Фонарь перед больничным комплексом освещал крепкую дверь с массивной ручкой, незапертую, конечно, по гномским обычаям. Да и зачем запирать дверь в больницу? Проскочив в коридор, я короткими перебежками подобрался к "сестринской". Или это ординаторская? А уж хлоркой воняет, просто мое почтение! Почему-то, когда лежишь в больнице, не так в нос бьет, как при "посещении". Какой-то психологический эффект… слегка подтолкнуть дверку, чтобы образовалась небольшая щелочка… А то, не ровен час, будет сидеть какой-нибудь медбрат бородатый, а я — с цветочками! Позору потом не оберешься… Хорошо хоть, гномы не забывают смазывать дверные петли. В щелку было видно, что за столом, лицом ко входу, сердито нахмурив дугообразные светлые брови, сидит та самая сестра-хозяйка… Что интересно, никак не удается сообразить, какого цвета у нее глаза, и вообще, черты лица — какие они? Взгляд как-то сам по себе чуть ниже смещается. Вот там все здорово! Красотка, одним словом!

— Входи уж, что за дверью топчешься! — Неласковый голос "медработника" застал меня врасплох, я уже и светскую улыбку на морду лица нацепил, и плечи расправил. Ничего не оставалось делать, как распахнуть дверь, перешагнуть через порог и протянуть букет поднимающейся из-за стола "сестричке":

— Это Вам! Неброская красота этих цветов едва ли достойна оттенить…

— Ты знаешь, что это?! — "сестра", кажется, сердится, а глаза почему-то на мокром месте.

— Т-телефон? — заикаясь от неожиданности, произнес я, во все глаза разглядывая светящийся черным лаком деревянный короб с огромной трубкой.

— Именно! Ты что, не понимаешь, что внутри Горы все помещения оборудованы связью?! Да ты хоть один обвал пережил?!

— Причем тут обвал? — настороженно поинтересовался я, всей поверхностью кожи предчувствуя неприятности. Свидание шло явно не по сценарию!

— А при том, что у нас связь на случай обвалов! И твой проступок всем уже известен! По Те-ле-фо-ну!

— Ночь же, спят все! — Да и какой такой проступок? Поступок, может быть? Чую, дурят нашего брата!

— Все, да не все! — выкрикнула гномка мне в лицо, и ее огромный бюст колыхнулся так, что я непроизвольно сжал пальцы на руках в кулаки — а что это у меня в руках? А-а-а, букетик! — Сынишка Мелета всю ночь тебя караулил, да по всем туннелям за тобой крался! И когда ты клумбу у Памятника осквернил, он сразу отцу позвонил, а потом Стражей вызвал! И теперь тебя казнят, дурака!!!

В подтверждение слов гномской красавицы в коридоре забухали тяжелые шаги, захлопали двери и послышались грубые голоса бородатых недомерков.

Хм, букетик… Дорого же ты мне обойдешься… Небрежным жестом я отшвырнул цветы в сторону — не хватает еще, чтобы гномку обвинили, будто она приняла от меня этот "горячий" подарок!

Дверь распахнулась, и в "сестринскую" ворвался запаленно дышавший Лимлин с безумными, вытращенными глазами. Дверь с треском захлопнулась, а гномка тихо заверещала, разглядывая пышущую жаром коренастую фигуру гнома, облаченного только в лоснящиеся замшевые штаны, да в нательную рубаху, явно видавшую лучшие времена — по крайней мере, полуотстиранные пятна покрывали ее сверху донизу, на манер камуфляжа. Но гораздо больше привлекали внимание другие вещи: огромная секира из синеватой стали в ручищах Лимлина и больше похожий на гаубицу револьвер, невозможного пятидесятого калибра, в огромной же открытой кобуре поперек живота.

— Уфф-фу-у-у! Успел! — на одном дыхании выдал Лимлин и опустил секиру, распространяя вокруг себя тяжелую волну пота, перегара и тревоги. Мгновенно замолкла и гномиха, то ли от запахов, то ли женским чутьем сообразив, что никому прямо тут кровь пускать не будут. И ошиблась.

