— Это всего лишь я. — Пока я заканчивала, Чейз молча смотрел в другую сторону.

— Ты просто испугал меня, — сказала я. Это было, крайней мере, правдой.

Он начал осматривать выходы: ворота и окно, которое почти полностью было закрыто черным мешком для мусора, так что оставалась лишь небольшая щель в углу.

— Я же сказала, что возьму на себя первую вахту, — произнесла я более грубо, чем намеревалась. Он нетерпеливо почесал голову рукой и нахмурился.

— Погоди, — сказала я, когда он направился обратно к лестнице. — Останешься со мной?

Он медленно повернулся, его сдержанная улыбка немного успокоила меня.

Когда я забиралась в открытый кузов грузовика Horizons, из моей сложенной юбки выпал медальон и отскочил от закапанного маслом цементного пола. Подходя, чтобы усесться рядом со мной, Чейз поднял его. Наши ноги были достаточно близко, чтобы соприкоснуться, но не сделали этого.

— Откуда у тебя это? — спросил он, освещая медальон фонариком, чтобы рассмотреть детали.

— Это подарок от женщины, которая скрывала у себя Сару. — Я с трудом подавила зевок.

— Не теряй его. — Он передал мне подвеску, его пальцы задержались в моей ладони на несколько мгновений дольше, чем было необходимо. Его кожа всегда была такой теплой, будто внутри у него горело пламя, а от его прикосновения жестокости мира становились менее явными, как тени в сумерках.

— Я даже не знаю, что это, — сказала я, забирая медальон.

— Это святой Михаил. Архангел. Он вел ангелов добра в битве против зла.

Я не помнила, чтобы во время обязательных служб в Церкви Америки упоминали святого Михаила. Должно быть, Чейз узнал о нем до Войны.

Снова прогремел гром, и я на автомате пригнулась. Я ощущала жесткие края контрабандного серебряного кулона и наблюдала, как свет играл среди очертаний крошечной крылатой фигуры, а цепочка перекатывалась в моей ладони. Некоторое время спустя мне стало тяжело, но я не могла не думать об этом.

— Ты веришь в рай? — спросила я.

Насчет себя я сама не была уверена. Раньше я принимала это как истину, так же слепо, как в детстве верила в Санта Клауса. Но после смерти мамы меня начало глодать нестерпимое желание познать непознаваемое. Мне так сильно хотелось поверить во что-то, не подвергающееся сомнениям. Мне необходимо было знать, что где-то существовал покой.

Чейз наклонился вперед, поставив локти на колени; его лицо было скрыто в тенях.

— Ты о том, что он только для реформированных? — Последнее слово прозвучало горько и натянуто.

Я поежилась, представив, как ангелы у жемчужных врат проверяют наш статус соответствия и лишь затем решают, пропускать или нет. Спасение может быть доступно только через Реформацию. Спасение можно заслужить через реабилитацию. Это проповедовали служители Церкви Америки. ФБР, президент — все они говорили одно и то же: такие, какие вы есть, вы не подходите.

Каждое воскресенье, когда мы шли домой после службы, мама неизменно твердила мне обратное.

Мою грудь сдавило.

— Я о том, который для всех, — пояснила я свой вопрос. А когда он ничего не ответил, сказала: — Так что, веришь?

Он потеребил обтрепавшийся край своих джинсов.

— Я верю, что с хорошими людьми случаются плохие вещи. А с плохими — хорошие.

Он уходил от ответа.

— Я спрашивала не об этом.

— Знаю, — сказал он наконец. Его плечо дернулось, напоминая мне о мальчике, которым он когда-то был — до того, как мир ожесточил его. — Когда-то я верил, что, если ты поступаешь правильно, с тобой будут происходить хорошие вещи. Теперь я больше не знаю, во что верю.

— Значит, все так и заканчивается? — спросила я. — Ты умираешь, и все. Ничего больше нет? — Внутри меня поднялась паника. Я едва сумела не позволить голосу сорваться.

Я смотрела, как он с трудом сглотнул.

— Мама говорила, что есть кое-что еще. Она называла это загробным миром. Рассказывала, что смерть — это лишь мост туда, что вокруг существуют души, которые проведут нас.

Это показалось мне большей истиной, чем что-либо еще в этот момент. Я постоянно ощущала рядом призрак мамы. Он был здесь и сейчас — между мной и Чейзом.

