Твардовский присоединился к ним. Поддерживая саблю, он громко притоптывал и высекал подковками сапог искры из пола.

Прискакала и присоединилась к оркестру Коричневая Лягушка, которая начала ухать, как барабан, ворчать, как контрабас. Мазурку сменил стремительный обертас[5].

— Дзись-дзись, дзись-дзись! — восклицал развеселившийся волшебник.

— Здись-дзись, Здись-дзись! — шутила Кристя, а Здись залихватски присвистывал.

Наконец все устали, запыхались, сели передохнуть. Оркестр притих, повёл тоненькую, лёгкую мелодию, едва слышимую в большом зале.

Твардовский кивнул головой светлячкам, и те опустились ниже, начали планировать над самым столом и, не переставая светить, точно веерами, навевали своими крыльями свежий воздух и на разгорячённые лица участников пиршества.

От всего этого — и от мелькания зеленоватых огоньков перед самыми глазами, и от росистого вина, и от танца, и от музыки Кузнечиков — у детей закружились головы.

— Твардовский, дорогуша, — сказала Данка, — я очень люблю тебя, хоть тебе уже и четыреста лет. Ты такой веселый! Расскажи-ка нам что-нибудь о себе, о том, как ты забавлялся, когда был маленький… А ты был когда-нибудь маленьким или сразу стал большим?.. И почему ты выбрал себе такую странную профессию?..

— Профессию? — удивился Твардовский.

— Ну да! Ведь ты же работаешь в качестве волшебника. Ты что, так же, как пан Немо или Рамигани, ездишь на гастроли с другими артистами?

— Не знаю этих чародеев, видать, они из молодых. Однако я нигде не работаю и никогда не работал.

— Чем же ты живёшь? Чем на жизнь зарабатываешь?

— А что я вам — мужик или мещанин какой-нибудь, чтобы работой деньги добывать?! Я же шляхтич, дворянин! Понимать надо!..

— А что такое дворянин? — не уступала Данка. — Тот, кто ничего не делает? Выходит, ты волшебник-лодырь?..

— Лодырь? — повторил Твардовский. — Стоит запомнить. Хорошее слово для заклятия. Хакодосе, Веолим, Лодырь… — забормотал он себе под нос.

Ребята посмотрели друг на друга с удивлением, ничего не понимая. Твардовский заметил их недоуменные взгляды и сказал:

— Погодите, ваши светлости. Нам трудно понять друг друга, поэтому лучше всего я расскажу вам всё сначала. — Он дал знак рукой, чтобы оркестр умолк, и продолжал: — Однажды отец мой возвращался ночью из далёкого путешествия. Дорога вела через большой тёмный лес. Шёл проливной дождь; экипаж то и дело проваливался в выбоины и наконец увяз в грязи по самые оси. Слуги пытались его вытащить, но кругом была трясина; люди и кони проваливались всё глубже и глубже, их засасывала тёмная смердящая жижа. Отец выругался: «Теперь нас отсюда разве что только дьяволы вывезут». А из тёмного леса сквозь завывание ветра донёсся чей-то голос: «Вывезут!» И тут же сбежалось двести чертей — черны-чернёхоньки, только глаза у них горят, словно раскаленные угольки. Запахло серой. Дьяволы с хохотом схватили лошадей за узду, мигом вытащили экипаж из трясины и перенесли его на дорогу. Потом все исчезли за деревьями, а возле экипажа остался только один чёрт и начал торговаться с отцом из-за платы. Он требовал массу золота и серебра либо того, о чём отец даже и не знает. Жалко стало отцу своих богатств, и согласился он заплатить ту, другую цену. Он подписал гусиным пером, смоченным в крови из пальца, цирограф — то есть обязательство, в котором говорилось, что он отдаст чертям то, о чём сам ещё не знает. А когда отец вернулся домой, то узнал о моём появлении на свет божий. Так вот я ещё грудным младенцем был запродан чертям…

— Очень мне тебя жаль, милый Твардось, — сказала Данка. — Как хорошо, что всё это лишь сказка, что никаких дьяволов на свете не существует.

— Есть дьяволы, — шепнула Кристя. — Есть господь бог, ангелы и дьяволы. Ты не знаешь этого, потому что не читаешь божьих книг. А в костёле ксёндз говорил, что есть…

— Позвольте спросить, — осторожно вмешался Здись, — а сейчас вы кто: дьявол или человек?

