Она стала обдумывать эту «партию», но ход ее размышлений на эту тему прервало появление Кандиды.

— Дульсина, — сказала она. — Помнишь ту фотографию, где на Рождество сфотографировались все домашние?

Дульсина прекрасно помнила и фотографию, и то, что происходило в те дни.

Накануне того дня она узнала о беременности сестры и то, что беременна она от лиценциата Федерико Роблеса, которого Дульсина прочила себе в мужья. А через два дня после того, как все они запечатлелись на фотобумаге, Дульсина столкнула сестру с лестницы, что повлекло за собой выкидыш и отправку Кандиды в лечебницу для душевнобольных…

— Конечно! — ответила она, пытаясь угадать, зачем Кандида спрашивает об этой фотографии.

— Не могла бы ты мне ее дать?

— Для чего?

— Я хотела бы увеличить лицо Федерико…

Дульсина внимательно поглядела сквозь прорези для глаз на сестру. С виду она выглядела как обычно, но Дульсина тут же угадала, что ее душевное состояние оставляло желать лучшего.

— И что же ты намерена делать с этим лицом? — мрачно спросила она.

— Как что! Я хотела бы повесить портрет Федерико на стену в своей комнате!

— Не считаешь ли ты оскорбительным для меня выставлять напоказ в нашем доме портрет человека, которого я… — Дульсина не решилась сказать «убила». — Который был моим мужем?

— Он был и моим мужем, и мне дорога память о нем! Как женщине…

— Ты все еще считаешь себя его женой? — с презрением спросила Дульсина, забывая, что имеет дело с больной. — Ты все еще полагаешь, что ты женщина как все?

— Конечно, — спокойно ответила Кандида. — Ребенок должен знать своего отца.

При всем при том, что Дульсина не раз наблюдала смену ее поведения и слышала от нее более чем странные суждения, она вздрогнула и встала, нервно теребя платок.

— Какой ребенок? — тихо и как можно ласково спросила она.

— Наш ребенок. Ведь он когда-нибудь должен родиться? — полувопросительно-полуутвердительно сказала Кандида. — Так ты дашь мне фотографию? Я отдам ее увеличить.

— Конечно, но не сейчас. Я должна ее найти.

Умиротворенная Кандида вышла из комнаты.

Дульсине не понравилось то, что она услышала от сестры…

Хотя Розе так и не удалось побывать в Гвадалахаре, где она надеялась раздобыть уникальные декоративные растения, интерьер магазина, почти готового для открытия, выглядел весьма привлекательно.

Клаудио Монтес действительно был одним из лучших дизайнеров Мексики. Можно было не сомневаться, что у магазина будет немало поклонников.

Клаудио Монтес пригласил фотографов из модных журналов: их репортажи должны были привлечь внимание элиты к декоративным растениям как средству оформления жилых пространств.

Заинтересовались магазином и керамисты: где растения, там и вазы, вазоны, горшки.

Ожидали на премьеру и друзей с телевидения, которые обещали сделать специальную передачу с подиума, оформленного под телестудию. Передачу эту — на экологическую тему — должен был вести популярный диктор.

Но главным сюрпризом должен был стать отрывок из пьесы только что получившего Нобелевскую премию выдающегося мексиканского поэта и философа Октавио Паса — «Дочь Раппачини», сюжет которой был связан с миром теней.

Пьеса эта, написанная по мотивам одной древней легенды, рассказывала о девушке из Падуи, которую ревнивый отец, ученый-алхимик, искусно вскормил ядовитыми плодами, ягодами и растениями. Он полагал, что таким образом защитит дочь от домогательств легкомысленных ухажеров, которые должны были погибнуть, поцеловав ее, однако причинил ей душевные страдания, когда она сама влюбилась в приезжего студента Хуана…

Розе так и не удалось затащить Рикардо в магазин — похвастаться тем, что удалось сделать. После его визита к дону Анхелю и резкостей, которыми они обменялись, он находил всяческие причины для того, чтобы увильнуть, хотя и делал это весьма деликатно.

