Роза рассказала ей о размолвке с Рикардо, после которой она угодила в больницу.

— Подумать только, какие она разные — Рикардо и Рохелио, — задумчиво сказала Эрлинда. — Рикардо то и дело спорит с тобой, а Рохелио хоть бы раз повысил на меня голос.

— Просто ты золотая, а я медная! — рассмеялась Роза. — За что на тебя повышать голос? Ты ведь не «Дикарка».

За их беседой следила из-за шторы Дульсина, стоя у окна своей комнаты в правом крыле дома.

Был бы у нее пулемет, она без всякого зазрения совести расстреляла бы этих двух золушек, прокравшихся в ее дворец, чтобы похитить двух принцев, а с ними и их часть наследства Линаресов!

Хоть бы хрустальные туфельки оборонили! Где там! Явились в старых туфлях на стоптанных каблуках.

И ведь как хитроумно проникают они в дома благородных людей!

Одна свалилась с ограды, а другая под видом медсестры проникла к юноше-инвалиду, чтобы бесчестно отдаться калеке!

Да, они красивы, эти дикие розы. И богатые отпрыски, которым наскучили домашние цветники, устремляются на их терпкий аромат…

Но разве некрасивой была несчастная Леонела, погибшая в своем автомобиле на железнодорожном переезде? На нее заглядывались все мужчины. У нее было высшее образование и большие средства. И она нравилась Рикардо, и сама была от него без ума.

И ее кузина Ванесса составила бы блистательную партию Рохелио, который если и почувствовал снова вкус к жизни после долгих лет, проведенных в инвалидной коляске, то лишь потому, что в сердце его появилась Ванесса…

Если есть Бог на небе, как же он допускает такую страшную несправедливость!

Роза снова беременна. Она родит и окончательно утвердится в этом доме. Нет, надо что-то предпринять! Надо выкорчевать с корнем эти дикие цветы!..

Сидя у бассейна, Эрлинда и Роза продолжали доверительно беседовать. Эрлинда с грустью слушала интимные откровения Розы по поводу того, как она себя чувствует, о том, как замечает каждый день в себе какую-нибудь перемену.

— Он созревает во мне и уже дает о себе знать, — сказала она с невыразимой нежностью. — Хочешь послушать?

Эрлинда, опустившись на колени, осторожно припала к ее округлившемуся плотному животу и прислушалась.

— Не слышу ничего, — сказала она.

— Он почувствовал, что ты приближаешься, и затих. Как зайчик на грядке.

Эрлинда улыбнулась.

— Как я завидую тебе, Розита!

— Почему, глупенькая?

— Потому что до сих пор не могу… забеременеть. Роза, мне кажется, что я никогда не стану матерью!

— Как ты можешь знать это?

— Однажды так случилось… Это было в таверне у Сорайды, еще до того, как ты пришла туда работать… Один плюгавый клиент захотел, чтобы я непременно подсела к нему, заказал бутылку французского коньяка… Ну, ты знаешь, что это приносит выгоду питейному заведению.

— Сорайда, помнится, не понуждала нас делать это…

— Да. Но у нее тогда плохо шли дела, и я хотела ей помочь, хотя, ты знаешь, не люблю крепкую выпивку… Но я отказалась сидеть с ним.

— Почему?

— Потому что у него на лице было написано, что он воспринимает меня не как человека, а как заводную игрушку, которой можно пользоваться по своему усмотрению.

— Что же было дальше? — испуганно спросила Роза, чувствуя, что дело добром не кончилось.

— А дальше… он встал и пнул меня ногой вот сюда. — Эрлинда показала на низ живота. — Я думала, умру от боли…

— Ты показывалась врачам?

— Тогда нет… Я боялась, что начнут допытываться, откуда я, и сообщат бабушке, которая меня вырастила. А она ведь не знала, что я работаю в таверне официанткой…

— Эта травма была серьезной?

— Две недели не сходил огромный синяк, и у меня были сильные кровотечения… Я так боюсь, что у меня никогда не будет детей.

— Надо немедленно показаться врачам, — решительно сказала Роза. — И ради Бога, не волнуйся. У меня ведь тоже были проблемы. Потеряла младенца…

— Ты ведь попала в аварию.

— Но и потом я долго не беременела…

Роза улыбнулась.

— Знаешь, мне кажется, что где-то есть нерожденные дети.

