Если бы не Орас, я бы стала непременно уговаривать свое глупое сердце простить и полюбить Кентиса вновь. Но Андрей был рядом, гораздо более достойный жалости, сочувствия и любви. Я выбрала Андрея, остальных — к черту!

— Невыносимо, когда на тебя все, кому не лень, пялят глаза, — проговорил Кентис тоном капризного ребенка, отворачиваясь от зеркала. — Почему им так интересно разглядывать мои щеки? — он тряхнул головой, позабыв, что волосы на его голове сбрили. — Я всё-таки сделаю пластику. Иметь собственное лицо — очень важно.

— Ты явился, чтобы сообщить нам это? — в голосе Ораса сквозило неприкрытое презрение.

Неужели он таким образом рассчитывает расположить Кентиса к себе? Я чувствовала, что Андрей намеренно с ним груб.

— Вы незаслуженно плохо ко мне относитесь, — вздохнул Кентис.

— Предпочитаю Шекспира в оригинале, а не в пересказе, — парировал Орас. — А вы с отцом очень дурно разыгрываете вариации на тему «Генриха IV» про беспутного принца Гарри…

— Я — принц Гарри? Андрей, ты мне льстишь. Уж скорее я бы счел себя похожим на господина Ставрогина, хотя тот в свою очередь сравнивался именно с Шекспировским принцем. То есть я как бы отражение отражения…

— Зачем ты пришел? — оборвал его Орас. — Нужна моя помощь?

Теперь я поняла его тон — ну да, он, в отличие от меня, догадался о цели Кентиса с самого начала. Не ко мне вовсе спешил в дом Иннокентий — на меня ему по-прежнему было плевать, — а к нему, Андрею Орасу, обращался за помощью.

— Меня хотели убить, — проговорил Кентис печально, он сделал паузу, ожидая удивленных возгласов и вопросов, но Орас молчал. Я, разумеется, тоже. — Я дал ключи от своей машины приятелю… Ну и… Машина взорвалась…

— У тебя же нет машины. Ты разбил свой «Мерс» и так этим гордился, — напомнил Орас.

— Я купил новые колеса. Не могу же я с такой физиономией ходить по улицам пешком. Это выше моих сил! — его тон вновь сделался капризен.

Мы с Орасом переглянулись. Взорванная машина с учетом сегодняшнего покушения в «Мастерленде» кое-что значила.

— Но это еще не всё. Главное впереди, — Кентис скорчил загадочную гримасу. — Кроме моего друга сегодня в городе убиты еще двое…

Три трупа за один день? Такого в нашем городке не случалось с тех самых пор, как Старика избрали мэром. Мы жили сытно и мирно. Старик этим очень гордился.

— Может быть, это вина мартинариев? — усмехнулся Орас.

— Ах, вам нравится шутить, — осуждающе покачал головою Кентис. — Ну тогда я шепну вам еще пару слов, чтобы у вас мигом пропала всякая охота к шуточкам! Так вот — эти двое мартинарии. Из списка.

Кентис достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок и медленно развернул. Несколько секунд он держал его на вытянутой руке. Потом пальцы Кентиса разжались, и белая переломленная бумага упала к моим ногам. Я подняла ее.

— Что там? — нетерпеливо спросил Орас и вынул листок из моих рук.

Чтобы прочесть, мне пришлось заглядывать через его плечо. Это был какой-то список на двадцать фамилий с адресами и набором непонятных цифр против каждого имени. Двое первых были зачеркнуты жирной красным фломастером, третье — имя Иннокентия — помечено галочкой. Четвертой в списке значилась я. К своему изумлению я нашла в списке Сашкину фамилию. Он был вписан последним с пометкой «выбыл». Никогда не думала, что смерть обозначается этим словом. Я не оговорилась, разграничивая «мое имя» и «Сашкина фамилия». После развода я вновь стала Евой Нартовой. Мне казалось, что так легче будет забыть прошлое.

— Ты хочешь сказать, что убивают по списку? — этот вопрос мы с Орасом задали вместе.

Кентис кивнул.

— И первые двое?..

— Уже мертвы.

Это сообщение переворачивало вверх тормашками все наши предположения о попытке убийства как наказании.

— А этот взрыв в автобусе? Может быть, тоже имеет отношение к списку? — спросил Андрей.

— В некотором роде, — Кентис хитро прищурился. — Так же, как и рванувшая ни с того, ни с сего водосточная труба.

Орас догадался, я же никогда бы в самых кошмарных догадках подобное помыслить не смогла бы.

— Так это ты… Впрочем, ничему не удивляюсь после твоей выходки с Евой.

