— Товарищ прокурор! У нас ЧП! Инспектора рыбнадзора убили! В районе метеостанции…

«Труп неизвестного мужчины лежит на животе, руки слегка согнуты в локтевых суставах…» — Гусейн Ниязов, мой единственный следователь, то и дело поднимал шариковую ручку, пачкавшую лист блеклыми голубыми каракулями.

— Почему труп неизвестного мужчины? Мы же знаем, кто это! — с раздражением заметил Хаджинур Орезов, оперуполномоченный, — высокий красивый лезгин в кожаной куртке и мягких сапогах.

Двое рыбаков-понятых молча-равнодушно поглядывали то на милицейских, то на солнце. День шёл к обеду.

— Мы же знаем: это Серёга Пухов! — не унимался Орезов.

— Эх, Орезов, учить тебя и учить… — вздохнул Бураков — неохватный в плечах и талии заместитель начальника водной милиции, русак с чистым, отмытым до первозданной свежести лицом. — Мы-то знаем, да протокол осмотра пишется не для нас! — Его уравновешенности даже в связи с чрезвычайным происшествием не поубавилось. — Не мешай. Лучше учись…

Я нагнулся над убитым.

Одного взгляда на красно-рыжую, с насыпавшимся на неё песком, успевшую потускнеть шевелюру убитого было достаточно. Я сразу вспомнил неожиданное появление за моей спиной между роддомом и домом для престарелых.

Труп Серёги Пухова лежал теперь ничком, раскинув широко руки, будто хотел обхватить, уцепиться или обнять ушедшую из-под него навсегда земную твердь. С него уже была снята одежда — сильный, с белыми большими ногами, он казался огромной белой рыбой, подбитой точным профессиональным ударом остроги.

«В задней части головы имеются два отверстия, предположительно оставленные выстрелами из огнестрельного оружия…» — диктовала следователю молодая гибкая женщина в японской яркой двухцветной куртке, осматривавшая труп.

— Судебно-медицинский эксперт Мурадова, — представилась она мне, не прекращая работы.

Мурадова прощупывала голову убитого, стремясь хотя бы приблизительно представить себе внутренние переломы и смещения в черепной коробке. Лица её мне видно не было, его закрывали упавшие на лоб чёрные жёсткие пряди.

Убийство произошло ещё ночью, на самом берегу, чуть выше линии отлива. Окоченение, начинающееся обычно через два-три часа после наступления смерти, успело достигнуть своего полного развития, а трупные пятна при надавливании ещё меняли свою окраску, хотя и в небольшой степени. По истечении суток эти тёмные пятна — следствие переполнения кровью сосудов в нижележащих частях тела — обычно уже не исчезали и не меняли местоположения.

Мурадова попробовала перевернуть труп, но мёртвый инспектор рыбнадзора был слишком тяжёл для неё, я сделал это вместе с Хаджинуром, от которого тоже не ускользнуло движение судмедэксперта. Описав в воздухе плавную кривую, откинутая рука Пухова с деревянным стуком ударила в плотно утрамбованный мокрый песок.

— Стреляли сзади, — сказала Мурадова.

Но я и сам видел: по сравнению с весьма скромными размерами входных отверстий выходные выглядели более обширными с характерными щелевидными формами.

— И стрелявший находился не рядом, — ответил я в тон и обратил внимание на спичечный коробок, положенный кем-то на белый лист бумаги.

— Это его?

За спиной у меня хрипло засипел Бураков:

— Нет! Надо записать: «В кулаке убитого зажат коробок спичек, на этикетке которого изображён Евтушенко в роли Циолковского…»

— А ты откуда знаешь, что это Евтушенко? — препирался Хаджинур Орезов.

— Пусть напишут, тебе говорят, темнота… У Буракова был неестественно хрипящий голос — как у говорящих попугаев.

Я заметил, что ветер усилился, прибой с грохотом тряс берег, казалось, что не коричнево-жёлтая пена вздымается над волнами, а лежат куски оторванной тверди.

По другую сторону — в проблесках солнца — тускло мерцали ртутные зеркала соляных озёр. Марсианский пейзаж. Инобытие. Нельзя поверить, что где-то растут берёзы, ещё лежат на полях снега, текут с тихим журчанием прозрачные ручьи, живут в суете и гомоне города.

