Теперь они шли в атаку со взводом автоматчиков. Советский лейтенант указал им цель — пулеметное гнездо. Первым же снарядом они разнесли его и устремились за цепью атакующих. Советские автоматчики с криками «ура» гнали удирающих немцев, польские танкисты срезали очередями едва заметные в тумане силуэты фашистов.

Впереди открылась небольшая поляна с двумя дубками посередине. Справа росли высокие кусты. Пехотинцы смело вбежали на поляну.

Хорунжий приказал механику-водителю:

— Прибавь газ. — И дал осколочным между деревьями по противоположной стороне поляны.

Что-то вдруг ударило в танк, и сразу все заволокло дымом, разъедающим глаза. Мечковский, увидев облако пыли справа, стал поворачивать башню.

— Противотанковым!

В этот момент он краем глаза заметил, что заряжающий, шатаясь, рукавом вытирает кровь с лица. Вот он упал на замок орудия. Потом Мечковский увидел отблеск выстрела над теми же кустами, справа, и почувствовал, как что-то горячее обожгло его грудь.

От двух 88-мм снарядов, выпущенных самоходным орудием «фердинанд», танк 112 сгорел. Вместе с ним сгорели командир — хорунжий Антоний Мечковский и заряжающий — капрал Ян Бонотовский. Механик-водитель плютоновый Станислав Лясковский и радист, девятнадцатилетний Владислав Туркевич, остались живы. Несмотря на ранения и контузию, они сумели выползти через десантный люк.

Когда Виктор Тюфяков и Юзеф Кот пробирались по лесу к обгоревшему танку 112, надеясь найти тела погибших, под старым грабом они наткнулись на заросшую травой и колючими кустами ежевики могилу. На деревянном кресте была вырезана надпись. Юзеф прочитал, соскоблив ногтями шершавый мох: «Погибли за пропавшую Польшу. Сентябрь 1939 г.».

— В этих местах были окружены остатки нашей армии «Прусы», — объяснил Кот. — Кто-то из штаба бригады рассказывал, что в лесу под Студзянками две роты, не имея, на чем переправиться через Вислу, сами сожгли свои танки…

Да, это была правда. Утром 10 сентября 1939 года отступающий от границы 1-й танковый батальон майора Кубина поддерживал 44-й полк во время атаки на Гловачув. Немцев отбросили, однако вечером, сняв пулеметы и 37-мм орудия, сами были вынуждены уничтожить почти тридцать своих 7ТР. Через лес мимо Выгоды они отошли к Висле, унося с собой оружие и горечь поражения.

Тюфяков стоял в задумчивости над могилой. Он думал и об Аптеке Мечковском и Яне Бонотовском. Пять лет назад в сентябре они были ранены во время обороны Варшавы. И вот эти два солдата первыми погибли из его роты. Обоим было по двадцать четыре года…

— Ерунда, — проговорил он. — Почему за пропавшую? Ни те, кто здесь лежит, НИ наши, которых мы похороним, погибли не зря. Как поется в польском гимне?

— «Еще Польша не погибла, пока мы живы…»

— Вот именно. Давай возвращаться.

В тени старого граба было сумрачно, а верхушки деревьев уже золотились в первых лучах восходящего солнца. Занимался новый день.

Вот донесение командования группы армий «Центр» об обстановке, составленное новым начальником штаба генералом Гансом Кребсом в 2.20 10 августа:

Над Вислой опустилась ночь. Восемь часов темноты нужно было использовать для подготовки к предстоящему бою днем. В соответствии с приказом генерала Межицана 1-й танковый полк должен был закончить переправу 10 августа в пять часов, через пятьдесят минут после восхода солнца.

