— Как по-вашему танк?

— Чолг.

— А хлеб и водка?

— Хлеб и вудка.

— Почти так же. Ну, а если выругаться надо?

— Можно сказать холера, пся крев!

— Тоже красиво.

На танке командира роты ослабла гусеница. Протертое звено ударилось обо что-то твердое и треснуло. Механик-водитель старший сержант Василий Опалев, заряжающий сержант Михаил Величко и стрелок-радист сержант Рышард Врублевский взялись исправить. Капитан Тюфяков назначил командиром танка своего заместителя по технической части хорунжего Линчевского, а сам, усевшись на броню, начал снимать сапоги.

— Хочешь лечь спать? — спросил его Кот.

— Нет. Они так жмут, что терпения никакого нет. — Он вытянул ногу из второго голенища и, вздохнув с облегчением, швырнул оба сапога в открытый люк танка. — Сражайтесь без меня. Фрицев близко не подпускайте.

— А ты куда?

Виктор по ремню пододвинул наган на живот, вынул из кармана бельгийский шестнадцатизарядиый пистолет, добытый в Люблине, и зарядил его.

— Посмотреть, как другие живут. Ведь не танком командую, а ротой.

— Ночью в чужом лесу заблудишься. На немцев наскочишь, а то, чего доброго, и наши, не зная кто идет, стукнут.

Капитан подошел ближе, положил Коту руку на плечо.

— Ты, Юзек, много знаешь. И о земельной реформе, и о лондонском правительстве, и о новых польских границах. А одной простой вещи не можешь понять: дерево для моего гроба еще даже из-под земли не показалось. Мать-цыганка нагадала, что смерть в этой войне мне не предписана. Запомни это.

С этими словами он раздвинул ветки и исчез в темноте.

Как он находил дорогу, каким чувством ведомый проникал он между сидевшими в засаде советскими пехотинцами и немецкими гренадерами — неизвестно. Однако факт остается фактом: в ту ночь он побывал у каждого танка, поговорил с каждым экипажем и, что греха таить, в 1-м батальоне 142-го гвардейского стрелкового полка даже выпил за польско-советское братство по оружию.

В 21.40 начала бить немецкая артиллерия. Била вслепую. Танкисты укрылись под броней, пехота прижалась к земле в окопах. Снаряды срезали толстые ветви, тяжелые мины валили сосны.

Через двадцать минут огонь перебросился дальше, на восток, а перед нашими позициями раздались крики, послышался глухой рокот моторов. Зазвенели, ударившись о сталь, первые автоматные очереди. В перископах и прицелах замаячили темные бугорки движущихся просеками танков.

Трещали автоматы, ухали тяжелые орудия. Эхо грохотало между стволами деревьев. Трудно было определить, чей снаряд точнее. Важно, что вдруг вздымается вишневый столб огня — горит немецкий танк. Осколочные снаряды выметают гренадеров из просек, загоняют их обратно в лес.

Прошло несколько томительных минут, прежде чем те, для кого этот бой был первым боевым крещением, поняли, что врага отбили. Некоторые по наивности удивлялись, что, мол, значит, это не так уж трудно.

Однако перерыв продолжался не долго. На польские и советские позиции снова пошел в атаку батальон, поддерживаемый ротой танков. Артиллерия противника стреляла прямой наводкой. И опять атака гитлеровцев захлебнулась под перекрестным огнем лесных засад. Озаряемые горящими танками, гренадеры повернули вспять.

Но снова и снова противник прощупывал советскую линию сопротивления, вдохновляемый тем, что у большевиков не должно быть здесь танков. Подстегиваемые приказами командования дивизии, гитлеровцы еще дважды за ночь упорно старались нанести удар через лес.

Когда забрезжил рассвет, стали видны два сожженных средних танка T-IV, два продырявленных тягача, два разбитых полевых орудия. Между деревьями валялось около двухсот убитых гренадеров.

Капитан Тюфяков, сидя на правом крыле своей машины, внезапно постучал рукояткой пистолета по броне и вполголоса приказал Величко:

— Противотанковым заряжай.

Сержант сразу же выполнил это. Командир ловко впрыгнул через открытый люк, припал к прицелу и повел стволом влево. Ждал: выйдет или нет. Не больше чем в двухстах метрах за кустами показалась угловатая тень. И хотя кругом грохотали минометы, через приоткрытый люк Тюфяков услышал гул мощного двигателя: перед ними был одинокий «тигр», без пехоты. Наверное, заблудился в лесу.

