— Я Карна, — сказала брюнетка. — А она Желя. Мы пришли сделать тебе выговор, Старикашка. Что-то ты стал хитрить и плутовать. Разве такой уговор был?

— Не было, — поддакнула рыжая. — Великий Ординатор не доволен.

— Если ты надеешься ускользнуть… — начала Карна.

— Ты не ускользнешь, — поддакнула Желя.

— Хочешь быть добреньким. Городок свой вшивый лелеешь… Не выйдет!

— Не выйдет! — погрозила пальчиком Желя.

— Твоя задача в другом, — вновь заговорила брюнетка. — Ты должен поставлять нам пищу. Обильную сытную пищу. Остальное — на закуску. А мы голодаем. Одумайся. Или…

— Или… — прошипела Желя.

— Великий Ординатор займется этим лично…

Старик не снимал пальца с кнопки звонка. Что, они умерли там. Где охрана? Почему не выволокут из кабинета этих шлюшек? Неужели он должен лично вытряхивать их за дверь?

— Послание от Великого Ординатора, — объявила брюнетка и шлепнула перед Стариком на стол мятый листок. — Здесь шесть директив. Наиболее важные вопросы помечены красным.

Старик снял палец с кнопки и уставился на листок. Знакомое завихрение подписи, желтая, старинная бумага, будто лет сто пролежавшая на дне сундука. Чернила на ней расплывались. Фиолетовые чернила.

Великий Ординатор не пользуется электронной связью. Его посланцы являются лично. Инспектируют и привозят указы… Старик попытался прочесть первую строчку, подчеркнутую красным.

«Недопустимое падение энергопатии»…

— Что же он хочет? — Старик посмотрел на стоящую перед ним Карну.

Она передернула острыми плечиками.

— Не мне тебя учить, старикашка. Неужто позабыл, как это делается… Устрой взрыв на каком-нибудь заводике или крушение поездов. Что там у тебя под рукою?

— Но это же убийство… — сказал он.

— Тогда эпидемия… допустим, сифилиса среди первоклассников, поголовно… Очень впечатляет, — ухмыльнулась Желя.

— Или пожар, — поддакнула Карна. — Что тебе больше нравится — на твой вкус, выбирай. И учти, у тебя мало времени, Великий Ординатор не любит ждать.

— Помни, сытое, глупое существование не для вас, — ухмыльнулась Желя и тоже поднялась с кресла.

— И не думай отвертеться малым — задержками зарплаты или отменой питания в больнице, как это делают другие, — и брюнетка пригрозила ему пальцем.

Две красотки, покачивая бедрами, брюнетка — костлявыми, а рыжая — упитанными — направились к двери.

— Я ничего подобного не буду делать! — заорал Старик. — Ничего! — И он грохнул кулаком по столу.

Ни Карна, ни Желя не оглянулись. Дверь захлопнулась. А послание Великого Ординатора осталось лежать на столе. Зачем-то Старик взял листок и перевернул. На обороте наискосок было написано крупным размашистым почерком.

«Почему ты вообразил, многоуважаемый мэр, что можешь жить, как тебе заблагорассудится?»

— Вызывали? — спросил охранник, распахивая дверь.

— Как ты пропустил ко мне этих двух застранок?! — заорал Старик.

— О ком вы говорите? К вам никто не проходил — только двое из отдела экономики, так они до сих пор дожидаются в приемной…

— Две девчонки, мать их за ногу! Одна рыжая, другая черная.

— Не видел.

Он вызвал секретаршу. В этот раз она смотрела строго, даже намека на прежнюю развязность не было в движениях.

— Почему ты пропустила ко мне этих девок?

— Когда?

— Полчаса назад.

— К вам никто не заходил. Двое из отдела экономики ждут, когда вы их сможете принять. Но велено было подождать. Я… — секретарша поджала губы, давая понять, что оскорблена.

— Получается, что никого не было?

Старик взял со стола послание Великого Ординатора и смял. Секретарша едва заметно подмигнула охраннику. Нет, такого не может быть. Ему просто почудилось… Как и эти две девчонки, что заходили без спросу.

— Вы слышали про Ораса? — спросила секретарша, не торопясь выходить.

— Эта вчерашняя стычка на дороге? — Старик поморщился. — Я уверен, что стрелявшего найдут. Тоссу я уже звонил и сделал выговор.