Когда сгустились сумерки, паром перевез две машины из 2-й роты и — вышел из строя. В течение дня он удачно лавировал между падающими снарядами. Казалось, и осколки его не берут. А сейчас, ночью, когда пилоты бросали свой груз на ощупь, надо же было так случиться, чтобы в паром попали! Когда он причаливал с ранеными к восточному берегу, рядом взорвалась стокилограммовая бомба. Два советских солдата погибли, польского сапера ранило. Один из осколков пробил борт моторной лодки над ватерлинией, а другой — повредил мотор.

Дыру в борте заделали за четверть часа, а вот с мотором было куда сложнее: запасные части находились далеко в тылу.

Переправа приостановилась, а время шло. Ночь была наполнена сосредоточенным артиллерийским огнем и постоянным гулом атакующих самолетов.

Как известно, неудачи следуют одна за другой. Около полуночи в советский склад боеприпасов, скрытый в лесу недалеко от переправы, попал снаряд крупного калибра.

Яркий свет, как от сотен молний, на секунду озарил все вокруг. В небо взвился огромный столб рыжего огня, взрывной волной в радиусе ста метров снесло деревья. Всех вокруг обдало песком. Он еще долго потом сыпался сверху. Дым прядями обволакивал укрытые танки.

Если до этого танкисты или спали под деревьями, или ходили к соседям в гости, то теперь без приказа они спрятались под танки. Услышав взрыв, немцы решили помешать эвакуации раненых и стали бить шрапнелью. В броню будто кто бросал крупные камешки.

В глубокой яме, под танком командира 3-й роты поручника Тараймовича, экипаж резался в очко. После пятой раздачи стрелок-радист Павельчик отказался играть.

— Сдавай карты.

— Нот, Петя! Я с тобой играть не буду. — Павельчик спрятал замасленную колоду карт в карман. — Ты, брат, для меня слишком ученый. В детдоме был.

Петя Осевой, а точнее, Пётрек Осёвый, ибо родился он в Старом Селе около Любачева, в Россию попал вместе с отцом сразу же после первой мировой войны. Ему было два года, когда он остался круглым сиротой. Петя вырос в детском доме и, как говорится, был подкован на все четыре ноги. Так что играть с ним в карты — лучше не берись.

Однако не это было главным в Пётреке. Пять лет назад он впервые сел за рычаги управления, и сейчас для него г» танке не было секретов. Он ездил на БТ-2 и БТ-7, на тех, что снимали гусеницы на шоссе, а потом, как автомобили, выжимали до 120 километров в час. На них можно было и через рвы прыгать. Экипаж на этих танках состоял из трех человек. Недаром в песне поется: «Три танкиста, три веселых друга…» Но танки те были легкими и броня их для такой войны, как сейчас, не годится.

— Т-34 — машина что надо, — говорил Осёвый.

В этом тапке экипаж состоит из четырех человек. Жаль, что никто не написал еще песенки о четырех веселых танкистах. Она как раз была бы о них. Поручник Тараймович любил гитару, он играл и пел. Хороший человек и посмеяться любит! Их экипаж подобрался еще на Смоленщине. Павельчик из автоматчиков переквалифицировался в радиста, Адольф Турецкий из подразделения противотанковых орудий перешел в заряжающие.

Турецкому будто кто назло подобрал такое имя — Адольф. Их командир Ростислав (они его называли Славен) подшучивал над Турецким, что, мол, когда дойдем до Берлина, придешь к Гитлеру и скажешь ему: «Привет, тезка». Так и встретятся два Адольфа.

А если говорить правду, Турецкий — очень порядочный парень. Он так драил танк, а еще больше свое орудие, что Тараймович заламывал руки: «Придется, наверное, его выгнать, а то совсем ствол раскалибрует. Трет и трет. Из чего будем стрелять?» Но ото лишь шутки ради. На самом деле Турецкий и Тараймович любили друг друга. Они были на «ты» с самой Смоленщины, с тех пор как в деревне Рай Тараймович женился. Здорово там погуляли. А теперь друзья над Славеком шутили, что была, мол, у него райская свадьба…