Виктор взял его на прицел и ждал нужного момента. Противник шел к ним полубоком. «У него толстая шкура, может, бок подставит?»

Вдруг слева, оттуда, где стоял танк 112, раздался выстрел. Тюфяков выругался: мол, спугивают зверя. Однако снаряд попал в гусеницу, вверх взлетели две разодранные стальные ленты. Хорунжий Мечковский тоже все взвесил и хорошо рассчитал. Подбитый «тигр» теперь не убежит, но он еще способен защищаться. У него два пулемета и мощная 88-мм пушка. Может смертельно укусить.

Однако этот «тигр» — из числа трусливых. Держа палец на спуске, Тюфяков увидел в прицеле, как через открытый люк экипаж «тигра» выбросил на броню дымовую шашку. И пока седое облако не обволокло танк, он заметил, как немцы скатываются по броне. Чтобы не передумали, Тюфяков нажал спуск спаренного с орудием ручного пулемета. Эхо двух коротких очередей отозвалось внутри танка. Теперь без труда можно разбить и сжечь пустую, неподвижную машину, но Тюфяков решил иначе.

— Юзек, к орудию и следи, — приказал он своему замполиту. — Врублевский, бегом к соседям. Предупреди, чтобы не трогали этот «тигр», а то своих перестреляют. А ты, Михаил, за мной.

Выпрыгнул на броню. В носках, разодранных во время ночного путешествия по лесу, с непокрытой головой, он побежал между деревьями. Сержант Величко едва поспевал за ним. Тюфяков спешил: «Черт знает, а вдруг какой-нибудь шваб остался внутри танка?»

Командир роты Сташек Лицкевич прильнул к перископу и с замиранием сердца наблюдал за ними. «Вот это солдат! Этот Виктор — прямо черт!»

Вот бегущие упали перед танком на землю, скрылись в высокой траве. Лицкевич уже их не видел. Очевидно, заползли под танк, между гусеницами, и влезли внутрь через нижний открытый люк. Через мгновение мотор «тигра» взревел и огромная машина стала поворачивать. Сошла с сорванной гусеницы, зарылась боком в песок, повернулась кормой к нашим. Таким образом, Тюфяков был защищен от врага толстой передней броней.

Секунду спустя началось… Покинутый гитлеровцами танк поднял ствол и раз за разом начал бить из пушки, длинными очередями строчить из пулеметов.

Это продолжалось довольно долго: боеприпасов у фашистов было достаточно. Противник, подумав, что началась атака, открыл из минометов заградительный огонь, вслепую посылал очереди из пулеметов.

Вдруг из-под брони взвились клубы дыма, показался огонь. Лицкевич испугался. «У, черт, — подумал он, — попали в них? Или что взорвалось внутри?» Но тут же улыбнулся: израсходовав все снаряды, Тюфяков и Величко подожгли танк. Они уже возвращались. Два смельчака шли в обнимку и во все горло что-то пели. Что именно, нельзя было разобрать. Опьяненные пороховым дымом и удачей, они шли, пошатываясь из стороны в сторону.

Почти у самого своего окопа Величко ранило в ногу. Он присел за танком. Виктор засучил штанину его комбинезона и стал забинтовывать глубоко распоротую кожу. Но оба не переставали хохотать.

— Фрицев поперек шерсти погладили, — говорил Михаил.

— Запомнят польских танкистов, сукины сыны, — вторил ему Тюфяков. — Не больно?

— Нет, ерунда. До свадьбы заживет.

— А теперь пора завтракать. Сержант Лицкевич, вы, черт возьми, старшина роты или нет?

— Старшина, товарищ капитан. Но завтракать еще рано. Еще солнце не взошло.

Когда на востоке заалело небо, а па западе прямо над деревьями угасли звезды, взвод советских автоматчиков атаковал группу немцев, которые пробрались через лесную чащу в тыл наших позиций. Со взводом пошел танк 112 под командованием Антония Мечковского.

Экипаж верил в свои силы и солдатское счастье. Ночью танкисты сожгли бронетранспортер, накрыв его с трехсот метров двумя снарядами, а на рассвете выстрелом в гусеницу вывели из строя заблудившийся «тигр».