«Всё… Всё кончено… Ничего не существует… Всё порвано когтями…»

Она вдруг закачалась, теряя силы, выпрямилась, закачалась снова, еле дошла до решётки, выронила бич, схватилась рукой за толстый холодный прут.

- Ира, возьми! — раздался рядом встревоженный голос её старшего помощника Пармакяна. — Держи лигнин, Ира! Ну, Ира!

Он протянул сквозь прутья клетки пачку белоснежного лигнина для снятия грима. Она уткнулась в лигнин лицом, опустила голову.

«Я уже не артистка… Я калека… У меня нет глаза… Половины лица нет…»

От этих мыслей у неё подломились колени, она почувствовала, что вот-вот упадёт.

А в зале воцарилась тишина. Гробовая тишина. Будто бы всё вокруг застыло.

- Ну что с тобой? Работать ещё можешь? — тихо спросил Пармакян.

- Нет.

- Ну покажи, что там у тебя? — И он сквозь прутья решётки отвёл в сторону её руки с лигнином.

И она увидела его лицо.

Увидела его лицо, свет, встревоженных униформистов и зрителей и ощутила вдруг силу. Ноги перестали быть ватными, распрямились плечи.

«Вижу! Вижу!»

- Что там у меня? — спросила она.

Он стоял бледный, в костюме униформиста, с железным трезубцем в руках.

- Порвана кожа на лице. Много ран.

- Ничего… — Она промокнула лицо лигнином, обернулась.

Львы уже начали сходить с мест.

«Раз остались без надзора, сейчас поднимут драку или бросятся на меня…» — подумала Она.

- Ну, что делать? — спросил Пармакян. — Ты работать будешь?

- Да. Я работать буду. Держи лигнин.

Она оглядела залитый кровью костюм, подняла бич, щёлкнула им.

- По местам — алле!

Зарычав, львы расселись по тумбам.

- Аракс, на шар — алле!

«Молодец… Хорошо, что я сегодня не ушла… Испортила бы группу… Нельзя уходить с полработы… Чуть сокращу трюки… «Мясо в зубах» сегодня делать не буду… Что это? Снова течёт кровь… Сейчас подойду к решётке, промокну лигнином…»

Так несколько раз она подходила к решётке, стирала кровь и продолжала работу. Аплодисментов не было. Всё шло в абсолютной тишине. Казалось, упади почтовая марка — все услышали бы, как она коснулась пола…

Зато в финале, когда последний лев был выпущен из клетки, раздался гром аплодисментов и неслыханный дружный рёв голосов:

- Бра-во, Буг-ри-мо-ва! Бра-а-а-а-во!..

- На поклон, Ирина Николаевна, на поклон! Куда же вы? — суетился рядом шпрехшталмейстер.

Какой там поклон! До поклонов ли ей было! Она летела стремглав в свою гардеробную, к заветному зеркалу, скорее посмотреть, на кого же она стала похожа, что стало с её лицом.

Она глянула в зеркало и отшатнулась. Часть кожи отвисла, здесь разорвано, здесь разорвано, тут перекошено, там распухло… В зеркале отражалось лицо чужого, страшного человека…

Он продолжал тереться мордой о решётку, призывно урчать. Она нежно ласкала его, расчёсывала пышную гриву.

- Вот сейчас ты ласковый, вот сейчас молодец! А сколько раз нападал на меня ни за что ни про что? Не тогда, когда лапой по лицу заехал, тогда я виновата была, а после! Вот они, шрамы от твоих когтей на руках, видишь? А на ногах их сколько! А на спине! Вон Оксанка, которая почему-то Петькой тебя называет, утверждает, что загрыз ты меня в Сочи насмерть… А ведь мог. И загрыз бы точно, на куски растерзал бы, если бы Цезарь не вступился… Помнишь Сочи-то? Натворил ты там дел!.. Всё ведь из-за тебя началось… Всё из-за тебя, курносый нос… До сих пор расхлёбывать приходится… Ну ладно! Кто старое помянет, тому глаз вон…

Стало ещё темнее. Пошёл дождь. И тогда, в день приезда львиной труппы в Сочи, тоже шёл дождь…

Скверно в осенние дни на конюшне цирка шапито. Как правило, протекает старая брезентовая крыша, всюду на полу мокрые опилки, тазы, корыта, лужи, брезент накинут на клетки. Сыро, неуютно, холодно…

Львы нервничали. Их было пятеро. В первой клетке угрюмо сидел Цезарь, во второй злобно рычали Аракс с Самуром, в третьей метались из стороны в сторону братъя-близнецы Радамес и Дик.