— Это было «до», - самодовольно хмыкнул Кентис, радуясь, что может хотя бы так осадить Ораса. — И не забывай, что меня вынудили, — Кентис говорил об убийстве так легко, будто признавался в даче взятки ГАИшнику. — Посланцы Лиги.

— Кто они? — Орас насторожился.

Вот он, долгожданный след!

— Какие-то две бабы, черная и рыжая, — отвечал Кентис с охотою. — А больше о них ничего не ведаю.

— Черноволосая… — в задумчивости проговорил Орас. — Я ее видел.

— Да их видела почти половина города, а пойди ж ты, найди, — хмыкнул Кентис. — Они даже не поблагодарили меня за оказанную услугу.

— Тебя мучает совесть? — спросила зачем-то я.

— Кто-то должен был умереть. Смерть — это всегда энергопатия. Лига требовала жертву. Я сыграл роль рока, — вздохнул Кентис. — Странная роль. Она мне не понравилась.

— Значит, это по приказу Лиги уничтожают мартинариев? — мне показалось, что я нашла отгадку.

— Не-ет… Лига создает мартинариев, а не убивает. Убивают простых смертных. Мы называем таких: труп на два глотка.

Больше версий у меня не было. Не понятно было не только, кто убивает, но и зачем?

— Зачем? — как эхо отозвался Орас, будто смог проникнуть в кашу моих мыслей. — Первое, что приходит на ум, это предположение, что Старик решил совершить большой прыжок наверх, и для этого ему нужна максимальная энергопатия, и он решил срочно уничтожить всех мартинариев. Тех, кто оказался под рукою. Когда цель будет достигнута, он создаст новых — это не так уж и сложно.

— Быть мартинарием — тоже талант, — воскликнула я с неожиданной обидой за несчастных собратьев.

— Кентис, ты говорил с отцом? — спросил Орас.

Тот втянул голову в плечи и скорчил совершенно непонятную гримасу — ну чисто юродивый, вызывающий отвращение и жалость…

— Мне страшно, — прошептал он. — Ведь он знает о… взрыве. Вдруг это…

Он не договорил.

— А я не верю, что это Старик! — закричала я. — Убить собственного сына, нет, увольте — не поверю!

— Как раз последнее очень распространено среди князей, — возразил Орас. — Можно сказать — конечная стадия. Вспомни Ивана Васильевича, — я так и знала, что он помянет Грозного царя. — Петр… Да и Сталин в конце концов тоже.

— Нет, нет, — я затрясла головой. — Совершенно иные масштабы. Сталин и наш добрый старый мэр — да что меж ними общего? Пусть он князь Лиги, но не людоед же, черт возьми! Я пойду и поговорю с ним…

— Это бесполезно, — покачал головой Орас. — И небезопасно. Если убивают по его приказу, ты ничего не узнаешь, а просто не вернешься назад. Если он ничего не знает, то говорить с ним тем более бессмысленно, — Орас запнулся и глаза его помертвели. — И если в его планах нет большого скачка, то уничтожение мартинариев для него гибельно. Как и для всех нас…

— Особенно для тех, кто в списке, — заметила я не без ехидства.

— Для всего города. И, может быть, для всей области, — уточнил Орас.

— Кто-то решил свалить Старика, — сделала я вывод после подсказки.

— Тут что-то большее… Но вот что?

— А нам-то как быть? — в растерянности я теребила молнию Орасовой куртки с такой яростью, будто хотела ее сломать.

— Надо идти к тому, кто стоит в списке за номером пять, — предложил Андрей.

Я заглянула в бумажку. Там значился некто Родион Григорьевич Мартисс.

— Кто этот Мартисс? — спросила я Ораса.

Вместо него отозвался Кентис.

— По-моему, он что-то пишет. По мелочи. Из начинающих. Ну что ж, отправимся в гости к писателю. Перед смертью всегда неплохо приобщиться к вечному. Если он сам уже не в вечности. Буквально…

И Кентис захихикал над собственной шуткой.

Начинающему писателю было лет под шестьдесят. На пути к несостоявшейся славе он успел облысеть и как-то обесцветиться. Глаза — прозрачные капли, в которых плавали черные косточки зрачков, пергаментная кожа, синеватой ниточкой губы. Одевался Мартисс скверно: мятые брюки и огромный бумажный свитер на голое тело, явно с чужого плеча. И квартира у него под стать начинающему мартинарию: чердачок в одну комнату с крошечной кухонькой за неполной перегородкой, туалет за клеенчатой занавеской. Только окно в комнате было замечательное: тяжелый многоцветный витраж, свинцовое переплетенье рыб, деревьев и людей. Солнце уже садилось, и лучи его как раз били в окно, наполняя убогое писательское жилище радужными бликами средневекового замка. Жизнь, когда-то высокая, теперь явно катилась под гору, усыхая и иссякая на глазах.