— Я есмь шляхтич польский, Твардовский, мастер разных магий и чернокнижник! — Волшебник встал из-за стола, выпрямился и начал делать руками в воздухе какие-то таинственные знаки.

— Он делает гимнастику? — тихонько спросила Данка у Кристи, но не получила ответа, потому что неожиданно погасла Луна и стало совершенно темно. Темноту рассекали только зигзаги растанцевавшихся светлячков, которые не хотели останавливаться. Застрекотали Кузнечики, Лягушка начала глухо квакать, а Сова на башне замка грозно крикнула:

— Буу-хуу! Буу-хуу! Буу-хуу!

— О-ёй! — испуганно взвизгнула Кристя. — Бежим, ребята!..

Обе девчушки почувствовали вдруг, что кто-то их обнимает. Они перепугались ещё больше, но услышали сзади тихий шёпот:

— Это я, Здись. Не бойтесь; наверно, облако закрыло Луну.

Здись успокаивал девочек, хотя в голосе его не было уверенности. Однако в эту минуту действительно снова посветлело. Серебряный сноп лучей, упавших наискосок, осветил и зал, и самого Твардовского.

— Послушайте, пожалуйста, — решительно сказала Данка. — Мы очень благодарны вам за ужин, но нам пора домой. Да и вам, наверно, надо уже возвращаться на Луну.

— О, нет! — рассмеялся Твардовский. — Я не хочу больше возвращаться в эту пустыню. У меня много дел на Земле. А там, на Луне, очень, скажу я вам, скучно и пусто. Один только Пайонк прислуживал мне. Плохо там жилось. Мужиков крепостных, которые бы мне землю пахали, там нет…

— Это что же, вы такой барин, что для вас ещё крестьяне и землю пашут? — удивился Здись, почувствовав, как помаленьку проходит у него хмель, ударивший в голову после выпитого бокала росы.

— А как же иначе! — изумился, в свою очередь, чернокнижник. — У меня в Польше семь деревень и большой лес, а в этих деревнях семь раз по сто мужицких семей, которые являются моей собственностью.

— Может, так и было раньше, — сказал Здись, окончательно протрезвев, — да только теперь эта земля давно поделена между крестьянами, каждый хозяйствует на своём участке. Кто хочет есть хлеб, тот сам должен и сеять и пахать.

— Непостижимо! — разозлился Твардовский. — Я этих хамов проучу, батогами бить велю!

— Но, имейте в виду, как бы они сами не дали вам по зубам. А то, глядишь, ещё и милицию вызовут.

— Мне — по зубам?! Кто это смеет так говорить? Кто здесь так о хамах печётся? — Твардовский выхватил саблю из ножен и начал со свистом рассекать ею воздух.

— Я! — выкрикнул Здись и выбежал на середину зала.

— Берись, ваша милость, за оружие! — крикнул чернокнижник, замахиваясь саблей.

Данка и Кристя ахнули, прижались к стене и зажмурили глаза.

Кто бы мог подумать, что этот великолепный пир кончится так печально! Как спасти Здися от страшного волшебника? Чем Здись будет обороняться?..

Звякнула сталь о сталь. Данка и Кристя открыли глаза и замерли от удивления.

На овальном щите из лунного серебра сражалось двое противников.

Твардовский заложил левую руку за спину, а правую вытянул вперёд. Делая небольшие шажки, как в танце, он наносил своей кривой саблей удар за ударом.

Здись, насторожённый, стоял неподвижно на пружинисто согнутых ногах и, не спуская глаз с чернокнижника, отбивал его удары широким охотничьим складным ножом. Сабля то отскакивала от острия ножа, то со скрежетом скользила по нему.

Твардовский чуть отступил, замер, чтобы перевести дыхание, но в этот момент Здись сделал резкий, быстрый рывок вперёд.

Чернокнижник парировал выпад, но следующий удар охотничьего ножа оказался для него неожиданным и был направлен вкось. Снова раздался скрежет, острие ножа скользнуло по эфесу сабли, и два рубина, точно вылущенные орехи, отлетели в сторону. Удары сыпались один за другим, как град по железной крыше. На лбу чернокнижника выступили крупные капли пота.

— Омогель, Турмило, Трамоеды! — призвал он на помощь бесовские силы и, схватив рукоять в обе руки, поднял саблю так, чтобы нанести страшный косой удар.