Впрочем, у него было действительно много работы в страховой компании, которую он только что учредил при активном содействии своего давнего друга лиценциата Альберто Валенсии, все еще недовольного своим участием в «некорректном», по его мнению, освобождении не любимой им Дульсины…

Что сделал Рикардо, так это застраховал «Дикую Розу», заслужив страстный поцелуй жены, хотя в душе и ругал себя за то, что выбрал для почина столь рискованное страхование. Единственным утешением было то, что в случае, если, не дай Бог, с магазином случится какое-нибудь несчастье, выплата страховки ограничится перекладыванием денег из одного кармана в другой…

В качестве подсобного рабочего Роза пригласила в магазин сына Каридад — Палильо: толстяк стал дневать и ночевать здесь, помогая Клаудио, на которого смотрел как на многорукое божество, успевающее и абажуры плести, и кактусы пересаживать, и стены расписывать.

Из уважения к божеству он согласился на эксперимент — быть раскрашенным: Клаудио специальной пастелью расписал его лицо под большую розу с шипами и так сфотографировал.

Решено было, что на открытие магазина все его работники в обязательном порядке будут расписаны в духе «body art», превратившись кто в «блюдо с фруктами», кто в «букет цветов», кто в «кактус».

Не забыла Роза и опять ходившего без работы Ригоберто, предложив ему дело по специальности — водить грузовичок, который будет доставлять растения из питомников и отвозить купленные растения на дом клиентам.

Она сделала это вопреки былой ревности к нему Рикардо, считая, что помогать друзьям в беде надо и тогда, когда подвергаешь себя риску. Риго частенько заходил выпить с садовником доном Себастьяном пива.

Дон Анхель «уступил» Розе для начала свою продавщицу Америку — о лучшей помощнице на первых порах нельзя было и мечтать. С Америкой Роза славно дружила, когда сама работала продавщицей в магазине игрушек.

На открытие магазина Роза пригласила некоторых друзей из «затерянного города». И конечно, приглашение получили также многие знатные друзья Линаресов и Паулетты.

Письмо от «доброжелательницы» с фотографией целующихся дона Анхеля и Розы пришло через три дня после того, как Дульсина надоумила Малену послать улику Рикардо.

Почтальон вручил конверт Розе.

Ей показался подозрительным запах духов, исходимый от конверта, и еще она подумала, что этот запах ей знаком.

«Наверняка от какой-нибудь вертихвостки! — решила Роза. — Что, если Рикардо снова принялся за старое? Уже и домой пишут!»

Она поспешила к Томасе.

— Вот, — сказала она, — полюбуйся!

— В чем дело, дочур? — недоуменно спросила Томаса.

— Понюхай! — сказала Роза, протягивая ей конверт.

— Зачем это я буду нюхать какой-то конверт! Что я, собака-ищейка? — возмутилась Томаса.

— Ма! От этого письма за километр финтифлюшкой разит!

— Какой еще финтифлюшкой?

— Из этих, которые за чужими мужьями бегают, потому что своих завести не могут!

— Роза, что еще ты выдумала?

— Это письмо только что принес почтальон, оно адресована Рикардо и пахнет духами!

— Роза, — испуганно спросила Томаса, — ты паче чаяния письмо не вскрыла?!

— А зачем его вскрывать! В камин брошу — и все тут! — решительно сказала Роза, направляясь к выходу из комнаты Томасы.

— И будешь дура! — крикнула ей вслед Томаса, схватившись за сердце. — Потому что та, что писала, позвонит и спросит у Рикардо, получал ли он ее письмо!

Роза остановилась и, повернувшись, спросила со слезами в голосе:

— Что же, ему эти потаскушки письма писать будут, а я должна улыбаться?

Послышался стук входной двери. Это пришел Рикардо.

Томаса замахала руками и стала делать Розе знаки, чтобы она повременила выходить в прихожую.

Но Роза решительно ринулась навстречу своей судьбе.

— Здравствуй, дорогая! — сказал Рикардо, идя ей навстречу и здороваясь также с выглянувшей из комнаты Томасой: — Здравствуй, Томаса!

Увидев хмурое лицо Розы, он спросил:

— Что-нибудь случилось?