…На Хорошевке, когда остановился у светофора, — на пятом этаже двенадцатиэтажного дома… Его зовут или Петр, или Святослав, или Дмитрий. Одно из трех… Петр — короче. Значит, пусть будет Петр. Он что-то покупает и что-то продает. Кажется, продукты. Но не исключено, что и вещи. Был челноком. Купил квартиру. Создал небольшую фирмочку. Обзавелся крохотным офисом. Ему тридцать пять, судя по моим ощущениям, а может быть даже и сорок. Скорее всего, все-таки сорок… Последние два года часто плачет, особенно по ночам — не сдерживая себя, громко, с зябкой, ознобливой дрожью. Он считает себя неудачником. Некоторые его однокурсники сегодня уже владеют концернами, корпорациями, холдингами. Общаются с ним пренебрежительно, скороговоркой. Он завидует. Ему обидно… Он пытается. Он старается. Он работает по двадцать часов в сутки. Но у него мало что получается… В детстве его били. В отрочестве он бил сам. В юности его опять стали бить, более всего досталось ему в армии. В институте он снова разбирался с обидчиками, как и в недалеком своем отрочестве. Занимался единоборствами. Играл в настольный теннис, в шашки, в лото, в карты… Последний раз дрался три месяца назад — с бывшей женой. Выиграл… Двигается, несмотря на занятия спортом, неуклюже и тяжело. Так бывает. Часто походка зависит больше от головы, то есть от наличия в ней ума, то есть даже так — от наличия в ней желания тот самый ум иметь, а не просто от развитости мышц, связок или скелета… Взгляд у него медленный, сонный, недоброжелательный, надбровия толстые, веки вспухшие, длинные залысины ото лба и к затылку, полукруглая, широкая нижняя челюсть, неровный, бугристый нос. Обыкновенный человек. Простой российский гражданин… К вечеру дурно пахнет. Утром не помнит, в чем был одет вчера. Носит костюмы одного цвета и одного фасона… Синие носки к коричневым ботинкам. Клетчатый галстук к полосатой рубашке. Ну и так далее…

Раздутая задница. Покатые плечи…

Собирает игрушечные модели легковых автомобилей. Каждый вечер, прежде чем лечь спать, играет с ними на ковре, пыхтит, рычит, бибикает; смеется заливисто и от души, когда катает их по квартире…

Кулинарит. Варит себе супчики по утрам и по вечерам. Работает с самыми, казалось бы, несовместимыми ингредиентами: рыба — мясо, сахар — соль, перец, варенье — чеснок, фрукты — мясные копчености, табак — порох, пиво — молоко, дерево — металл, камень — вода… Млеет, пьянеет, когда пробует то, что приготовил. Часто блюет. Мается животом. Но млеет и пьянеет тем не менее, когда ест то, что приготовил… Любит мух. Не любит пауков. Мух ловит и засушивает. Пауков давит, если видит, нещадно, с гневом и криками — где угодно: дома, в лесу, в магазине, на работе, в поликлинике… В первые полгода сотрудники его фирмы его слушались. Всего-то их пять человек. Потом они его слушаться перестали. Невольно. Вроде, собственно, сами того и не желая. Им плевать даже на то, что он в любое мгновение может их выгнать. Они просто на физическом уровне не желают этому мудаку подчиняться. Кто такой, мать его? Кто, бля, такой, на х…?.. Как этот урод вообще заработал имеющиеся у него теперь деньги? Каким образом? Каким способом? Его же никто не видит. Его же никто не замечает. А если вдруг кто его и видит или кто-то невзначай замечает, то тут же от него потом отворачивается и тут же о нем без всякого усилия забывает. Его не видят даже тогда, когда он что-нибудь, и, может быть, необыкновенно громкое, говорит. Его не заметят даже тогда, когда он начнет вдруг, несчастный, на глазах у кого-нибудь кувыркаться и строить идиотские рожи… Люди от него уходят. А он нанимает новых… Почти все деньги, заработанные им челночными поездками в Турцию и Египет, фирма его проела. О доходах нынче предпочитают молчать… Он всем завидует и на всех обижается — Петр…

Бывшая его жена вышла замуж и отдала ему их общих детей, четырнадцатилетнего мальчика и десятилетнюю девочку. Она влюбилась. А когда женщина влюбляется, то на детей ей с той самой поры глубоко наплевать — если она, конечно, действительно влюбляется, а не просто предполагает внутри себя наличие некоего похожего на состояние влюбленности чувства — мужчина важнее…

