— Петер Стелик, вы признаетесь виновным… — голос судьи трещал, как засохшее дерево.

Да-да, превышение самообороны и тяжкие телесные. По правде, Алеш заранее знал, что скажет судья. Зря он сюда сунулся. Гнилое дело, с самого начала было ясно, что на парня повесят всех собак.

Но полицейский надеялся.

Вот и все. Стук молотка.

— Тихо! У вас есть право на последнее слово. Постарайтесь им не злоупотреблять.

В кресле с высокой спинкой судья Млынар казался крохотным. А он постарел, подумал Алеш. В последний раз полицейский захаживал в суд лет пять назад. С тех пор на одутловатом лице выступил румянец, изобличающий пьющего человека. Когда старик говорил, Алеш не мог смотреть судье в глаза, вместо этого он разглядывал нос Млынара, с ярко-алыми прожилками.

А парень ничего так. Молодцом держится!

Подсудимый встал. Он казался изможденным и не очень здоровым. Ну точно — вечно голодный студент. Худой, бледный, слишком короткие рукава висели сантиметра на два выше запястий. Парень хрустнул пальцами.

Спросил:

— Это окончательный вердикт? Вы хорошо подумали?

Холодно спросил. Кто отправляется за решетку — обычно так не говорит. Со своей скамьи поднялся прокурор Кужел.

— Будь ты пограмотней, малец, знал бы, что вердикт всегда окончательный. Может, адвокат пойдет в Верховный суд? — он бросил взгляд на серого человечка, муниципального адвоката. — Нет. Конечно, нет… Поберегись, парень! Чего доброго, добавим неуважение к суду и неповиновение власти.

— Я понял.

Черт! Не так, не так ведут себя приговоренные.

— Последнее слово, молодой человек, — напомнил Млынар. — Если сказать нечего, не тратьте наше время.

Господи, как душно и как много народу! Зачем, ну зачем он сюда пришел? Теперь Алеш дорого бы дал, чтобы этого не видеть. Он скользил взглядом по лицам и потому прослушал, как парень начал.

— …четыре часа, — а голос все-таки дрожит. Да, обдает холодом, но и дрожит от страха. — Судья Владко Млынар, прокурор Тибор Кужел и пострадавший. У вас есть двадцать четыре часа, чтобы проститься с близкими и закончить дела. Я…

Парень запнулся. В зале кто-то негромко кашлянул. Наконец, Петер закончил:

— Нет, это все. Я все сказал. Спасибо, ваша честь.

— Вот как? Ну-ну, — Млынар сухо хохотнул.

А потом парень исчез.

Вот так, буднично.

Вздох или два в зале царила тишина, затем раздался крик. Охранник гремел ключами, отпирая клетку подсудимого. Стучал молоток. Вопль все тянулся, отражался от дубовых панелей, вибрировал под потолком.

Алеш вскочил и впился взглядом в пустоту. Да все вскочили! Полицейский читал о побегах со скамьи подсудимых. Помнил, как застрелили Матуса Бешеного — аккурат в судебном дворе, после зачитки приговора. Но чтобы… В зале как будто похолодало. Спинной мозг внутри позвоночника точно залили льдом.

Прокурор пучил глаза. Судья вцепился в молоток и со всей дури колотил, словно это вернет ему подсудимого. Крик все звучал, ввинчиваясь в мозг. Охранник наконец вломился в клетку и теперь хватал пустой воздух. Он что, надеется, что Петер стал невидимым?

Как будто одна чертовщина лучше другой.

Посреди гама и грохота Алеш опустился обратно на скамью. И без него есть, кому вопить и толкаться. Закурить бы, но кто же курит в казенном месте?

Полицейский просто сложил на груди руки и закрыл глаза.

Гнилое дело. С самого начала так было.

Начиналось все просто. В двадцать два четырнадцать, девятого октября, Ивка Михалык, девятнадцати лет, спешила домой и шла напрямик: не освещенной улицей, а пустырем вдоль Кельминского водохранилища. Ну что ей стоило потратить пять минут? В трехстах метрах — ухоженный сквер и кованные фонари. В двухстах — охраняемый небоскреб, увенчанный шипастой короной. Но если богачей Даница в чем и не упрекнешь, так это в чувстве вкуса. Они же сами из трущоб, просто не видят, посреди чего возводят небоскребы. За жестяным забором лепятся брошенные развалюхи. Над старым асфальтом вдоль кромки воды — ни одного фонаря. Ивка рискнула пойти этой самой дорожкой…

Где и столкнулась с Паволом Глинкой, ранее дважды задержанным за пьяные драки.

