- Верни на место фильтры, - отрезал Иззи, отводя глаза в сторону. - И хреновину эту выключи, и свет. Я хочу спать.

- Как скажете, мистер Голдмен, - отозвался Боб.

Возвращаясь к своей постели, Иззи обернулся и посмотрел на потухающий экран. Панорама белоснежного города быстро угасала и превращалась просто в верную стену, словно только что там и не было вовсе просторных улиц и множества людей, а ему это все лишь привиделось, и все это время он смотрел на одинокую стену в самом дальнем конце. Может быть вообще все, что его окружает, слеплено из его сна, и он просто никак не может проснуться, чтобы вкусить грубую и горькую реальность обыденных дней? Что есть реальность? Что есть настоящая жизнь? Что есть свобода?

Он положил голову на подушку, снова и снова задавая себе вопросы и не находя на них ответа. Иззи лежал в черной комнате, и только назойливые огоньки камер, которые измеряли его биометрические параметры и все так же жужжали, следя за каждым движением. Иззи никогда не случалось побыть одному, и все же, временами, он как будто сходил с ума от одиночества.

Голдмен уснул, и в этот раз ему снился сказочный и загадочный океанариум, который он вряд ли когда-нибудь увидит собственными глазами. Он смотрел на огромных китов, проплывающих мимо него и смотрящих своими огромными китовыми глазами, издавая низкие звуки, словно стараясь что-то сказать ему, но он их не понимал. Он бежал, бежал следом за ними, потому что они звали его с собой, но ноги были слишком слабы и не отрывались от земли. А киты уплывали все дальше и дальше, и их голоса затихали с каждой утекшей секундой, что уже никогда не вернуть.

Киты скрылись, и над ним осталась лишь пустая толща лазурной воды. Огромная масса, казалось, опускалась ниже и прижимала его к земле. Ему было трудно дышать, и он почувствовал, как его легкие наполняются водой. Иззи захлебывался и чувствовал ужасную боль по всему телу. Он чувствовал, как умирает, и всего через мгновение он станет лишь безвольным телом, скользящим в этой безграничной соленой массе невиданной красоты. Мертвые глаза так и останутся смотреть на то, как где-то там, в вышине, пробиваются изогнутые солнечные лучи, пока не придет человек в белоснежной форме и не заберет его обратно, чтобы вновь положить на койку в камере.

Но киты…

Киты больше никогда не придут.

* * *

- Почему я должен обо всем рассказывать?

- Потому что это обязательная процедура, мистер Голдмен.

- Обязательная для кого?

- В первую очередь для вас же.

- На мой взгляд, мне это необязательно. Я в этом не нуждаюсь.

- К вашему сожалению, суд решил иначе. В вашем деле написано…

- Боб, я тебя умоляю, мне не надо цитировать мое личное дело. Я прекрасно помню его и помню, что решил верховный судья по моему делу. Что ты теперь мне на это скажешь? - это был тот самый визуальный контакт. - Пожалуйста, не ври мне, и не прикрывайтесь бюрократической ересью, в которой описана вся моя жизнь. Перед тобой живой человек, пытающийся разобраться в самом себе и в том, что, черт возьми, с ним происходит.

Роберт смотрел на него спокойно.

- Хорошо, мистер Голдмен.

- Можешь приступать.

Иззи лежал на мягкой кушетке. Как бы он не лег, механизм кушетки подстраивался так, чтобы его мышцы все время находились в расслабленном состоянии. Он сложил руки на груди и смотрел вверх. Роберт сидел недалеко от него. На нем был белый медицинский халат и узкие очки. Как-то раз Иззи спросил у него, почему тот не перейдет на контактные линзы, или же не прибегнет к помощи глазной хирургии, но тот ответил, что в этом мире должно быть что-то утонченное, душевное, и очки помогают ему чувствовать себя живым человеком. Тогда Иззи не обратил на это никакого внимания, но со временем он начал понимать, о чем Боб хотел сказать ему.

- Мне кажется, что в ваших снах содержится разгадка того, что случилось с вами, из-за чего вы отбываете свой срок.

- Вооооот как?

- Да.

- И все же ты отказываешься говорить мне о том, что же я такого сделал, что вынужден с самого рождения отбывать пожизненное заключение.

- Да, мистер Голдмен. Я не могу сказать вам этого.