Чейз взял меня за руку и сжал ее между своими ладонями.

— Эмбер, я думаю, что если и существует такое место — хорошее место, — то твоя мама непременно будет там.

Это произошло в мгновение ока. Боль, страх, одиночество — все то, что камнем лежало в моем животе, ринулось наружу. Мои глаза щипало, но не от слез. Я хотела расплакаться. Я хотела расплакаться уже многие дни, особенно когда случалось что-то подобное, но со времени побега с базы я этого не делала. Я заставляла себя подавить слезы, и оставалась только злость.

Все казалось неправильным. Мои мысли казались неправильными. Кожа — будто чужой. Даже от того, что Чейз сидел рядом, я чувствовала приступ клаустрофобии. Я хотела бежать. Исчезнуть. Забыться.

Я не могла остановить вопросы. Сделал ли ты достаточно? Вдруг ты мог помешать ему убить ее? Почему я не смогла воспрепятствовать этому? Почему я не предугадала того, что произошло?

Я не хотела оплакивать маму. Не хотела спрашивать себя, было ли ее тело отправлено в крематорий за базой, подобно прочему мусору. Не желала вспоминать, что она любила блины, и горячий шоколад, и контрабандные книги. Я вообще не хотела вспоминать ее, потому что не хотела, чтобы она была мертва.

Это нечестно. Маму убили только потому, что она родила меня.

В этот момент я совершенно точно поняла, почему кто-то устроил охоту на солдат.

Я стряхнула ладонь Чейза. Он выглядел невыносимо грустным, и это тоже разозлило меня. Что со мной такое? Я вымещала злобу на нем, хоть и не хотела. Ее больше нет, и он не сможет поправить это. Это нельзя поправить.

Я спрыгнула с откидного борта и стала ходить туда-сюда по гаражу.

— Может, тебе стоит поговорить со мной, — осторожно предложил он.

— Я говорила! Мы говорили! Этим ничего не исправишь!

Теперь он стоял, его руки безвольно висели. Он подошел ближе ко мне.

— Не думаю, что это так работает.

— Да кто ты мне такой, чертов психотерапевт? — взорвалась я, сжав руки в кулаки.

— Нет! — Он запустил пальцы в волосы, но его стрижка была слишком короткой, и ладонь опустилась обратно к воротнику дырявой рубашки для гольфа. — Нет, я просто твой... — Он передернул плечами. — Сосед, — пробормотал он, и его лицо потемнело. Его глаза замерли на пятне масла на полу.

— Сосед? — переспросила я, и смех, который раздался из моего горла, прозвучал так злобно, что я отвернулась, чтобы не видеть, как его лицо отразит мою жестокость. Я для него не лучший друг. Не девушка. Просто соседка. Мои мысли переметнулись на Сару, на ее когда-то красивое платье, и внезапно мне до тошноты захотелось узнать, как Чейз проводил свои ночи в ФБР.

Тишина звенела напряжением. Ее прервал еще один раскат грома.

В том, как он посмотрел на меня, было что-то странное, будто он задал вопрос и ждал ответа. Будто желал, чтобы я ответила, но как я могла? Я не знала, кто мы, не знала, было ли то, что я чувствовала, достаточно сильным, чтобы умереть ради этого.

— Загружаем грузовик, — объявил Риггинс с лестницы. Я вздрогнула от звука его голоса и заметила, что Кара находится рядом с ним. Задалась вопросом, как давно они там стоят.

Чейз отошел, отводя взгляд.

— Хорошо, — сказал он.

Часом позже Кара и Табмен, в форме МН, повели украденный ведомственный грузовик, полный беженцев, на восток под предлогом доставки провизии в бесплатную столовую Мэривилля. Я молилась, чтобы посты увидели автомобиль МН, увидели Табмена и Кару в форме и пропустили их без вопросов. С Девятой статьей или без нее, в случае поимки они будут мертвы.

*«Алая буква» (англ. The Scarlet Letter) — роман американского писателя Натаниеля Готорна. Героиня романа в отсутствие мужа зачала и родила девочку. За супружескую измену горожане подвергают её наказанию — она привязана к позорному столбу и обязана всю жизнь носить на одежде вышитую алыми нитками букву «А» (сокращение от «адюльтер»).