Отворив дверь, Родион Григорьевич оглядел каждого внимательно, будто ощупывал глазами, и, слегка отстранившись, сухо сказал:

— Прошу.

Потом, сглотнув какую-то невнятную фразу, продолжал, будто пролистнул с десяток страниц:

— Прежде я умел шутить, все вокруг буквально падали от смеха. А теперь разучился, — он с грустью посмотрел на Кентиса, слегка тронул того за рукав и добавил, — сейчас вы меня не понимаете, но когда-нибудь каждое мое слово покажется вам своим собственным. Это неизбежно.

У Мартисса в этот вечер мы были не первыми гостями: в комнате у окна-витража в старом удобном кресле вальяжно расположился молодой человек лет тридцати. С хозяином гость был абсолютно не схож: на нем был новенький дорогой костюм, белая сорочка и галстук с неярким узором. Да и внешность у гостя была замечательная: темные волнистые волосы, черные глаза и полный чувственный рот — женщины наверняка сходили с ума, едва встречались с ним взглядом. Он был полноват, но высокий рост скрадывал этот недостаток. Что в нем отталкивало, так это старательно изображаемое высокомерие. Даже в старом кресле он сидел, будто на троне.

— Юрочка, — обратился к нему Мартисс, — ты не верил, а они пришли. Ты не думай, я всё прекрасно понимаю. В принципе у меня нет надежды. Но — пытаюсь… — он нелепо дернул ртом в попытке изобразить улыбку. — Я теперь часто лежу по ночам без сна и жизнь свою вспоминаю. Длинная была жизнь, много повидал. А вот одного не было — внезапной какой-нибудь радости, чтоб нежданно-негаданно, встречи какой-нибудь удивительной или… Нет, ничего. В книгах своих я много такого навставлял, а в жизни не доводилось, — он махнул рукой и вновь без всякого перехода продолжал:

— Порой я прихожу в ужас — что если всё, мною написанное, никогда не увидит свет? Но потом сам себя отвечаю — нет, быть такого не может. «Три улитки» и «Полет одиночки» что-нибудь да значат. Может, я вместо «Трех улиток» сегодня первую главу из «Полета одиночки» прочту?

- «Полет одиночки», разумеется, лучше, — отвечал Юра без тени насмешливости и даже с почтением, чуточку, правда, наигранным. — Только вряд ли здесь найдутся ценители.

— Вы не обидитесь? — заизвинялся Родион Григорьевич. — Я там, в объявлении написал про «Улиток», а теперь «Одиночку» предлагаю. Нет? Ну и ладушки… Что-то, однако, никто больше не идет? Может, объявления припозднились?

— Сегодня было в «Солянке» и вчера тоже, — отвечал Юрий, глядя на нас почти с ненавистью — как будто мы были виноваты в том, что никто не явился.

— Значит, не идут, — тихо сказал Мартисс и резко повернулся ко мне, избирая теперь меня себе в собеседники. — Я ведь знаю, что «не так» пишу. Хорошо, но «не так». Это-то и отталкивает. У меня знаете сколько отзывов дурацких и отказов? Целая пачка. Потолще «Полета одиночки» будет. В прежнее время из толстых журналов писали все отзывы. А теперь ничего не пишут… «Нет» — и точка.

Он открыл рукопись и принялся листать желтые страницы. Черный жирный шрифт расплылся от времени. Он разглядывал каждую страницу с такой любовью, будто перебирал детские фотографии погибшего сына. За двадцать лет рукопись, как живая, состарилась вместе со своим творцом.

Орас, не дожидаясь начала чтения, громко кашлянул и сказал:

— Родион Григорьевич, вас убить хотят. Это серьезно, не подумайте, что глупый розыгрыш. Буквально сегодня могут убить.

Мартисс не понял.

— Убить?.. Какая чушь! — пробормотал он, продолжая листать страницы. — Я ведь ничего не опубликовал, — ему казалось, что убить могут только за рукопись.

А ведь он прав! По-настоящему ненавидеть и убивать можно только за это.

— Кому Родион Григорьевич может мешать? — поинтересовался Юрий насмешливо.

— Тому, кому мешает Лига мартинариев, — вмешалась я в разговор.

— Значит, всё-таки они, — пробормотал Мартисс.

— Точно мы ничего не знаем, но лучше, чтобы кто-нибудь постоянно был с вами и охранял, — сказал Орас, выразительно глянув на меня — мол, зачем сунулась в разговор, дуреха. — Я могу предложить вам охранника.

