Ранним зимним утром, на исходе 1911 года Бардин садился на английский пароход «Мавритания».

Ливерпуль, Лондон, Дувр, Берлин, Киев — дома!

Бардин сидел у своего учителя со смешанным чувством удовлетворения, что снова в родной alma mater, и настроением игрока, спустившего все, что имел.

За окном завывал ветер. На столе стоял давно остывший чай. А «американец», опустив голову, рассказывал о том, что ему пришлось увидеть и перенести за океаном…

— Да, нехорошо с вами получилось. Нехорошо! — вздыхал старик. — А я, знаете, думал, что вы, Иван Павлович, вернетесь в Россию в другом виде. Ну, как бы это сказать, более уверенным в себе инженером, что ли…

Бардин молчал.

Позднее, работая уже инженером на металлургических заводах в России, он не раз вспоминал этот разговор. И уже иначе оценивал свою заокеанскую поездку. Верно, что Америка не приняла его как инженера. Верно, что он испытал на собственной шкуре беззастенчивую эксплуатацию рабочего люда. Верно, что эта страна была и осталась миром, где почти все измеряется только на доллары.

Но было и другое. То, что накапливалось малыми долями, оседало в голове инженера и человека, привыкшего ко всему относиться внимательно, даже скрупулезно, всему учиться. Посещая в свободное время металлургические заводы близ Чикаго и Нью-Йорка, Иван Павлович вынес оттуда много наблюдений, которые оказались весьма полезными позднее. Очень хорошей школой организации производства была его работа на металлургическим гиганте «Гэри».

Все это принесло недурную пользу позднее. А пока… Пока надо было снова думать о том, где работать.

Бардина тянуло производство. Это было необоримое!

С письмом Василия Петровича он поехал на Юзовский металлургический завод. Один из крупнейших в России, этот завод принадлежал иностранцам. Здесь было два директора, русский и английский. Юридически главой считался русский директор, но фактическими хозяевами на заводе были англичане.

И. П. Бардин получил назначение конструктором в прокатную группу. Это было еще далеко не то, о чем мечтал молодой металлург (доменное дело тянуло к себе!), но это была уже инженерная работа.

Если вспомнить слова Гёте, который говорил, что в жизни сознательного человека имеется три периода: учение, затем путешествие и, наконец, творчество, — то Бардин стоял на пороге главного, третьего периода своей жизни — того, который составляет смысл существования, для которого мы живем, учимся.

И в этот поистине переломный период, когда определяется, будет ли инженер творцом или же только исполнителем, Иван Павлович встретил еще одного человека, которого он потом с гордостью называл своим учителем.

Это был Михаил Константинович Курако.

Замечательный мастер доменного дела, он оставил большой и светлый след в истории отечественной металлургии.

Не получив специального образования, М. К. Курако был одним из тех редких всесторонне одаренных людей, которые умели не только наилучшим образом организовать труд, но и увлечь широтой и смелостью замыслов, собирать вокруг себя таланты, быть их вдохновителем.

Нельзя не вспомнить, что писал о Михаиле Константиновиче И. П. Бардин:

«Формирование молодого инженера, специалиста той или иной области, начинается в учебном заведении, когда переходят к изучению специальных предметов, и на заводе, когда молодой инженер делает первые шаги к практической деятельности.

В этом отношении мне повезло. В институте и на заводе у меня были два прекрасных учителя, о которых я сохраняю самые лучшие воспоминания.

Люди, совершенно не похожие друг на друга по внешности, они имели очень много совершенно одинаковых черт.

Первый из них — профессор металлургии Василий Петрович Ижевский, один из тех работников науки, которые ищут возможно большей связи с практикой…

Другой… не был инженером, не имел никакого диплома. Но, большой мастер-практик, он обладал знаниями и широким житейским опытом…

По внешнему виду Курако являлся прямой противоположностью Ижевскому. По внутреннему же подходу к работе, к своим ученикам оба они были совершенно схожи. Они никогда не теряли своих учеников из виду. Василий Петрович следил за инженером все время, пока инженер оставался инженером. Он всегда все знал об ученике, всегда интересовался им, незаметно помогал, направлял его работу.

О людях оба они судили не по одному какому-нибудь качеству, а по всей совокупности качеств. Это был подход своеобразной психотехники, разумной, правильной, доступной только крупным и умным учителям, к каким, несмотря на свою скромность и незаметность, принадлежал Василий Петрович.

То же и с Константинычем, как мы называли Курако. Его школу прошло множество инженеров, доменщиков, мастеров, горновых, молодых директоров…

Обычный мастер старого времени был самым противным существом. Это был человек, который знал дело детально, но не способен был к глубокому анализу — почему и отчего все происходит. Он знал, что работу нужно делать именно так, а не иначе. В лучшем случае он сообщал лишь кое-кому секреты своего умения, обычно же он никому ничего не говорил, считая их своим капиталом.

Такими мастерами был забит весь Донбасс, весь Урал. Эти люди никаких усовершенствований в металлургию внести не могли. Не могли они также принести никакой пользы и являлись объектом длительной эксплуатации со стороны иностранцев.

Очень редко встречались такие мастера, которые передавали свои знания, которые сами учились и учили других.

К такого рода людям относился Курако. Он любил учить и любил учиться у тех, кого учит, потому что мы ему давали теорию, а сам он давал нам практику жизни, практику дела.

Несмотря на совершенно разные силы Василия Петровича Ижевского и Курако, можно сказать, что лозунг у них был один и тот же: ближе к жизни! У профессора Ижевского, например, было выражение, что учиться надо всю жизнь, учеником же надо быть возможно меньше. Курако говорил: «Тот не инженер, кто через полтора года не может быть начальником цеха. Это — не сменный инженер, это — просто бессменный инженер».

«Оба они, таким образом, совершенно одинаково определяли пригодность человека к той или иной работе. Оба они строго относились к делу, каждый по-своему, несмотря на то, что одного из них — Ижевского, скромнейшего из всех профессоров, — никто, кроме его служителя Данилы, не боялся, перед Курако же, якобы страшным, когда он гневался, трепетали не только его подчиненные, но и кое-кто повыше.

Формула жизни была у них одна и та же. Оба они любили повторять, что инженеру нужна не только голова, но и руки».

Во время революционных событий 1905 года Курако в Краматорске возглавил выступление рабочих своего цеха, за что поплатился ссылкой в Олонецкую губернию на три года.

Большой знаток своего нелегкого, капризного дела, М. К. Курако был талантливым рационализатором и изобретателем. Из конструкций, разработанных под его руководством и вошедших в жизнь, отмечает И. П. Бардин, следует прежде всего указать самую главную — горн доменной печи, который принят у нас в настоящее время и резко отличается от американского.

Под руководством Курако на Краматорском заводе впервые в нашей стране были построены русский наклонный мост, фурменный прибор, пушка, а американские конструкции этих устройств были усовершенствованы на наших заводах при его же участии.

Курако впервые в России прикрепил болтами колошник доменных печей к кожуху, что предохраняло работающих от опасности взрыва при осадках печи. Он также впервые закрыл предохранительные клапаны на газопроводах — при этом прекратились случаи смертельных угаров.

В результате доменные цехи, которыми руководил М. К. Курако, были самыми безопасными в старой России.

Эпиграфом к этой книге стоят слова Ивана Павловича Бардина о мечте, о ее осуществлении. Они взяты из его статьи, которая так и называется: «Мечта и ее осуществление». Вслед за этими словами И. П. Бардин замечает: «Свойство мечтать — участь молодых и нестареющих умов… Михаил Константинович Курако был одним из таких нестареющих умов».