— Кровью рожу измажь! — приказал мне Лимлин, зацепил своим корявым пальцем меня за воротник, коротко дернул, и рубаха, совершенно новая, только что купленная у Дилли, с веселым треском распалась на полосы. Ну, раз пошла такая пьянка…

Я выхватил нож из-за голенища и полоснул себя по руке. Не по ладони — мне ладонью, если дело выгорит, еще оружие держать! И не по венам — что ж я, самоубийца? По внешней стороны предплечья. Взмах ножа, и размазать по морде лица. Еще взмах — и остатки рубахи покрылась кровавыми полосами. Эх, одежонка на мне горит… даже жалко! Сцепить руку с ногой, приведя себя в унизительный и, следовательно, удобоваримый для гномов вид, все — готов!

— Погоди! — в глазах Лилина, загнанными волками метавшихся по "сестринской", появился блеск оригинальной идеи, — где букет? Венок себе делай, да не плети, а в волосы засовывай! Очень скоро измазанные кровью и изломанные толстыми пальцами Лимлина цветы кое-как закрепились у меня в волосах.

— Чего он хотел? — Лимлин уставил требовательный взор на "сестричку".

— Хотел… да просто, чтобы вылечили его! Болеет он! — прошептала та сдавленным шепотом и покраснела как маков цвет. — Истинная правда! — и она прижала руки в груди, вызвав в рядах заговорщиков, то есть у нас с Лимлином, кратковременную остановку дыхания и почти всех двигательных функций.

— Умница! — похвалил гном соплеменницу тоже шепотом и подхватил меня под локоть. Одновременно он распахнул ногой дверь, и мы предстали перед разъяренной толпой тяжело дышащих гномов, вооруженных и безоружных. Я постарался встать так, чтобы, с одной стороны, все видели мое измазанное кровью лицо, а с другой — не влепили бы мне пулю промеж глаз. То есть прятался, по возможности, за Лимлином, старательно не глядя на негодующих гномов. Негодовали, впрочем, не все: некоторые были заняты куда более важным делом — молодцы из группы Лимлина потихоньку рассасывались в стороны, как будто и не они только что создавали давку, толкучку и искусственный затор у самой двери "сестринской". Хорошо еще, что больница — это здание внутри Горы. Не туннели здесь — коридоры. Слишком узкие для толпы коридоры, не помитингуешь особо…

— Эльф совсем с ума спрыгнул! — возвестил Лимлин трагическим голосом, немного ненатуральным, и дернул меня так, что зубы лязгнули. Плохой актер! — Он сюда вообще лечиться шел!..

— Тебе не удастся спасти его и на этот раз, Лимлин Вальтовый козырь! — прогремел над толпой голос какого-то седобородого гнома. — Первопредок не потерпит такого неуважения!

— Судить его! Судить! — заорали стразу несколько гномов, и в том числе кто-то из компании Лимлина, что меня слегка удивило. А вот Лимлин, например, даже плечи опустил, расслабился. Ага, выходит на это и был расчет. До линчевания, по крайней мере, не дойдет.

Скамья была неудобной, каменной. Впрочем, в этом небольшом круглом зале, устроенном амфитеатром, все было из камня. А что не из камня, то из металла. Только один предмет, клепсидра, водяные часы, был сработан… Из горного хрусталя, кажись! Выходит, тоже из камня? Произведение искусства, в любом случае! Я скосил глаза на клепсидру. Сейчас ее перевернут, тихонько закапает вода, переливаясь из верхней емкости в нижнюю, отсчитывая секунды. Начнутся обвинительные речи… Что ж, суд — значит суд. Эльфы меня судили? Ага! Оправдали, между прочим! Люди меня судили? А как же! Смертный приговор, с заменой на службу в штрафбате. Теперь вот гномы. Присудят какой-нибудь "одиночный замер", то есть дадут кирку и засунут куда-нибудь в шахту, где и повернуться-то нельзя и откуда постоянно забывают выкачивать воду… Вот будет весело…

Повязка на голове, прикрывающая один глаз, — я полукровка все-таки, — сбилась на лоб, но нога, на совесть прикрученная к руке, затекла, и теперь, чтобы встать, надо будет приложить массу усилий.

Ждем короля, председателя судейской коллегии, а он, зараза, опаздывает. Точнее, задерживается, короли ведь никогда не опаздывают… Среди обвинителей Мелет, с гордостью глядящий на разряженного в новенький парадный капюшон непередаваемого болотного цвета сынулю — какая смена растет! Еще седобородый гном и еще один, не только седобородый, но и седобровый, и седоусый. Этого я знаю, это Дурень. Дурин Молотобоец, если точнее. Но могут же у меня быть проблемы с произношением незнакомых и непривычных гномских имен! Трое обвинителей, один защитник.