов тоже вышел с боковых дорог к Вязьме. Фельдмаршал стал с армией в Быкове и еще раз наглухо закрыл Наполеону спасительный путь на юг, к ельнинскому перекрестку дорог. Неприятель побежал от Вязьмы все тем же смертным для него большаком. И тогда заговорил, наконец, Кутузов.

«В настоящее время, – писал фельдмаршал генералу Милорадовичу, – выгоднейший путь действий главной армии есть тот, который, перерезав дорогу из Ельни в Дорогобуж, выходит на дорогу, ведущую от Ельни в Смоленск, а потом, оставя Смоленск вправо, пролегает от Ельни на Красный к Орше».

Хотел уйти через Ельню Наполеон – пошел на Ельню Кутузов.

Первая метель наметала первые сугробы, запевала песни без начала и без конца. Ветер кружился в полях, свистел у околиц и бил с размаху в избы. Громыхал по крышам и, ринувшись в трубу, протяжно выл в печи: «Берегись, снесу-у!..»

А избы стояли плечо к плечу да знай попыхивали в небо дымком: «Врешь, не снесешь, мы привычные!»

Ветру в каждой деревне хлопоты, метели в каждом овраге задержка. А вести через леса и долы бегут: от жилья к жилью без остановки, от сердца к сердцу напрямки.

– Москву, мужики, вернули! Хоть и погорелая, а все Москва!

– Москву вернули, а басурман где?

– На Смоленск задним ходом подается.

– Ой, не выпустить бы теперь!

– Не может того быть, чтобы живой ушел!

– Бают, мужики, сам Кутузов в Ельню будет!

– Не видал Кутузов твоей Ельни! Ему Бонапарта давай, а тут что? Последние шерамыжники, и те откатились.

Они, точно, из Ельни ушли. Днем Ельня была ничья, по ночам караул держали волки. Впрочем, ушли враги недалеко. Стали за Ельней в Ляхове, в Язвицах, в Долгомостье. Вся дорога до Смоленска была забита свежими войсками Наполеона, прибывшими с запада. Выполняя приказ, здесь расположился корпус генерала Бараге д'Иллье, а в Ляхове – бригада барона Ожеро. Генералы ждали прихода Наполеона из Калуги. Но вместо долгожданного императора явился незваный генерал-мороз.

Прошелся мороз по деревням, хлопнул рукавицей о рукавицу – застучали у воителей зубы. Облеклись поверх кацавеек в рогожи: вот она, русская шуба! Что-то плохо греет.

А мороз лишь пугнул и ушел с развальцем вслед за первой метелью. Не торопясь, расстилалась снегами зима, не торопясь, обряжала чужестранных воителей в белый саван. Заметала кое-как концы – упокойникам не по мерке шить, сойдет!

По кутузовскому приказу на Ельню шли передовые партизанские партии. Зима им порошей путь выстилала, каждому дереву новый полушубок выдала: не кого-нибудь – народ-воинство встречать!

Вышли на ельнинскую дорогу славные партизаны Дениса Давыдова. Зима каждую тропу, каждую колдобину запушила: не цокайте, кони, подковой, врага не спугните! – и распустила в звонком воздухе белые снежные кружева.

А лес будто песней шелестит или то с дороги голос?

– Никак наши?

– Они!

– Али дождались?

– Оттерпелись, царица небесная!..

Ребята горохом сыпались с печей на улицу.

– Мамка, на конях! Тятька, глянь, с саблями!..

– Угомону на вас нет!..

Люди крестились и плакали, бежали необутые к околице, кланялись родной русской силе. Еще не видала зима, чтобы таяли от людской радости снега. Не видали Бонапартовы генералы, как, не дойдя до Ельни, остановился в Пронине партизанский отряд Дениса Давыдова.

– Ну, рассказывайте, где неприятель?

– За Ельней, кормилец, с Ляхова примечен.

– Много ль?

– Кто его знает? Снуют взад-вперед… Мертвыми бы их сподручней счесть!

– А мы, – отвечает Денис Васильевич, – их и живыми и мертвыми пересчитаем! – И смеется командир в черную бороду лопатой. Борода у него мужику впору и кафтан на нем мужицкий. Правда, барина в бороду не спрячешь, барина и по ногтю узнаешь! А этот – ничего, видать, подходящий.

Тайные партизанские дозоры пошли в Ляхово, а в Пронино потянулись новые ходоки.

– Нас, ваше благородие, тоже прими! – сказал партизанскому командиру новоспасский Аким.

Спустя минуту он стоял перед командиром и чертил по столу корявым пальцем:

– Вот здесь, слышь, на брюхе ползти придется, а дале и на конях можно…

Денис Давыдов рассматривал карту. Аким косился на него с тревогой: как бы командир чего не спутал. На карте как в лесу, а в лесу – все перед тобой как на ладошке. И снова начинал скрести ногтем по столу.

– Можно змея живьем взять! Очень даже можно!

– Ну, будь проводником!..

Когда к Пронину подтянулись партизанские отряды» Сеславина и Фигнера, Денис Васильевич наскоро набросал записку генералу Орлову-Денисову:

«…Я открыл в селе Ляхове неприятеля. Сеславин, Фигнер и я соединились…»

Вахмистр Колядка проскакал с этой запиской под самым носом у генерала Ожеро, и вся округа пришла в тайное движение. Зима блюла до времени тишину.

Но вот в тишину эту ворвался глухой рокот барабанов, и бригада генерала Ожеро бросилась к оружию. Конники Дениса Давыдова уже летели вихрем к ближней высотке, и вскоре оттуда ударила по Ляхову первая партизанская пушка.

Партизаны со всех сторон окружили Ляхово. Село пылало в разных концах. Когда на воздух взлетели зарядные ящики, положение представилось генералу Ожеро безнадежным. В отсветах пожара над неприятельскими линиями затрепетал белый флаг.

Партизанам сдались генерал, шестьдесят офицеров и более двух тысяч солдат.

– Барон Ожеро был уверен, – рассказывал, вернувшись из Ляхова, Фигнер, – что его окружают пятнадцать тысяч человек!

– Да откуда он взял, чорт, пятнадцать тысяч? – удивился Денис Давыдов.

Фигнер улыбнулся:

– Я назвал ему все полки и фамилии всех командиров; впрочем, мне было бы трудно удовлетворить любопытство господина барона, если бы он захотел увидеть их в натуре!

Командиры сели писать главнокомандующему рапорт, Фигнер поскакал с ним к Кутузову.

На дневке, по дороге к Ельне, главнокомандующий слушал доклад дежурного генерала:

– От капитана Сеславина, ваша светлость!

Кутузов приготовился слушать, приложив ладонь к уху.

– «Марши наши быстры, – громко читал рапорт генерал Коновницын, – а следствия оных неприятелю гибельны. Шесть батарейных орудий его приведены в совершенную негодность. При орудиях взяты: полковник, четыре офицера и рядовых пятьдесят восемь…»