Да что ж тебе, девице, надобно? Каким дивом тебя дарить?

Вот какие девицы на Руси цветут! Тут и Филькина балалайка не выдержала. Повела балалайка плечом, а Филька ее через руку перекинул и смаху опять на струны попал – струны в пляс пошли.

– В Звездочку ходи! В Звездочку уважь! – кричат от столов.

А можно и в Звездочку. В Звездочку-присядку так ходят. Вылетит парень и ударит оземь. А потом вверх рванется, словно звезду с неба добыть хочет. До звезды достанет – и опять оземь:

– Выходите, красные, со мной плясать!

– Хитер ты, молодец, небесную звезду добыть, а ну-ка, меня достань!

Девица по кругу ветерком летит, парень за ней вихрем вихрит, под каблуком земля горит.

– Берегись, опалю! Опалю, а тебя, красная, добуду!

От того жару в бочках смола кипит, от того жару новые бочки сами загораются… Подернем!

Ходит по лугу Звездочка, ходят по небу звезды, пляшут в небе смоляные огни.

– Жги новую бочку!

– В коромысло! В дым! Запаливай!..

Пляшут со смоляными огнями звезды, а у столов деды сидят.

– И мы в Звездочку ходили!.. Ах вы, братцы усы, удалые молодцы!

– Запаливай! В коромысло! В дым!

Вот как в Звездочку ходят. Эх, гори, душа!

Но уже догорают последние смоляные бочки. Со скрипом остановились неугомонные качели. Опустели столы, и на луг робко заглянула утренняя зорька. Не рано ли ты, зорька, поднялась?

Рано! Еще нет угомону на Филькину балалайку. Снова зовет, снова на круг приглашает.

– Справим, братцы, злодею Палиёну поминки.

Вышли на круг запевалы:

Запевалы плыли по кругу друг другу навстречу.

Слово за слово угощала песня незваного гостя той самой закуской, которую поднесли ему в Москве:

Пели на Смоленщине о Двенадцатом годе разные песни: песни-были, песни суровые, пели и шуточные. Почему не пошутить? Делу – время, потехе – час. Дела своим чередом идут. Много ли лет прошло с тех пор, как побывал на Руси враг? Мало прошло лет. А много ли сделано? Ой, много!

Восстали из пепелищ деревни, на иной кровле уже и петух-вертун машет резным крылом.

Во все стороны залегли новые пашни. Кто жив – пашет, кто подрос – пашет. А кто из походов не вернулся, того в первой борозде навечно поминают: «Был бы и ты пахарь добрый!..»

Россияне выстояли. Цветет русская земля, и летит по всему миру русская песня-быль:

В песню глянь – все увидишь. Новоспасский барчук в песни глянул – и совсем засмотрелся. И опять нипочем не созвать его с луга: не то в узорчатом терему гостит, не то Жар-птицу в руках держит.

В то лето ожидали, что петербургский дядюшка Иван Андреевич непременно будет на побывку в Шмаково, но лето шло, а Иван Андреевич не являлся.

Пробовал Мишель осведомиться о Петербурге у батюшки, но с батюшкой до музыки нескоро доберешься. Правда, Иван Николаевич откликнулся на расспросы с полной охотой: рассказал сыну о министерствах и о комиссариатских департаментах, причем одни похвалил, а другие не одобрил. Потом перевел речь на Коллегию иностранных дел. В этой таинственной коллегии и предстоит вступить Михаилу Глинке на некое блестящее, но загадочное поприще.

– Дипломаты, Мишель, – наставляет Иван Николаевич, – великая сила! Ныне всей Европой движут.

Вот и жди от батюшки музыки, как раз дождешься!

– А слоновый двор в Петербурге есть?

– Какой слоновый двор?