— Вы во всем виноваты! — заорал внезапно Мартисс и вскочил. Листы рукописи полетели на пол. — Это Лига меня уничтожила! Они не дали мне напечатать ни строчки, всё время, как тень, маячили сзади и толкали под руку, едва у меня появлялся шанс. Похоронили заживо, а теперь пришли убить на самом деле?! Вон! — завопил Мартисс, тыча пальцем в дверь. — Вон! Вы меня не знаете! Я не поддамся на угрозы негодяев…

— Родион Григорьевич, вы ничего не поняли… — попыталась вмешаться я.

— Прекрасно понял. Верите, что всемогущи? Ничего, вам еще придется убедиться, как глубоко вы заблуждаетесь… вас растопчут точно так же, как и меня. А потом кто-нибудь такой же наглый явится посмеяться над стариковской немощью… — и добавил очень тихо упавшим голосом, — я же видел, как вы пересмеиваетесь. Я всё вижу.

После этого ничего не оставалось, как уйти. На лестнице Кентис в самом деле рассмеялся.

— А ведь господина Мартисса так легко превратить из мартинария в счастливца. Тогда и убивать ни к чему.

— То есть?

— Выпустить пару-тройку его книжек в твердом переплете и — пожалуйте. От мартинария не останется и следа. Почему у людей такая бедная фантазия? Почему надо обязательно убивать человека вместо того, чтобы его осчастливить?

— На издание книг нужны деньги, — заметила я.

— Думаешь, убийство стоит дешевле, чем двухтысячное издание?

— А если две тысячи читателей превратятся в мартинариев? — усмехнулся Орас. — Разве можно одним внешним усилием сделать человека счастливым? Кажется, чего уж больше — я перевел кругленькую сумму на счет этого уродца… Как его? Вадим Суханов, кажется. Ну и что? Каков итог? Он мог лечиться и стать красавцем, а сделался погонялой в надежде самоутвердиться.

— А может быть он оберегал свою индивидуальность? — задумчиво спросил Кентис.

Это неожиданное упоминание имени Вада заставило меня содрогнуться от отвращения. Невольно я отступила на шаг вглубь площадки. И тут же почувствовала, как чьи-то цепкие холодные пальцы ухватили меня за локти. Я не слышала позади себя, ни дыхания, ни шороха. Вообще ничего. Но стальные пальцы впивались в мое тело всё глубже и глубже…

— Убивают! — заорала я.

Во рту у меня был как будто клубок шерсти, я жадно хватала ртом воздуха, задыхаясь от ужаса. Орас кинулся в темноту. Мгновенно руки разжались — легкое дуновение влажного холодного воздуха полуподвала — и всё. Нападавший исчез.

— Здесь никого нет.

Орас дернул дверь за моей спиной — она не подавалась, запертая изнутри. Кентис вытащил из кармана просторного плаща фонарик, и белое пятно света принялось обшаривать стены. Никакого намека на того, кто несколько секунд назад вцепился в меня стальными пальцами. Кентис хмыкнул, наверняка сочтя мою тревогу бредом. В ярости я рванула рукав Орасовой куртки наверх — на коже повыше локтя темнели, проступая всё явственнее, синеватые отметины, очень похожие на следы пальцев. Я закатала второй рукав. То же самое…

— М-да, господа, от подобных убийц нам не скрыться, — задумчиво пробормотал Кентис.

Орас в ярости ударил ногой в запертую дверь. Никакого эффекта. Никто по-прежнему не спешил открывать. Лишь гулкое эхо прыгало по лестнице. Не сговариваясь, мы помчались наверх. Я не очень надеялась, что Мартисс захочет нам открывать. Но ошиблась. На пороге стражем возник Юрий.

— Опять вы? — спросил он без тени дружелюбия. — Так хочется послушать повесть?

— Нет, хотим предупредить, чтобы сегодня вы никому не открывали. Даже если в самом деле явятся почитатели, — сказал Орас.

— На нас только что напали! — выпалила я.

— Не волнуйтесь, мы сумеем за себя постоять, — он хотел захлопнуть дверь, но Орас остановил его.

— Передайте господину Мартиссу мою карточку. Возможно, я смогу найти спонсора для издания его книги.

Юра поколебался, но карточку взял.

— Неужели ты в самом деле решил заняться книгоизданием, — поинтересовался Кентис, когда мы наконец выбрались из этого проклятого дома. — Говорят, это прибыльное дело.