- Почему?

- Потому что, во-первых, я не располагаю достаточным количеством информации, и знаю далеко не все о вас и о вашем прошлом. Меня специально не проинформировали об этом. Во-вторых, я связан условиями контракта и у меня, к сожалению, нет полномочий, рассказывать вам то, чего вам знать не следует.

- И тебе не кажется это странным и аморальным?

- Не кажется.

- А как же врачебная этика, Боб?

Тот поднял очки на лоб и потер глаза.

- Этика. В нашем с вами случае мне пришлось переступить через нее, о чем я весьма и весьма сожалею. Когда я подписывался на эту работу, я тщательно изучил дело…

- Боб, прошу, - перебил его Иззи. - Давай называть все своими именами. Ты изучал не дело. Ты изучал меня.

Поначалу Роберт ничего не ответил. Он лишь пристально посмотрел на Иззи, вальяжно расположившегося на кушетке и все так же смотрящего в потолок. Потом он сделал несколько записей в прозрачном планшете, который держал в руке, и сказал:

- Да, вы правы, мистер Голдмен. Я изучал вас. Но в тот момент я и предположить не мог, что у нас с вами возникнет контакт. Я воспринимал вас, как… клиента.

Иззи посмотрел на него.

- Боб, скажи, а, сколько тебе лет?

- Мне тридцать три года.

- Возраст Христа, как сказали бы христиане.

- Верно.

- А ты знаешь, что Иисус тоже был евреем, и его имя на самом деле транслитерируется, как Йешуа.

- Вы знаете об этом? Откуда? - удивился Роберт.

- Я много читаю, Боб.

- Ах, ну да, верно. Да, я знаю об этом. Хотя и по сей день ходят споры о его происхождении.

- И все же, Боб, он еврей.

- Да… вы хотите поговорить об этом?

Голдмен рассмеялся.

- Боб, ты меня поражаешь! Ты порой соткан из клеше. «Вы хотите поговорить об этом?» - передразнил его Иззи, и Роберт невольно хихикнул. - Нет, Боб, я хочу поговорить о другом.

- О чем же?

- О тебе.

- Обо мне?

- Верно.

- И что же вас интересует.

- Меня интересует вот что. Тебе тридцать три года, Боб. Из них ты около восемнадцати лет потратил на школу и медицинский университет, верно?

- Семнадцать, - поправил Роберт.

- Семнадцать. И мы с тобой знакомы уже, что-то… около пяти лет, верно?

- Верно.

Иззи Голдмен сел и развернулся к собеседнику всем корпусом.

- Боб, скажи мне. Только, чур, откровенно. Ты не считаешь, что потратил впустую двадцать два года собственной жизни?

Это был правильный вопрос. Иззи поставил в тупик Роберта, и, казалось, сорвал завесу, которой Боб тщательно скрывал этот факт от себя самого.

- Я так не считаю, мистер Голдмен.

- Почему?

- Потому что… кхм… потому что вы гораздо более ценны, чем предполагаете.

- Ценен?

- Да.

- Чем?

- Я сейчас не могу сказать вам всей правды. Вы пока не готовы к ней.

- А кто решает, когда я буду готов к тому, чтобы узнать все о себе?

Роберт посмотрел на своего клиента, выключил планшет и подался немного вперед. Он пододвинулся, чтобы Иззи Голдмен смог заглянуть ему прямо в глаза и увидеть, что он не лжет.

- Только вы сами.

- А как же то, что я хочу узнать об этом?

- Это не в счет.

- Почему?

- Потому что сейчас, в вашем состоянии правда окажется слишком губительной. Вы не сможете принять ее, и это будет…

- Ты недоговариваешь, Боб.

Тот помедлил.

- Если ты не будешь откровенным со мной, Боб, я не смогу быть откровенным с тобой, и тогда мы не придем к соглашению, и все наши сеансы психотерапии, тесты и прочую лабуду можно будет отослать к чертовой матери с пометкой «до востребования».

Роберт внимательно следил за Иззи. Так же внимательно, как взвешивал каждое его слово. Он знал, что Иззи абсолютно прав. Он лишь сказал об этом на простом языке, без какой-либо вуали обмана и желчи, которой обычно врачи отнекиваются от своих клиентов. Отнекиваются в тот момент, когда им должно признаться, что жить человеку осталось не больше месяца.