– На котором слоны живут…

– Слоны?! А к чему бы тебе, мой друг, слоны? – Иван Николаевич куда более склонен вернуться к Коллегии иностранных дел. – Слонового двора, полагаю, нынче нет, то в старину было. А станешь, Мишель, дипломатом, на конгрессы поедешь! К чему же тебе слоны? Слоны – пустое. Охочий человек из мухи слона смастерит, а много ль в тех слонах проку?

В том Мишель с батюшкой не спорит. И слоны понадобились ему единственно для того, чтобы отъехать подальше от европейских конгрессов. Но как же все-таки пробиться поближе к музыке? Спроси у батюшки про музыку прямиком, он только рукой махнет: нашел, мол, для рассуждения предмет! Стало быть, снова нужно трогаться в дальний объезд.

– А хороши ли, батюшка, в Петербурге театры?

– Театры, друг мой, точно, примечательны! На представления собираются, скажу тебе, сотни, а пожалуй, и тысячи людей. Можешь ты этакое многолюдство обнять? Ввечеру катят к театру кареты, сани, возки; форейторы кричат, кучера…

– И поют?

– Кто поет? – удивляется Иван Николаевич. Ему невдомек, что, не дождавшись театрального съезда, Мишель давно перебрался с площади в самый театр. – Да кто же поет? – переспрашивает Иван Николаевич.

– Когда представление начинается, ведь тогда непременно поют?

– А!.. Это тоже разно бывает. Когда трагедия объявлена, тогда ее стихами сказывают, а вот если опера, тогда изъясняют мысли и стихами и прозой. А когда положено, тогда, точно, арии поют и музыка играет…

Добрались-таки до музыки.

– Любопытно, батюшка, какие же в Петербурге оперы играют?

– Ну кто ж их упомнит? Представляют и Орфея, и Февея, и Сбитеньщика, опять же Андромеду совокупно с Персеем, и Мельника-колдуна… Кто их всех в памяти удержит? Я, мой друг, тогда в театр езжал, когда тебя и на свете не было, вот какая давность… А впрочем, – припоминает Иван Николаевич, – есть преславная опера «Русалка-Леста». Ее и доныне на театре играют…

Батюшка, против обыкновения, никуда не торопится. Побывав с утра в оранжереях, он находится в отменно добром расположении духа: французская слива хоть и запаздывает, зато обещает щедрые дары. И «Русалка-Леста», выплыв из небытия, увлекает воображение Ивана Николаевича.

– Положительно утверждать можно, что нет в столицах такого просвещенного человека, который не удостоил бы Лесту многократным посещением. А приезжие семейства с бою добывают ложи на знатную «Русалку»… Вообрази ты себе, друг мой, театр. А на театре показан днепровский берег и в отдалении – вообрази! – ходит натуральная речная волна…

Из батюшкиного рассказа явствует, что из той волны на днепровский берег то и дело выходят русалки. Потанцуют, споют – и обратно в Днепр.

– А тут ударяют гром и молния, – повествует батюшка, – на театре свищет ветер, Днепр ревет, и русалки спасаются от напасти на берег.

Такое поведение русалок кажется Мишелю несколько странным: какие же русалки поплывут в бурю к берегу? Однако Мишель ни о чем батюшку не спрашивает, чтобы только не перебить рассказа. А из рассказа немедля выясняется, что бестолковых русалок на берегу накрывает непроницаемый мрак и на театр – еще раз молния и гром! – толпой лезут чудовища, и с ними бьется князь Видостан, которого любит главная русалка Леста. Побей князь Видостан чудовищ, может, и добрался бы он до какого-нибудь толка, но в опере, оказывается, нет ни минуты отдыха молнии и грому. Гром гремит, молния сверкает, и князь Видостан, ничего не свершив, исчезает во тьме вместе с чудовищами. А по театру летят на проволоках потешные огни, и в руках у главной Лесты факелом пылает волшебный кубок. Все события совершаются так быстро, что Мишель, слушая батюшку, ничего не успевает сообразить. Между тем проворная русалка Леста с факелом в руках уже успела стать отшельницей, однако все еще любит князя Видостана.