— Нет, другое, — Старику показалось, что секретарша как-то странно улыбнулась. — Его сын в больнице. Черепно-мозговая травма. Говорят, мальчик уже труп, жизнь поддерживают искусственно.

Старик почувствовал, как тугой комок набух где-то возле желудка. Он видел Олежку две недели назад на балу в честь Дня города. Мальчонка в новеньком отглаженном костюмчике-тройке, при белой рубашке и галстуке-бабочке, подошел к нему с серьезным видом и сказал: «Здравствуйте, господин мэр. Ну, как дела?» Орас смеялся. И все вокруг — тоже. Гости держали в руках по бокалу с мадерой урожая 1853 года и говорили о больнице, о новом корпусе и о новом буфете, который Орас собирался там открыть. Орас обещал закупить часть оборудования и подарить больнице.

«Черт возьми, откуда ты берешь деньги? Рисуешь их, что ли»? — спросил Старик.

А Орас рассмеялся:

«Я — люден».

«Что это значит»? — не понял Старик.

«Я уникален. Я умею работать. В отличие от девяноста девяти процентов нашего населения».

Потом следовал обед. На первое подали наваристый рыбный бульон, приправленный чесноком. На второе — морской окунь-гриль с оливковым маслом и сухое белое вино с прохладным ароматом персиков и миндаля. Далее… Об этом обеде можно было вспоминать, как о свидании с юной любовницей.

«Орас, я велю поставить тебе памятник на Звездной… из чистого золота», - шептал Старик всякий раз, когда подавали новое блюдо.

Перед обедом Старик перерезал ленточку на открытии детского театра после ремонта. Милые карапузики в нарядных платьицах и отглаженных костюмчиках старательно хлопали в ладоши. Старик умилялся. До слез. Город выглядел умиротворенным и ухоженным. Ничто не предвещало грозы.

«Видите, как просто сделать всех счастливыми…» — смеялся Орас.

Неужели он верил, когда говорил «всех»?

«Недопустимое падение энергопатии»… - скомканное послание Великого Ординатора жгло ладонь.

На следующий день я ожидала, что кто-нибудь свяжется со мной и потребует отчета. Не то, чтобы я очень хотела выслушивать поучения, просто не терпелось заявить, что я отказываюсь от почетной роли мартинария, и мне глубоко плевать на все указы Лиги. Телефон был единственным шансом с ними связаться. Но никто и не думал звонить. Я несколько раз подходила к аппарату — проверяла, работает ли. Заунывный шакалий гудок сообщал, что да, готов передать любую срочную гадость, но время шло, а тишина не прерывалась. Даже у Пашки за стеной царила мертвая неподвижность. Хотя нет, наверное, Пашка уже отправился в мэрию — охранять спокойствие города. Не меня же ему охранять, в самом деле. Хотя я не удивилась, если бы он оставил мне под дверью пару своих директив. Прежде он часто устраивал подобное. Воспитывал меня. Наставлял.

Я приникла ухом к стене, пытаясь определить, есть ли там хоть какое-нибудь биение жизни…

— Ну и что слышно? — прозвучал у меня за спиной голос Ораса.

Я взвизгнула от неожиданности и нелепо взмахнула руками, едва не свалившись с дивана, на котором сидела.

— Было не заперто, — объяснил Орас внезапность своего появления.

Светлый летний костюм, прежде казавшийся таким изысканным, сидел на нем мешковато. (Разумеется, это был другой костюм — прежний наверняка пришлось выбросить.) Со вчерашнего дня Орас сильно переменился чисто внешне — как-то сразу похудел и потемнел лицом, исчезла прежняя грубоватость черт, казавшийся мягким нос обнаружил ястребиную горбинку, рот слегка надломился в изгибе, а впалость щек удлинила овал лица. Глаза сделались больше и тоже как будто потемнели. Я рассматривала его совершенно бесстыдно, и мне стало казаться, что Орас — именно тот человек, о котором я всю жизнь мечтала, человек, чью душу я могу воспитать и облагородить своим старанием. Сначала я надеялась урода Вада обратить в красавца, но не преуспела. Потом безуспешно пыталась беспутному Кентису привить добропорядочную положительность, толком не зная, нужна ли она ему. Наконец наступила очередь Ораса. Я вновь ощутила себя восходящей путеводной звездою, еще не знающей, куда и зачем вести этого человека. Но сама возможность путеводности так меня окрылила, что от волнения мне стало не хватать воздуха, и я, соскочив с дивана, настежь распахнула окно.