Он кормил детей супчиками и заставлял их ловить и засушивать мух. Дети блевали и маялись животами. А мух они недели через две уже просто не могли видеть без содрогания и озноба — где угодно и когда угодно. Они шарахались от мух и на улице, и в школе, и, разумеется, дома. Бедных детей дразнили, над ними смеялись, а учителя вызывали даже несколько раз для них врачей из психоневрологического диспансера. Дальше — больше…

Он таскал детей по лесам и долам. И по взгорьям непременно. И по брошенным домам и по неухоженным садам. И по соседним квартирам. Петр и его дети давили во всех этих местах и помещениях маленьких и больших пауков… Петр по-мефистофельски хохотал, когда наблюдал, как дети его, подражая ему самому же, топчут что есть силы на полу и на земле испуганных и ошарашенных пауков… Если дети не хотели есть супчики, ловить и сушить мух и давить пауков, то Петр их, детей, тогда сурово и с удовольствием наказывал. Иногда он их раздевал догола и бил. Когда ремнем, а когда веревкой. Но чаще руками. С особой приятностью и несказанным расположением бил руками свою десятилетнюю девочку. Пах еще сквернее, чем обычно, когда бил свою девочку… Иногда раздевал детей догола и заставлял их имитировать совокупление. Только имитировать, и больше ничего. Он же ведь не изверг какой-нибудь там, в самом деле. Он же ведь отец… И вообще он нормальный и достойный вполне человек. И с высшим образованием, между прочим… Девочка плакала всегда, когда Петр наказывал ее и ее брата, а мальчик бледнел, белел зрачками и начинал порывисто и неровно дышать и сжимал кулаки то и дело, разрывая кожу на острых костяшках…

А Петр теперь розовел и полнел. И больше не рыдал уже совсем по ночам. И не завидовал почти никому, и перестал в последнее время на всех подряд по поводу и без повода обижаться. Теперь он чувствовал себя красивым, сильным, решительным и ни на кого не похожим. Еще несколько недель назад он был похож на всех жителей города Москвы сразу — на большую, вернее, часть жителей города Москвы сразу, то есть на тех самых, которые вялые, неприметные и нелюбопытные. А сегодня вот он отличается от них категорически. Сегодня он — исключительно другой человек. Сегодня он — ЧЕЛОВЕК!

Есть нынче на этой земле люди, жизнь которых полностью сегодня зависит только от него одного. Понадобится ему, он их казнит, а не понадобится, он их помилует. И в любое удобное для него время. Не для них — никогда, — а именно для него… В их глазах страх и почитание. И еще ненависть. И это замечательно. И это норма. Твою власть твои подданные должны обязательно чуть-чуть ненавидеть. От этого ее, то есть ту самую власть, чувствуешь еще острее и ярче.

Работал он теперь без всякой охоты. Зато домой возвращался возбужденный и в предвкушении… Дети не убегали из дома. Границы он пока не переступал — балансировал на грани дозволенного и недозволенного… Дозволенного и недозволенного обществом, но не им самим… А что ему, собственно, это самое общество?! Общество — говно. Маленькие, плохонькие, трусливенькие людишки…

Дети должны были всегда, каждый вечер, к его приходу с работы находиться дома. Они это усвоили твердо и определенно. Однажды мальчик нечаянно все-таки опоздал и был за это, естественно, сурово и беспощадно наказан. Петр раздел мальчика, он всегда раздевал своих детей перед наказанием, и заставил его испражниться и помочиться прямо на глазах у его десятилетней сестры. Одеваясь тогда, мальчик хрипел и икал безостановочно. Выдавливал от бессилия глаза из глазниц… Но не плакал… Дети мыли его, Петра, — в ванной — теперь почти каждый день, потому что к вечеру он по-прежнему отвратительно пах — запах потом, правда, исчезал всего-то лишь на какие-то десятки минут… Дети готовили ему пищу (супчики по его же рецептам) и кормили его. Буквально кормили — зачерпывали или цепляли еду вилкой или ложкой и отправляли ему ее в рот, не поднимая головы и преданно глядя ему точно в снующий по шее кадык… Называли его на «вы» и низко кланялись ему, когда обращались. Вопросов не задавали, он подобное извращение запретил строго-настрого, они ему только лишь что-то рассказывали, и обязательно доброе, приятное и веселое, и односложно и четко отвечали на задаваемые им вопросы… Спали вместе с ним в одной постели. Грели его, когда холодно. Обмахивали его мокрыми полотенцами, когда было жарко…