— Не понимаю.

— Ну, дети, которые могут родиться, а могут не родиться!

— Что же, это от них зависит?

— Как ты не понимаешь, они собираются и спорят, кому черед зачинаться…

— Зачинаться?

— Именно. Иногда они так жарко спорят, что и рождаться-то забывают.

Эрлинда с благодарностью посмотрела на Розу и, повернувшись к темному цветнику, закричала:

— Эй! Нерожденные дети! Долго вы там будете спорить? А ну-ка живо родитесь у меня!

Роза подпрыгнула от удовольствия, как девочка, условия игры которой приняла подруга.

В обнимку они направились к дому.

Бедная Кандида основательно готовилась к рождению своего ребенка и разговаривала вслух, перебирая гору связанных ею детских вещей.

Она принимала витамины и делала гимнастику по книге для рожениц. То и дело ощупывая живот и спрашивая у Томасы и Розы, не очень ли он сильно вздулся?

Когда она была одна, она беседовала с Федерико, говоря за себя и за него.

Обычно она начинала с робкого упрека:

— Где ты пропадал так долго, милый?

Каждый раз он находил другую причину для оправдания:

— Был по поручению Дульсины во Франции…

Или:

— Срочные дела задержали меня в Торонто…

— Ты не забыл, что прошло уже два года и мне пора рожать?

— Нет, дорогая, не забыл, но, пожалуйста, отложи это до моего возвращения из Техаса.

Роза с печалью наблюдала за новым ее умопомрачением и не пыталась объяснять ей ее заблуждение.

— Роза, как ты думаешь, — спрашивала она, — эта распашонка будет впору моему младенчику?

— Я думаю, она подойдет…

— Ведь ему уже в моем животе два года…

— Эта распашонка как раз для двухлетнего, — говорила Роза, заливаясь слезами.

— Почему ты плачешь?

— У меня разболелся зуб.

— Лучше всего полоскать шалфеем. Федерико обещал скоро вернуться из Техаса, и я приступлю к родам…

Совершенно по-другому вела себя Дульсина, злобно вымещая на несчастной сестре всю свою неистощимую ненависть.

— Дульсина, скажи, дорогая, долго ли мне осталось до родов? — спросила Кандида у маски.

— Безумная! Неужели ты забыла, что выкинула своего ребенка, прижитого от моего мужа? — ответила Дульсина.

— Я не понимаю тебя… Федерико сказал…

— Федерико мертв! Я застрелила его вот этой рукой!

— Какие глупые у тебя шутки. Федерико сказал, чтобы я повременила до его возвращения из Техаса.

— О каком ребенке ты говоришь?! Да он протух бы в тебе за это время!

Несчастная пересказала слова Дульсины Розе.

— Она говорит, что моего ребеночка давно нет во мне, но я ведь чувствую, что есть! — На глазах ее выступили слезы.

Этого Роза не могла перенести.

Она ни разу не видела Дульсину после ее выхода из тюрьмы.

Взбешенная ее поведением, Роза без стука вошла в ее комнату.

Вид маски ужаснул ее. Розе стало жалко затворницу, но первые ее слова вернули ее к действительности.

— Как ты смела, дрянь, переступить порог моей комнаты! — властно крикнула маска.

— Дульсина, я пришла попросить тебя…

— Я не хочу тебя слушать! Вон!

— Оставь в покое Кандиду, ведь она не в себе.

— Не вмешивайся в семейные дела Линаресов!

— Дульсина, я понимаю, как тебе плохо…

— Ты ошибаешься! Несмотря на случившееся, я не чувствую себя обиженной. Я твердо стою на ногах в своем доме, а ты здесь чужая!

— Я прошу тебя лишь об одном, оставь в покое Кандиду! — твердо сказала Роза и выбежала, хлопнув дверью.

Если бы можно было заглянуть под маску, глазам открылась бы омерзительная улыбка удовлетворения, комкавшая то, что раньше было губами Дульсины…

«Ты еще узнаешь, кому из нас плохо, а кому хорошо!» — подумала Дульсина.

Летит время, все ставит на свои места, отнимает и дает, наказывает и прощает, награждает и отнимает, учит и отбирает память.

Время — соратник Бога, один из вернейших и справедливейших его архангелов — пасет чрева жен человеческих, дарит миру новые мыслящие плоды.