С трудом перегнали львов в передвижные домики на колёсах. Хищники огрызались, старались зацепить и укусить служащих.

Три домика приставили один к одному. Образовался своеобразный тоннель. Помощники подняли перегородки и выпустили львов на манеж, обнесённый клеткой-«централкой».

Репетировали они на редкость неохотно. Дрессировщица расстроилась, нервничала.

- Что это с ними? Я их не узнаю…

- Гнусное настроение, — сказал помощник. — Дождь. Перемена, погоды. Вот выглянет солнышко, станет потеплее, всё и наладится.

- Нет, не в этом дело… Что такое с ними?..

Она задумалась. Не о грозящей ей опасности, нет! Если об этом думать, надо менять профессию! Дрессировщице нужно было выяснить причину волнения львов, обязательно устранить её. Что их раздражает? Почему они так озлоблены? В чём дело? Что могло случиться?

А может, львы, как и все животные на свете, предчувствуют то, что совершенно недоступно человеку, — беду: бурю или землетрясение, например, извержение вулкана, дальний лесной пожар или какое-нибудь другое стихийное бедствие?..

А может, заговорил в них голос предков? Ведь в Сочи тропический климат! Вот и нервничают!

А может, они что-то не то съели, отравились снова, начинают заболевать? Как узнать? Как?

- Какая же причина? — спросил помощник.

- Если бы знать…

К вечеру погода прояснилась. Казалось, и львы подобрели. Постояв около них, ласково поговорив с ними, дрессировщица пошла гримироваться.

Смутно у неё было на душе. Какой-то тревожный холодок не давал ей покоя.

«Надо собраться, подтянуться, — говорила она сама себе. — Только не распускаться, взять себя в руки, а то будет плохо. Львы почувствуют, что я нервничаю, и волнение моё тут же перейдёт к ним…»

Она выпила две чашечки крепкого кофе, посмотрела в окно гардеробной, увидела улицу и часть циркового дворика, огороженного невысоким частоколом.

Во дворе у пожарной бочки курили и разговаривали артисты. Ковёрный клоун в клетчатом пиджаке и гороховых широких штанах играл с фокусником в старинную восточную игру — нарды. Оба кричали что-то, спорили. То и дело ковёрный убегал на выход заполнять паузы между номерами, возвращался, и игра продолжалась.

Чуть на отшибе сидел грузинский артист оригинального жанра Сандро Дадеш. Он был во фраке и накидке. На столе перед ним лежали очки, старенький, потрёпанный цилиндр и какая-то восточная шкатулка.

Он сбросил лакированные туфли, протянул к шкатулке правую ногу, открыл ею крышку, достал иглу, катушку чёрных ниток, положил их на стол. Затем обеими ногами надел очки, поправил их на переносице и за левым ухом, в котором блестела серёжка, оторвал от катушки нитку нужной длины, покрутил её конец пальцами, поднёс ко рту, обмусолил конец, снова покрутил его пальцами и ловко, с одного раза, вдел нитку в ушко иглы. Затем завязал на конце нитки толстый узелок и принялся очень старательно и сосредоточенно штопать свой старый цилиндр.

У ларя с овсом разминался эквилибрист Владимир Волжанский. Стоя на руках, он терпеливо объяснял что-то своей дочери Марине. Девочка учила прыгать через верёвочку любимца всей семьи Волжанских — длинноухого спаниеля Трефку. Конюх и несколько джигитов водили кругами по дворику лошадей.

На низенький заборчик уселись мальчишки. Марина показала им язык. Мальчишки стали корчить рожи. Потом, заметив Дадеша, ахнули от изумления и оцепенели, пораскрыв рты как галчата. Конюх цыкнул на них, и они скрылись.

Мальчишки побежали по улице, затерялись в толпе.

Курортники осаждали окошечко администратора: свободных мест не было. Представление давно уже шло, но люди всё стояли и стояли у входа в цирк, в надежде, что появится запоздалый обладатель «лишнего билетика», что администратор сжалится и продаст «входной» или выпишет контрамарку, что удастся усыпить бдительность строгих билетёров и пройти без билета.

С манежа доносилась бравурная музыка, из-за кулис слышалось привычное рычание львов. Всё шло как всегда, ничто не предвещало катастрофу.