От сизо-серых бараков метеостанции подошёл милиционер:

— Звонил начальник милиции. С поста ГАИ. Насчёт Мазута ничего пока не слышно.

— Кто это — Мазут? — спросил я у Буракова.

— Касумов… Первый браконьер этих мест. Он отсюда — с метеостанции.

— Начальник милиции давно уехал? — уточнил я.

— С час назад. С ним ещё начальник областного управления и прокурор. Они хотели перехватить Мазута перед городом…

Всё стало на свои места.

Я прибыл на место происшествия после того, как до меня тут уже побывало руководство территориальной милиции и прокуратуры. Впопыхах все как-то забыли о существовании недавно организованной бассейновой прокуратуры и её главы.

— А что стреляные гильзы? Обнаружили? — спросил я. Бураков поднял розовое, чистое, словно только что из парилки, лицо:

— Да вот! Тут лежали. Одна и другая…

Гильзы нашёл моторист метеостанции Рифат, привлечённый в качестве понятого. Стреляли из «макаровского», со сравнительно небольшого расстояния — с десяти метров, с самой кромки линии прилива. Следы стрелявшего смыло море.

Неподалёку виднелись отпечатки велосипедных колёс. Принадлежали ли они транспортному средству преступника, а может, велосипедист проехал раньше или, наоборот, позднее?

— И ещё — вот что я нашёл. — Хаджинур Срезов показал мне стальной рыболовный крючок. — Это от калады… — Видя, что я не до конца, его понимаю, он пояснил: — Огромная сеть — шестьсот — семьсот метров. До километра. И на ней две-три тысячи крючков, целый частокол. Браконьеры ставят её на осетровых далеко в море и каждый день выходят проверять…

Я подержал крючок и вернул Орезову. Вставал вопрос: как попал сюда Пухов? Кого-то выслеживал? Появился в момент причаливания браконьерской лодки? И вместо доказательств хищнического лова получил две пули в голову? Но почему в затылок? Может, его внимание было отдано чему-то другому?

Обо всём следовало поговорить с обитателями метеостанции. Что же касается осмотра трупа, то я мог и дальше смело положиться на Мурадову передо мной был молодой, но знающий судмедэксперт, и, хотя я не видел её лица, я понял, что мне будет приятно и легко с ней работать.

— Это жена Мазута… — шепнул Бураков.

Женщина, наглухо замотанная платком — только быстрые глаза были видны сквозь щель, — тянула за телогрейку громадного лысого казаха: «Спать, спать, спать тебе надо…»

Казах, как похмельный памятник, возвышался на площадке перед радиостанцией, предостерегающе-задумчиво покачивал передо мной пальцами, невнятно, вяло бурчал:

— Зачем ты приходил? Сюда… Ты — кто? Ты — чужой! Не надо… Не надо…

Рядом стоял мальчишка, почему-то босой. На шее у него висел маленький магнитофончик — «вокмен», соединённый оранжевым проводком с хомутом наушников, из которых еле слышно доносилось: «…не рокот космодрома, не эта голубая синева…». От холода ноги у парня были сизыми, он поочерёдно поднимал озябшие ступни и каким-то йоговским движением складывал колено и подсовывал буряковые пальцы под подол длинной фуфайки.

— Подойдите ко мне, — сказал я женщине. Она неуверенно шагнула вперёд. Казах угрожающе накренился. Мальчишка вышел из позы цапли, несуетливо, но быстро подпёр плечом сооружение в телогрейке. — Вы здесь работаете? — спросил я.

— Да, уборщица, — донеслось из-под тряпичного забрала.

— А это кто?

— Живём мы рядом… Адыл… Он человек хороший…

— А чего же он пьяный с утра?

— Жалко ему очень… его… того… Серёжу… — И её чёрные влажные глаза исчезли в амбразуре тёмного платка. Пьяный напрягся и медленно проговорил:

— Не говори… Ничего ты ему не говори… Хаджинур Орезов рядом со мной выкрикнул:

— Жалко! Конечно, жалко! Жалела кошка соловья! Браконьеры, сволочи! Вам всегда жалко мёртвого рыбинспектора!..

Одним прыжком он оказался рядом с ними и провёл сжатым кулаком перед носом Адыла:

— Вы за Серёжку Пухова все здесь кровью харкать будете!