Гражданин Глинка пытался совершить сексуальное насилие, но не успел — на тропке вслед за Ивкой шел гражданин Стелик, который отметелил хулигана на чем свет стоит. Девушка не пострадала, а гражданин Глинка загремел в госпиталь.

Все просто. Все было просто, пока Алешу не напомнили, что выборы городского головы через два месяца.

— Прокурор хочет закрыть дело так, а не иначе.

Было часов десять вечера, и полковник плеснул себе коньяку, но Алешу не предложил.

— Сынок, он выбрал семнадцать папок и хочет все подать в суд. Я знаю, что ты скажешь. Но сам пойми: выборы, Лука вот переизбирается… нам нужно показать статистику.

Ну да, конечно. Прокурор — школьный друг городского головы.

— Но это бред! Пусть подает на Глинку.

— Заявление написал Глинка, а не Стелик. У него отбиты почки и сломаны пять ребер. Ну хватит, сынок! Твой крестоносец сам хорош, его будут судить, и я скажу — за дело. А ты мой лучший меч правосудия, вот что. И для тебя полно работы.

— Вы сами-то довольны этим делом?

— Скачу в восторге! — полковник хватил ладонью по столу. Он наставил на Алеша палец и тихо отчетливо произнес: — И ты, сынок, будешь доволен. Если хочешь сидеть здесь, а не ходить в патруль где-нибудь в Будынской дельнице.

Гнилое дело. А как все просто начиналось…

Дверь бесшумно отворилась, и Алеш оторвал взгляд от бумаг.

— А я все знаю, — Ришо, напарник, тихо прикрыл створку и подпер ее спиной. — Побег из зала суда, да? Парни болтают, что ему помогли. Был человек в зале. Вот как с Бешеным, только того застрелили, а этому помогли бежать.

— Если бы!

— Так а что было-то, расскажешь? По радио побег, но как?

Как же ему рассказывать? Что подсудимый растворился в воздухе… да нет же, бред. Вон и по радио побег, а ведь в зале сидели «Денник» и «Новый час». Алеш не помнил, снимали они или только записывали. Вернее всего — скучали. Дело-то ерундовое, даже заметку не склепаешь.

Он набрал в грудь воздуха, когда Ришо выпалил:

— Потом, все потом! Сейчас тебя хочет видеть полковник.

— Чтоб он…

— Ты задолжал рассказ! — Ришо посторонился, пропуская напарника в коридор. — Ты обещал, попробуй только забыть.

Черта с два я тебе обещал. Алеш уже стучал в соседнюю конторскую дверь.

Вообще-то полковник Вит славный мужик. Сынок его выпивает, а сам Вит славный. Разве вот больно чуткий к денежным мешкам — но как без этого? На его месте без чуткости не усидишь.

— А, это ты? Садись, садись! Черт, как я ненавижу… «могли бы дать комментарий о происшествии. Какими версиями располагает полиция?» Трахни себя сам, вот мой комментарий!

Коричневый пиджак висел на спинке кресла. Монитор залил лицо Вита призрачным бледным светом. Тот клацнул мышкой — закрыл письмо — и посмотрел на полицейского.

— Ну как оно, сынок? Когда обосрешься и стыдно посмотреть в глаза.

— Я…

— Ну ладно-ладно, сам знаю. Если хочешь, и я тоже прошляпил. Бедный студент, их приезжают тысячи из этих промышленных поселков. Кто их считать будет? А оказалось вот как.

Оказалось… Полицейский и сейчас ощущал в животе трепет, стоило вспомнить зал суда. И крик бьется о стены — словно залетевшая птица. Темный, шершавый, мокрый запах. Кто-то приподнял крышку ведущего в бездну колодца — и сразу опустил.

— Как… оказалось? — хрипло спросил Алеш. — Вы так говорите… как будто знаете, в чем дело. Как будто кто-то знает! Да никто, слышите, никто…